Можно ли было избежать второй мировой войны

Политические круги Запада проявили повышенный интерес к вопросу о дальнейших намерениях Германии. Сразу после Мюнхена в английской и французской прессе стали усиленно муссироваться слухи о том, что ближайшей целью Гитлера станет Украина. В Лондон поступила информация о германских планах создания «Великой Украины» в составе районов СССР, Польши и Закарпатской Украины. Нацисты вступили в переговоры с Польшей, рассчитывая привлечь ее как союзника для борьбы против СССР. Английский дипломат Огилви-Форбс сообщил в Лондон из Берлина 6 декабря, что, по распространенному мнению, ни Франция, ни Англия не выступят в защиту России или «независимой Украины». Более того, ряд крупных британских деятелей, в том числе некоторые члены кабинета, прямо толкали Гитлера на эту восточную авантюру.

Направление британской политики обрисовал Галифакс, беседуя 12 октября 1938 г. с американским послом в Англии Дж. Кеннеди. В донесении Кеннеди из Лондона рассуждения Галифакса выглядели примерно так: в задачи Англии входит сохранение ее позиций в Средиземном и Красном морях, усиление связей с доминионами, поддержание дружественных отношений с США; следует увеличивать воздушную мощь страны и достичь превосходства над Германией, а «после этого дать Гитлеру возможность двинуться вперед и делать все, что он захочет, в Центральной Европе»6.

В этих условиях, невзирая на обострение англо-германских противоречий, Чемберлен предпринял шаги к углублению контактов с фашистскими диктаторами. 2 ноября 1938 г. он объявил в парламенте о намерении немедленно ввести в действие англо-итальянское соглашение от 16 апреля

этого года, которое он рассматривал как новый шаг на пути умиротворения. Выступая на заседании внешнеполитического комитета британского кабинета 14 ноября, премьер-министр утверждал, что Англия не в состоянии «припугнуть» Гитлера. В качестве меры «контрпрофилактики» Чемберлен предложил «атаковать римский конец «оси» и объявил о решении встретиться с Муссолини в начале следующего года, что, как верил Чемберлен, облегчило бы для Италии свободу маневра в отношениях с Германией. 16 ноября 1938 г. было ратифицировано соглашение с Италией, несмотря на то что она не выполнила предусмотренного планом Комитета по невмешательству условия о выводе своих войск из Испании. Английское правительство таким образом официально подтвердило согласие на захват Эфиопии и ее включение в Итальянскую

6.Чубарьян А.О.. Канун трагедии: Сталин и международный кризис.

империю. В тот же день начал обсуждаться вопрос о поездке британских министров в Рим.

Переговоры Чемберлена и Галифакса с Муссолини велись в итальянской столице 11–14 января 1939 г. Целью визита британских министров являлось общее улучшение англо-итальянских отношений и подготовка почвы для более широкого соглашения с фашистской Германией и Италией на базе удовлетворения ряда их требований. Чемберлен хотел привлечь Муссолини к достижению «общего урегулирования» в духе англо-германской декларации от 30 сентября 1938 г. Но расчет на то, чтобы «оторвать» дуче от фюрера, не оправдался — таково было заключение Муссолини, хотя сам Чемберлен, пребывая во власти самообмана, был обратного мнения

