«Норманнская теория» - история появление и сущность

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

 

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ

УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ УПРАВЛЕНИЯ»

 

 

ИНСТИТУТ ОТКРЫТОГО ОБРАЗОВАНИЯ

 

 

 

РЕФЕРАТ ПО ИСТОРИИ

 

 

на тему «Норманнская теория» - история появление и сущность».

 

 

 

 

 

 

Проверил преподаватель

Кандидат исторических наук, доцент                     ___________                Костриков С.П.

(ученая степень, звание)    (подпись) (инициалы, фамилия)

 

 

 

 

 

 

 

 

2012 г. 
Оглавление

 

Введение	3
Глава 1 История появления «норманнской теории»	5
Глава 2. Сущность «норманнской теории»	8
Глава 3. Критика «норманнской теории»	12
Заключение	16
Список литературы	17

 

Введение

 

Норманнская концепция (норманизм) – это одна из теорий возникновения Древнерусского государства, утверждающая, что государство Древней Руси создали пришедшие сюда германцы-шведы, известные в русских летописях под именем «варягов-руси». Эта более чем шаткая гипотеза выдается норманистами за непреложный факт, оказавший, будто бы, огромное влияние на культуру, общественное развитие и даже на язык восточных славян. Норманизму с самого начала противостоял антинорманизм,  сторонники которого считают, что государство на Руси складывалось самостоятельно, а варяги и Русь изначально были или славянами, или неславянскими (но и не германскими) народами, уже славянизированными ко времени возникновения Древнерусского государства.

Может быть, не все защитники норманнской теории отдают себе в этом отчет, но по существу она покоится на чисто русофобском фундаменте, ибо под всей словесной шелухой тут лежит совершенно определенная политическая идея: утверждение неполноценности русского народа и его неспособности самостоятельно создать и развивать свою государственность. Были, мол, орды грязных дикарей, которые "неизвестно откуда взялись, как народ не имели даже своего имени, платили дань — кто варягам, а кто хазарам, жили по-звериному и резали друг друга, пока не догадались поклониться немцам, которые прислали им своих князей, навели порядок, дали им имя Русь и научили жить по-людски. Историк М. Погодин дошел до того, что даже принятие Русью христианства считал заслугой норманнов, а «Русскую Правду» Ярослава Мудрого называл «памятником норманнского происхождения».

Норманнская теория - один из важнейших дискуссионных аспектов истории Русского государства. Cама по себе эта теория  является  варварской  по отношению  к  нашей  истории и к ее истокам в частности. Практически на основе этой теории всей русской  нации  вменялась  некая  второстепенность, вроде  бы  на  достоверных  фактах русскому народу приписывалась страшная несостоятельность даже в сугубо  национальных  вопросах. Обидно, что на протяжении десятков лет норманистская точка зрения происхождения Руси прочно была в исторической науке на правах совершенно  точной  и  непогрешимой  теории. Причем среди ярых сторонников норманнской теории, кроме зарубежных историков, этнографов, было множество и отечественных  ученых. Этот  обидный  для России космополитизм вполне наглядно демонстрирует, что долгое время позиции норманнской теории в науке  вообще  были  прочны  и непоколебимы.

   В своей работе я попытаюсь  проанализировать норманнскую теорию,  прийти к выводу о состоятельности  или несостоятельности этой концепции на основе дошедших  и известных нам источников, а также попытаюсь объяснить, почему эта теория так долго живет в русской истории.

 

Глава 1. История появления «норманнской теории».

 

Таким началом своего исторического бытия мы, как известно, обязаны немцам Фридриху Миллеру, Готлибу Байеру и Августу Шлецеру, которые, через прорубленное Петром Первым «окно в Европу», попали в Петербургскую Академию Наук и ревностно занялись "родной» русской историей.

Она еще не была написана, — предварительно нужно было собрать, изучить и систематизировать подсобные материалы: русские летописи, хроники соседних народов, свидетельства древних авторов, писавших о Руси, и множество иных документов. За это взялся в первой половине 18 столетия русский историк В. Н. Татищев. Человек чрезвычайно добросовестный, он много лет потратил на поиски и исследованье первоисточников, — в особенности летописей, хранившихся во всевозможных монастырях, — и потому труд его подвигался медленно.

Немецкие академики утруждать себя подобной работой не стали. Они сразу взяли быка за рога, и вскоре «русская история» была у них готова. На основании совершенно недостаточных, сомнительных и непроверенных данных, пополненных натяжками и домыслами, игнорируя одни русские летописи и неправильно истолковав другие, — они объявили князя Рюрика скандинавским немцем и основоположником русской государственности, хотя имелось немало своих и иностранных исторических источников, которые явно противоречили этому утверждению и проливали свет на более древние периоды и события русской истории.

