Портрет в эпоху Возрождения

Рафаэль был учеником Перуджино и в юности как художник был похож на своего учителя. Однако даже в самых ранних его произведениях  заметен иной почерк художника.

В лондонской Национальной галерее висит его очаровательная картина “Сон рыцаря”, написанная в 1500 г., т.е. когда Рафаэлю было всего семнадцать лет. Рыцарь - мечтательный юноша изображен на фоне прекрасного пейзажа. Он исполнен грации, может быть, еще недостаточно мужественной, но уже сочетающейся с каким-то внутренним равновесием, душевным спокойствием.

Это внутреннее равновесие озаряет написанную годом или  двумя позже знаменитую эрмитажную “Мадонну Конестабиле” (так названную  по имени ее прежнего владельца). Нет  образа более лирического, как и  более крепкого по своей внутренней структуре. Во взгляде мадонны, наклоне ее головы и в каждом деревце пейзажа, во всех деталях и композиции прослеживается полная гармония.

К флорентийскому периоду  творчества Рафаэля относится его  автопортрет, написанный в 1506 г. (Флоренция, Уффици), в двадцать три года. Голова его и плечи четко вырисовываются на гладком фоне. Контур необыкновенно тонок, чуть волнист (во Флоренции Рафаэль уже приобщился к живописным открытиям Леонардо). Взгляд задумчив и мечтателен. Рафаэль как бы смотрит на мир и проникается его гармонией. Но художник еще робок, юн, ласковая кротость разлита по его лицу. Однако сквозь его неуверенность и томление уже чувствуется нарождающееся душевное равновесие. Резко выступающая нижняя губа, линия рта, красиво и энергично изогнутая, овальный подбородок выдают решимость и властность.

Примерно в те же годы им написаны “Мадонна в зелени”, “Мадонна со щегленком”, “Прекрасная садовница”, отмеченные новыми, более сложными композиционными исканиями и  высоким мастерством, идущим от четкой живописной традиции флорентийской школы. В своих произведениях Рафаэль воплотил самые светлые идеалы гуманизма. Вместо устоявшихся канонов в вековом жанре мадонн художник создал упоительный образ, полный света и добра.

За Флоренцией - Рим. В  Риме искусство Рафаэля достигло расцвета.

Однако наиболее полное и органичное сочетание духа свободы  и мысли воплощено Рафаэлем во фреске “Афинская школа” (1508-1511). Ее Рафаэль исполнил всю собственноручно. В ней художник воплотил представление ренессансных гуманистов о золотом времени античного гуманизма и, как всегда делали художники Возрождения, перенес эту идеальную утопию в современную среду. Под высокими сводами чисто ренессансной архитектуры, на ступеньках широкой лестницы он расположил непринужденными и выразительными группами афинских мудрецов и поэтов, занятых беседой или погруженных в ученые занятия и размышления. В центре, наверху лестницы, - Платон и Аристотель; сохраняя мудрое достоинство и дружелюбие, они ведут извечный, великий спор - старец Платон подъемлет перст к небу, молодой Аристотель указывает на землю. Рафаэль ввел в это общество своих современников: в образе Платона предстает Леонардо да Винчи, сидящий на первом плане задумавшийся Гераклит напоминает Микеланджело, а справа, рядом с группой астрономов, Рафаэль изобразил самого себя.

В их движениях, в их живой  любознательности дышит естественная (и вместе с тем грациозная) раскованность. Той же свободой движется и живет  вся картина, каждая поза и каждая позиция - от горячей увлеченности до сомнения и отрицания. Перед нами великое содружество умов, ищущих истины.

Чтобы оценить силу и  глубину этого творения, нужно  учесть, какая невероятно сложная  задача была поставлена перед художником - изобразить Философию (таково первоначальное название фрески). Рафаэль разрешил эту задачу гениально и - вполне в духе Высокого Возрождения: пожалуй, в ренессансном искусстве не существует другого произведения, где бы с такою художественной убедительностью, в такой могучей гармонии слилось и выразилось отдельное и цельное, индивидуальное и общее.

“Афинская школа”, быть может, самое программное художественное творение ренессансного гуманизма, но прежде всего это гимн свободе  и могуществу человеческой мысли, безбрежности полета свободного, познающего разума. Во фреске Рафаэля мышление представлено как высшее воплощение свободы и достоинства человека.

Но ренессансная воля к свободе не замыкалась на свободе  познания, интеллектуальной деятельности. Гуманистическое представление  о мире, как сфере реализации всех потенций человека, включало в себя непременно раскрепощение эмоциональной сферы, свободу человеческих чувств.

Ликующую радость непосредственного, чувственного восприятия мира, можно  сказать - слияния с ним, торжество  счастливой любви, прекрасной наготы на лоне безбрежной, светлой природы  с наибольшей силой выразил тот же Рафаэль во фреске “Триумф Галатеи” (1513).