Другим не менее важным пунктом повестки дня римских переговоров были испанские события. В беседе с Чиано 12 января Галифакс поинтересовался: нельзя ли теперь, когда генерал Франко оккупирует две трети испанской территории, выработать «какое-нибудь компромиссное решение, гарантирующее невозможность создания в будущем коммунистического правительства». Вопрос прозвучал как недвусмысленное выражение симпатии к мятежникам. Во внешнеполитическом комитете 23 января Галифакс рекомендовал продолжение Англией политики «невмешательства» в испанские дела. Это, как дал он понять, позволило бы противостоять давлению, которое на правительства Франции и Англии могло быть оказано в интересах передачи поставок оружия республиканцам. Чемберлен решительно ответил: «...все согласны с тем, что не может быть и речи о каком-либо пересмотре нашей политики строгого невмешательства». Он лишь призвал министров соблюдать чрезвычайную осторожность в публичных высказываниях. «Мы, например, — заявил премьер-министр, — должны избегать выражения какого-либо удовлетворения в связи с возможностью победы Франко». Министр торговли О. Стэнли со своей стороны подчеркнул важность затягивания борьбы на период последующих двух недель. «Вполне вероятно, — сказал он, — что, если гражданская война в Испании продолжится две недели, это сможет определенно склонить Гитлера к нападению на Восток вместо нападения на Запад». Рекомендации Галифакса были одобрены внешнеполитическим комитетом.

Английская политика «невмешательства», таким образом, вплоть до последних дней существования Испанской республики благоприятствовала франкистам и их германо-итальянским сообщникам. 27 февраля 1939 г.

Британское правительство, а тремя днями ранее — французское объявило о признании Франко.

Роковые просчеты

В быстром росте военной мощи нацисткой Германии действовал целый ряд факторо. Во-первых, недопонимание качественно нового характера фашистской угрозы и недооценка ее потенциала. Политическая элита западных демократий в большинстве своем не понимала фанатизма и ненасытной агрессивности фашистского тоталитаризма, видела в Гитлере пусть опасного, но все же рационального политика, который не повернет штыки своих армий против столпов западной цивилизации и от которого можно будет откупиться за счет малых стран Европы и чуждого Советского Союза.

С этим был тесно связан и второй фактор – парализующий страх перед военной машиной нацизма, питаемый свежей памятью об огромных потерях в Первой мировой войне и стремлением любой ценой избежать новой глобальной бойни. Страх, который виртуозно использовал Гитлер в своей рискованной тактике наглого натиска, шантажа и угроз. Действительно, известие о мюнхенской сделке вызвало, по выражению лидера французских социалистов Леона Блюма, «двойственное чувство трусливого облегчения и стыда». Страх, как известно, пробуждает самые низменные чувства, толкает отдельных людей и целые страны на подлые деяния вплоть до предательства своих друзей и союзников ради спасения собственной шкуры.

Отсюда третий фактор – узколобый эгоизм, стремление присоединиться к сильному и поживиться за чужой счет, не гнушаясь использовать бедственное положение своих соседей, ставших жертвой агрессии со стороны крупных хищников. Чем еще можно объяснить поведение во время Мюнхенского кризиса тогдашних правительств Польши и Венгрии, которые, по словам Уинстона Черчилля, «поспешили захватить свою долю при разграблении и разорении Чехословакии». Польша выставила Праге собственный ультиматум с требованием уступить пограничную Тешинскую область под угрозой вооруженного нападения. Говоря о реакции европейского общественного мнения на эти действия, участник нашей конференции польский историк Станислав Жерко недавно писал: «Практически везде использовалось сравнение с шакалом, бросающимся на жертву, которой до этого нанес смертельный удар гораздо более сильный хищник». Да и после Мюнхена правительство Юзефа Бека не оставляло попыток «договориться» с Гитлером. Остается только удивляться способности некоторых польских деятелей изображать свою страну исключительно невинной жертвой.

Наконец, солидарности в борьбе против общей угрозы мешали взаимные подозрения и идеологическая враждебность, заслонявшие эту общность коренного интереса. Обе стороны видели друг в друге не столько союзников, сколько потенциальных противников и пытались отвести удар нацистской военной машины от себя в сторону идеологического соперника. Отвечая взаимностью западным расчетам на «драку между большевиками и нацистами», Сталин говорил своим соратникам: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга».