Так, например, древнейшая новгородская летопись епископа Иоакима. найденная Татищевым, говорит совершенно определенно, что Рюрик был внуком новгородского князя Гостомысла, а в киевской летописи Нестора, — на которой базировались академики, — по поводу призвания варягов сказано: «звахуся те варязи русью, како другие зовуться свей, нормане, англяне и геты». Иными словами, Нестор с предельной ясностью говорит, что скандинавами они не были и что варягами в то время назывались на Руси многие народы самого разнообразного происхождения. Однако, вопреки этому, Рюрика сделали норманном, а Иоакимовскую летопись, — убийственную для норманнской доктрины, — объявили фальшивой.

История этой летописи такова: ее список, — по-видимому единственный сохранившийся и неполный, — Татищев получил в 1748 году от Мельхиседека Борщева, игумена Бизюкинского монастыря. Сняв с летописи копию, он возвратил ее в монастырь, где она несколько позже сгорела при общем пожаре. Это дало академикам повод объявить Иоакимовскую летопись подделкой игумена Мельхиседека или самого Татищева. Но игумен совершенно историей не интересовался и, судя по запискам Татищева, вообще был человеком необразованным, а Татищев не имел ни малейшей надобности прибегать к подобным подделкам, ибо в его время никаких споров не было, — полемика началась через двадцать лет после его смерти, с появлением «трудов» Шлецера и Миллера.

Таким образом, норманисты обеспечили себе и своим последователям возможность игнорировать самое важное свидетельство существования древненовгородского государства. Сказками и вымыслом были объявлены и все сведенья о древне-Киевской Руси, невзирая на то, что и Нестор и целый ряд польских хронистов, труды которых были академикам известны, — утверждают, что в Киеве задолго до призвания Рюрика уже вполне сложилась своя собственная государственность и в течение трех веков правила династия чисто русских князей, потомков Кия.

Благодаря тому же «окну», зерно норманизма упало на благодатную почву: теорию «русских» академиков подхватили и разработали историки Готфильд Шриттер, Эрих Тунман, Иоганн Круг, Фридрих Крузе, Христиан Шлецер, Мартин фон Френ, Штрубе и т. п. Разумеется, она получила полное одобрение и поддержку президентов и вице-президентов Академии Наук, гг. Блюмеитроста, Кайзерлинга, Корфа. Таубарта и Шумахера. Надо полагать, что очень довольны ею остались сменяющие друг друга временщики — Бирон, Миних и Остерман, да и сама матушка Екатерина, — урожденная принцесса Ангальт фон Цербст, — при таких «исторических» предпосылках чувствовала себя на русском престоле более уютно.

Однако, русские академики (в небольшом количестве были и таковые в русской Академии Наук) — Ломоносов, Тредьяковский, Крашенинников и Попов, — горячо протестовали против этих оскорбительных для России измышлений. Когда Миллер на торжественном заседании Академии прочел свой труд «О происхождении народа и имени российского», они с возмущением заявили, что автор «ни одного случая не показал к славе российского народа, а только упоминал о том, что к его бесчестию служить может». Ломоносов после этого писал:

«Сие есть так чудно, что если бы господин Миллер лучше изобразить умел, он бы россиян сделал столь убогим народом, каким еще ни один самый подлый народ ни от какого историка представлен».

Основываясь на древних источниках, Ломоносов доказывал, что к моменту правления Рюрика Русь уже насчитывала много веков своей собственной, славянской государственности и культуры.

Еще большего внимания заслуживает выступление Тредьяковского: в изданном им труде «Рассуждение о первоначалии россов и о варягах-русах славянского звания, рода и языка» — он обнаружил большую эрудицию и в частности утверждал, что Рюрик и его братья были прибалтийскими славянами, выходцами с острова Рюгена, что позже нашло некоторые подтверждения в трудах других исследователей-антинорманистов.

Эти выступления русских ученых имели временный успех: Миллер был лишен звания академика, а уже напечатанный труд его уничтожили. Но его измышления оказались слишком выгодными для  многих сильных мира сего: очень скоро он был прощен и восстановлен в звании. Его «труд» несколько лет спустя был издан на немецком языке в Германии, а позже снова просунут в официальную русскую историю.

Норманнская доктрина восторжествовала: она была признана правильной и научно вполне обоснованной. С той поры все работы историков, которые ей противоречили, рассматривались как проявление назойливого невежества в науке и встречали со стороны Академии пренебрежительное отношение, а иногда и нечто похожее на окрики, — этим особенно отличался Шлецер. Замечательный труд С. Гедеонова «Варяги и Русь», совершенно разбивающий норманнскую гипотезу, испортил ему служебную карьеру.