Всё здесь дышит свободой - и  самая нагота, и бурное движение, которым охвачены все - нереиды, тритоны, амуры, дельфины. Счастьем и волей  светится лицо Галатеи, ее большие глаза. Встречный ветер развевает ее волосы. Он подхватил верхний край ее плаца и, взвихрив, развернул его, как знамя. Этому доминирующему движению вторят и развевающиеся в том же направлении волосы другой нереиды на заднем плане справа, и вздувшийся дугой, золотистый шелковый шарф нимфы на переднем плане слева. Но ведущей мажорной нотой служит все-таки отброшенный назад в бурном порыве край пурпурного плаща Галатеи, что полощется над головами фигур слева. Это придает всему движению группы характер упоительного вольного полета. Дыхание ширится. Мы ощущаем “мира восторг беспредельный”.

Обычно отмечают, что в этой фреске Рафаэль как никто другой, сумел  постичь и выразить античное, “языческое”  мироощущение, исполненное чувственной  радости бытия. Это в общем  верно. Но едва ли где в искусстве античности можно встретить столько динамики, - не опьянения вакханалии, а здоровой жажды свободы и радости. Это больше, чем вживание в дух античности, - это воплощение кипучего духа Возрождения. Эта картина - ярчайшее выражение присущего ренессансному гуманизму свободного, радостного, пантеистического восприятия мира.

Мир прекрасен, наш, земной мир - таков  лозунг всего искусства Возрождения. Человек открыл и вкусил красоту  видимого мира, и он любуется ею как  великолепнейшим зрелищем, созданным для радости глаз, для душевного восторга. Он сам часть этого мира, и потому он любуется в нем и самим собой. Радость созерцания земной красоты - это радость живительная, добрая. Дело художника - выявлять все полнее, все ярче гармонию мира и этим побеждать хаос, утверждать некий высший порядок, основа которого - мера, внутренняя необходимость, рождающая красоту.

Говорят, что  время — лучший судья: оно безошибочно отделяет хорошее от плохого и сохраняет в памяти народов лучшее. Но и среди этого лучшего каждая эпоха облюбовывает то, что ей созвучнее и ближе, таким образом, участь наследия великих художников продолжает меняться на протяжении веков. Из трех корифеев Высокого Возрождения Рафаэль долгое время был самым чтимым, все академии мира сделали его своим божеством. Это официальное поклонение заставило впоследствии противников классицизма охладеть к признанному кумиру.

Начиная со второй половины XIX века и в наши дни любовь к Рафаэлю уже не так сильна, как прежде; нас глубже захватывает Леонардо, Микеланджело, даже Боттичелли. Но нужно быть справедливым: Рафаэль — не тот благообразный, идеальный, благочестивый классик, каким его восприняли эпигоны. Он живой и земной. Это еще в 80-х годах прошлого века почувствовал молодой Врубель и был взволнован открытием: «Он глубоко реален. Святость навязана ему позднейшим сентиментализмом... Взгляни, например, на фигуру старика, несомого сыном, на фреске «Пожар в Борго» — сколько простоты и силы жизненной правды!»³.

Многим из нас слава «Сикстинской мадонны» казалась преувеличенной, пока мы знали эту картину по репродукциям. Но вот она появилась сама — на выставке Дрезденской галереи в Москве. И скептические голоса умолкли, она покорила всех. Освобожденный от приторного лоска, наведенного эпигонами, Рафаэль встает перед нами в своем подлинном достоинстве.

“Сикстинская мадонна” (так названная по имени монастыря, для которого был написан этот алтарный образ) - самая знаменитая картина Рафаэля и, вероятно, самая  знаменитая из всех вообще картин, когда-либо написанных.

Мария идет по облакам, неся своего ребенка. Слава ее ничем не подчеркнута. Ноги босы. Но как повелительницу встречает ее, преклонив колени, папа Сикст, облаченный в парчу; святая Варвара опускает глаза с благоговением, а два ангелочка устремляют вверх мечтательно-задумчивые взоры.

Она идет к людям, юная и величавая, что-то тревожное затаив в своей душе; ветер колышет  волосы ребенка, и глаза его глядят на нас, на мир с такой великой  силой и с таким озарением, словно видит он и свою судьбу, и  судьбу всего человеческого рода.

Это не реальность, а зрелище. Недаром же сам художник раздвинул  перед зрителями на картине тяжелый  занавес. Зрелище, преображающее реальность, в величии вещей, мудрости и красоте, зрелище, возвышающее душу своей  абсолютной гармонией, покоряющее и облагораживающее нас, то самое зрелище, которого жаждала и обрела наконец Италия Высокого Возрождения в мечте о лучшем мире.

Русский поэт В. Жуковский  писал: “Перед глазами полотно, на нем  лица, обведенные чертами, и все стеснено в малом пространстве, и, несмотря на то, все необъятно, все неограниченно... Занавесь раздвинулась, и тайна небес открылась глазам человека... В Богоматери, идущей по небесам, не приметно никакого движения; но чем более смотришь на нее, тем более кажется, что она приближается”. А вот мнение русского художника Карла Брюллова: “Чем больше смотришь, тем более чувствуется непостижимость сих красот: каждая черта обдумана, переполнена выражения грации, соединена со строжайшим стилем...”