В результате вместо коллективного отпора агрессорам европейские страны действовали по принципу «спасайся, кто может», дав возможность Гитлеру и Муссолини вплоть до сентября 1939 года добиваться своих целей без единого

выстрела. Это был один из самых мрачных и постыдных периодов истории XX века – трагедия без героев, в которой даже жертвы агрессии

чаще всего становились ее пособниками. Советская политика была частью этой общей картины и не может рассматриваться вне данного контекста. Разница состояла в том, что вплоть до весны 1939 года советская дипломатия была активнее и последовательнее французской и английской в стремлении наладить коллективное противодействие агрессорам. В преддверии мюнхенского кризиса одна Москва не отказалась от своих гарантий Чехословакии и открыто заявляла о своей готовности прийти ей на помощь, если и Франция выполнит аналогичное обязательство. Она также предупреждала Польшу о том, что в случае ее нападения на Чехословакию будет считать это актом агрессии и денонсирует советско-польский договор о ненападении. Нарком Максим Литвинов предлагал срочно созвать конференцию Великобритании, Франции и России с приглашением Румынии и других малых стран для разрешения кризиса вокруг Чехословакии. Однако Чемберлен усмотрел в этом опасность «усиления большевизма», и советская инициатива осталась без ответа. «Поистине поразительно, – писал впоследствии Черчилль, – что это публичное и недвусмысленное заявление одной из величайших заинтересованных держав не оказало влияния на переговоры Чемберлена или на поведение Франции в данном кризисе... Эти предложения не были использованы для влияния на Гитлера, к ним отнеслись с равнодушием, чтобы не сказать с презрением, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это».

Циничное игнорирование интересов СССР, оставшегося после Мюнхена наедине с вермахтом, было одним из последствий этой позорной сделки. Она подорвала всю систему союзов и квазисоюзов, которая могла служить противовесом фашизму, – малую Антанту, французские гарантии Чехословакии и советско-французский договор 1935 года. Но главное – Мюнхен вырыл пропасть между Москвой и западными демократиями, преодолеть которую впоследствии оказалось невозможным. Это хорошо понимали проницательные современники событий: так, ведущий внешнеполитический обозреватель США Уолтер Липпман говорил, что, «принося Чехословакию в жертву Гитлеру, Великобритания и Франция, по сути, жертвовали и своим союзом с Россией». Таким образом, Мюнхен резко изменил общее соотношение сил в пользу стран «оси», устранил для Гитлера угрозу войны на два фронта и тем самым сделал для него приемлемым пойти на риск полного завоевания Европы. Так что если искать в роковой череде событий тех лет поворотный момент, проложивший дорогу мировой войне, то это будет именно Мюнхен. Даже после того, как западные державы изолировали Советский Союз, а Гитлер ликвидировал Чехословакию в марте 1939 года, Советское правительство не прекращало попыток договориться о совместном отпоре Германии. Его предложения от 17 апреля проложили дорогу трехсторонним переговорам в Москве. То была последняя слабая возможность остановить роковое сползание к мировой войне. К несчастью, и она была упущена: взаимные подозрения, колебания западных держав, упрямство Польши в вопросе о проходе советских войск через свою территорию, непрекращающиеся попытки Лондона и Москвы договориться с Гитлером за спиной друг друга – все это обрекало переговоры на неудачу. Свою роль сыграло и доминирующее на Западе отношение к сталинскому режиму, который после «большого террора» 1937–1938 годов представлялся европейцам не только глубоко чужеродным, но и слабым партнерам.

Логика Сталина

Для советского руководства пакетное соглашение с Гитлером стало зловещей альтернативой союзу с Францией и Великобританией, которая без лишних проволочек сулила гораздо более выгодное решение основных проблем безопасности: хотя бы временное ослабление германской угрозы, создание обширной буферной зоны на западных границах СССР, ослабление советско-

японских противоречий.Главный стратегический выигрыш состоял не

столько во времени – предотвращении или отсрочке германского нападения на СССР (которое тогда еще не значилось в повестке дня Гитлера), сколько в пространстве, позволившем увеличить глубину обороны. Появлялась надежда вообще отвести германскую агрессию на Запад, отплатив ему той же монетой за Мюнхен.7 Одновременно исключалась (или по крайней мере затруднялась) самая кошмарная перспектива, в которую, похоже, всерьез верили в Москве, – создание единого антисоветского фронта всего Запада.