Богатые и материально независимые люди у нас историей, к сожалению, не занимались, а те, кто избрал ее своей служебной профессией, не могли, конечно, вступать в идеологический конфликт с министерством просвещения и с Академией Наук. До самой революции каждый русский историк, если он хотел преуспевать и получить профессорскую кафедру, должен был придерживаться доктрины норманизма, что бы он в душе ни думал. Наглядным примером такой вынужденной двойственности может служить Д. И. Иловайский: в своих «частных» трудах он был ярым антинорманистом, а в написанных им казенных учебниках проводил взгляды Байера, Шлецера и иже с ними.

 

Глава 2. Сущность «норманнской теории».

 

   Норманнская теория была основана на неправильном истолковании русских летописей. Камнем преткновения явилась статья в Повести временных лет, датированная 6370-м годом, что в переводе на общепринятый календарь -год 862-й:

«В лето 6370.Изъгнаша Варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста родъ на родъ,  и почаша воевати сами на ся.  И реша сами  в  себе: "поищем собе князя,  иже бы володел нами и судил по праву". И идоша за морк к варягам,  к Руси;  сице бо тии звахуся Варязи  Русь,  яко  се дркзии  зовутся  Свие, друзии же Урмане, Анъгляне, друзии Гъте, тако и си. Реша Руси Чудь, и Словени, и Кривичи вси:" земля наша велика и  обильна, а наряда в ней нет, да поидите княжить и володети нами. И изъбрашася 3 братья со роды своими, и пояша по собе всю Русь, и приидоша к Словеном первое, и срубиша городъ Ладогу,  и седе в Ладозе старей Рюрик,  а другий,  Синеус, на Беле-озере, а третий Избрьсте, Труворъ. И от техъ варягъ прозвася Руская земля..."1

    Главным недостатком  почти всех работ и норманистов, и антинорманистов (больше применительно  к 19 веку) «было наивное представление  о Несторе, как единственном летописце, написавшем в начале 12 в. «Повесть временных лет», которую позднейшие летописцы аккуратно переписывали. Не обращали (и в большинстве случаев и поныне не обращают) внимание на то, что в древней летописи три разных (и разновременных) упоминания о варягах, две разные версии об этнической природе Руси, несколько версий о крещении Владимира, три версии происхождения и возраста Ярослава Мудрого. Между тем еще в 1820 г. в предисловии к изданию Софийского временника П. Строев обратил внимание на сводный характер русских летописей».2 В 30-е г. XIX в. на это же обстоятельство обращали внимание скептики М. Каченовский и С. Скромненко (С.М. Строев). Оба считали, что варяго-норманская проблема привнесена в летопись не ранее XIII в., а С. Скромненко подчеркивал мысль именно о сводном характере летописи.

   Представления о единственном Несторе-летописце были характерны для М.П. Погодина, который защищал авторство Нестора и его последователя Сильвестра и принимал норманистскую интерпретацию летописи. Антинорманисты же, читавшие летописные тексты примерно также, как и скептики, не могли мириться с тем, что скептики омолаживали летописные известия более чем на два столетия. В результате рациональное зерно в понимании летописей не было усвоено спорящими сторонами.

   В 30—40-х гг. XIX в. спор о Несторе принял иное направление. А. Куба-рев в ряде статей сопоставил летопись с Житием Бориса и Глеба, а также Житием Феодосия Печерского, достоверно принадлежавшими Нестору. В летописи эти сюжеты излагал «ученик Феодосия», а в житиях — ученик преемника Феодосия — Стефан, лично Феодосия не знавший и писавший по воспоминаниям немногих знавших его старцев. Аргументацию А. Кубарева поддержал П.С. Казанский, полемизируя, в частности, с П. Бурковым, пытавшимся признать разнородные памятники, принадлежащими одному и тому же автору — Нестору. Именно П. Бутков пытался примирить сочинения Нестора с текстами летописи, полагая, что Нестеровы жития были написаны значительно ранее составления летописи (тем же Нестором). Этот " аргумент будет позднее использован А.А.Шахматовым (впоследствии он от него отказался) и живет в некоторых работах до сих пор.

   В 1862 г. вышла небольшая, но важная статья П.С. Билярского. Автор убедительно показал различия в языке житий и летописи, которые никак не позволяют приписать те и другие тексты одному автору. В том же и следующем году свое мнение о летописях высказал один из крупнейших лингвистов XIX столетия И.И. Срезневский. Он не отрицал участия Нестора в летописании (хотя и не обосновал этого), но впервые поставил вопрос о летописных текстах X в. и об участии многих летописцев в составлении того текста, который известен под названием «Повесть временных лет». Появилось также несколько публикаций о сложности летописной хронологии из-за разных систем счета лет,