Достоевский видел в  “Сикстинской мадонне” высшую меру человеческого благородства, высочайшее проявление материнского гения. Большая поясная ее репродукция висела в его комнате, в которой он и скончался.

Так немеркнущая красота  подлинно великих произведений искусства  воодушевляет и в последующие  века лучшие таланты и умы...

Сикстинская мадонна - воплощение того идеала красоты и добра, который  смутно воодушевлял народное сознание в век Рафаэля и который  Рафаэль высказал до конца, раздвинув  занавес, тот самый, что отделяет будничную жизнь от вдохновенной мечты, и показал этот идеал миру, всем нам и тем, кто придет после нас.

Все искусство Рафаэля  предельно гармонично, и разум, самый  высокий, соединяется в нем с  человеколюбием и душевной чистотой. Его искусство, радостное и счастливое, выражает некую нравственную удовлетворенность, приятие жизни во всей ее полноте и даже обреченности. В отличие от Леонардо Рафаэль не томит нас своими тайнами, не сокрушает своим всевидением, а ласково приглашает насладится земной красотой вместе с ним. За свою недолгую жизнь он успел выразить в живописи, вероятно, все, что мог, т.е. полное царство гармонии, красоты и добра.

В Риме расцвел полностью  гений Рафаэля, в Риме, где в  это время возникла мечта о  создании могущественного государства  и где развалины Колизея, триумфальные арки и статуи цезарей напоминали о величии древней империи. Исчезли юношеская робость и женственность, эпичность восторжествовала над лирикой, и родилось мужественное, беспримерное по своему совершенству искусство Рафаэля.

“Рафаэль сознавал, - пишет Вазари, - что в анатомии он не может достичь превосходства над Микеланджело. Как человек большого рассудка, он понял, что живопись не заключается только в изображении нагого тела, что ее поле шире... Не будучи в состоянии сравняться с Микеланджело в этой области, Рафаэль постарался сравняться с ним, а может быть, и превзойти его в другой”.

Рафаэль в отличие  от Леонардо и Микеланджело не смущал современников дерзновенностью  своих исканий: он стремился к  высшему синтезу, к лучезарному  завершению всего, что было достигнуто до него, и этот синтез был им найден и воплощен.

Флорентийские мадонны Рафаэля - это  прекрасные, миловидные, трогательные и чарующие юные матери. Мадонны, созданные  им в Риме, т.е. в период полной художественной зрелости, приобретают иные черты. Это уже владычицы, богини добра и красоты, властные в своей женственности, облагораживающие мир, смягчающие человеческие сердца. “Мадонна в кресле”, “Мадонна с рыбой”, “Мадонна дель Фолиньо” и другие всемирно известные мадонны (вписанные в круг или царящие в славе над прочими фигурами в больших алтарных композициях) знаменуют новые искания Рафаэля, его путь к совершенству в воплощении идеального образа богоматери.

Общность типов некоторых  рафаэлевских женских образов римского периода породила предположение, что художнику служила моделью одна и та же женщина, его возлюбленная, прозванная “Форнарина”, что значит булочница. Эта римлянка с ясными благородными чертами лица, удостоившаяся любви великого живописца, была дочерью пекаря. Быть может, образ ее и вдохновлял Рафаэля, однако он, по-видимому, все же не был единственным. Ибо вот что мы читаем в письме Рафаэля: “Я скажу вам, что, для того чтобы написать красавицу, мне надо видеть многих красавиц... Но ввиду недостатка как в хороших судьях, так и в красивых женщинах я пользуюсь некоторой идеей, которая приходит мне на ум. Я не знаю, имеет ли она какое-либо совершенство, но я очень стараюсь этого достигнуть”.

Рафаэль был не только непревзойденным мастером идеально построенной композиции: колорит  его картин, яркий и одновременно прозрачный и легкий, чудесно сочетается с четким рисунком.

Жизнь Рафаэля оборвалась неожиданно в возрасте 37 лет 6 апреля 1520 года. Великому художнику были оказаны высшие почести: прах его был погребен в Пантеоне. Гордостью Италии Рафаэль был для современников и остался ею для потомков.

3. Микеланджело  Буонарроти

Среди полубогов и  титанов Высокого Возрождения Микеланджело занимает особое место. Как творец нового искусства, он заслуживает названия Прометея XVI века

Тайно изучая анатомию в монастыре Сан Спирито, художник похитил у природы священный огонь правдивого творчества. Его страдания — страдания скованного Прометея. Его характер, его неистовое творчество и вдохновение, его протест против рабства тела и духа, его стремление к свободе напоминают библейских пророков. Подобно им он был бескорыстен, независим в отношениях с сильными мира сего, добр и снисходителен к слабым.  Непримиримый и гордый, мрачный и суровый, он воплотил в себе все муки возрожденного человека — его борьбу, страдание, протест, неудовлетворенные стремления, разлад идеала и действительности. Ромен Роллан говорил о нем: «Пусть тот, кто отрицает гений, , кто не знает, что это такое, вспомнит Микеланджело. Вот человек, поистине одержимый гением. Гением, чужеродным его натуре, вторгшимся в него, как завоеватель, и державшим его в кабале»⁴.