Но я далек от того, чтобы оправдывать действия Сталина или изображать

7.              Чубарьян А.О.. Канун трагедии: Сталин и международный кризис.

его по появившейся моде последних лет «трезвым реалистом», избравшим в тогдашней критической обстановке единственно верный путь. Даже с точки зрения разумного эгоизма такие шаги Сталина, как расширение экономического сотрудничества и доверительных отношений с гитлеровской Германией, перенос идеологической борьбы со стран «оси» на западные демократии, отказ от тактики единого фронта в деятельности Коминтерна, заигрывание с

идеей присоединения к антикоминтерновскому пакту, были не оправданы рациональными соображениями «баланса сил» и ограничивали свободу рук Москвы. Этот крен в сторону нацистской Германии, как пишет в своей недавней книге «Канун трагедии» академик Александр Чубарьян, означал, что Сталин «утратил чувство меры и ощущение реальности», и привел к тому, что «Советский Союз стал как бы заложником Германии и ее действий». Не оправдалась и надежда хозяина Кремля на затяжную «междоусобную» войну в ее решающей заключительной стадии. Эти просчеты сталинской внешней политики усугубили катастрофу июня 1941 года.

Вместе с тем в корне неверно ставить знак равенства между политикой Сталина и Гитлера и тем более – считать их одинаково ответственными за развязывание Второй мировой войны. Источником войны, как неоднократно подчеркивалось и на варшавской конференции, была агрессивная сущность фашизма, окрепшего и обнаглевшего благодаря западной политике умиротворения. Советская политика решала оборонительные, а не наступательные задачи, хотя на последнем этапе действовала очень грубыми методами. «Россия хладнокровно преследует свои интересы, – говорил Черчилль после вхождения Красной армии на украинские и белорусские земли Восточной Польши. – Конечно, было бы лучше, если бы русские армии дошли до своих нынешних западных рубежей как друзья и союзники Польши, а не как армия вторжения. Но то, что они туда дошли, необходимо для безопасности России перед нацистской угрозой». Советско-германские соглашения 1939 года облегчили Гитлеру разгром Польши, но и без них Гитлер не отказался бы от операции «Вайс», тем более что французы с англичанами даже после объявления войны Германии отнюдь не спешили на помощь Польше. А сталинский грех «пакта Молотова – Риббентропа» был искуплен кровью россиян на полях сражений, сломавших хребет казавшегося непобедимым вермахта.

Экономические операции.

Не менее энергично проводили курс экономического умиротворения британские правящие круги. После Мюнхена они расширяли разного рода контакты с представителями германского монополистического капитала. 18 октября 1938 г. главный экономический советник британского правительства Ф. Лейт-Росс передал в Лондоне Рютеру (глава немецкой делегации на экономических переговорах в Эйре) предложения, которые предусматривали передачу Англией, Францией и Нидерландами взаймы рейху значительных валютных сумм для оплаты германского импорта из стран Юго-Восточной Европы. Англия фактически обещала пойти на снижение пошлин, которыми обкладывались в метрополии и колониях германские товары, в обмен на отказ рейха от ущемлявших британские интересы методов торговой экспансии. Предложения Лейт-Росса, одобренные Чемберленом, положили начало неофициальным экономическим переговорам с Германией, длившимся по февраль 1939 г. включительно. Имелось в виду дополнить мюнхенскую сделку новыми — экономическими — соглашениями четырех западных держав, а заодно создать некий противовес США и ограничить в определенной степени американское влияние на Европу