Иерархическая структура русской церкви конца X – XII в

Первый памятник написан митрополитом Иоанном в ответ на вопросы черноризца Иакова на греческом языке, как показывают отрывки греческого текста «Правила», найденные А.С. Павловым в Одессе и Венеции. Наставления митрополита Иоанна касаются вопросов веры и богослужения, жизни духовенства, дел семейных и отношений к иноверцам. Тон постановлений «Правила» повелительный и за проступки указываются наказания не только духовные, но иногда и телесные.

Краткое постановление Новгородского архиепископа Илии касается многих пунктов пастырской практики.

Все другие канонические памятники Киевского периода принадлежат к разряду произведений частных лиц, хотя некоторые из них имели, вероятно, на практике значение действующих законов.

Таково знаменитое «Вопрошание Кириково», помещенное в Новгородской кормчей XIII века.[88] «Вопрошание» имеет вопросно-ответную форму и распадается на три отдела: вопрошание Кириково, Савино и Ильино, то есть принадлежит трем лицам, обращавшимся с каноническими вопросами к современному им новгородскому епископу Нифонту (1130-1156 гг.) и к некоторым другим авторитетам. Практическое употребление имел, по всей видимости, и так называемый «Устав белеческий» (то есть для мирян), приписанный Е.Е. Голубинским митрополиту Георгию (ок. 1070 г.).

Княжеские узаконения по церковным делам имели важное значение для русской церкви, так как полагали начало материальному обеспечению иерархии. На Руси христианство введено было государственной властью. Никакой паствы, добровольно расположенной содержать церковную иерархию на первых порах не было. Поэтому забота о материальном обеспечении духовенства падала на государственную власть с необходимостью.

Основной статьей архиерейского обеспечения сразу же явилась государственная привилегия на десятину от княжеских доходов. Летопись прямо говорит о даровании при св. Владимире десятины только Киевскому Богородичному храму.[89] Практика домонгольского периода и прямые свидетельства всех подлинных и интерполированных документов того времени делают несомненным, что тем же св. Владимиром установлена десятина и для всех епископий.

Определяя десятину церкви св. Богородицы, Владимир, по словам летописи, выразился так: «даю церкви сей от именья моего и от град моих десятую часть»[90], то есть дарованная жертва назначалась, во-первых, из личных имений князя и, во-вторых, из его государственных сборов.

В 1137 г. новгородский князь Святослав Ольгович издал грамоту с специальной целью определения для своего епископа десятины и засвидетельствовал в ней, что дедами и прадедами его назначена епископам десятая часть «от даней и от вир и продаж, что входит в княж двор всего»; то есть решительно от всех составных частей княжеских доходов. «Дани» — прямые налоги, «виры» — судебные штрафы и пошлины; «продажи» — торговые барыши, потому что торговля – существенно характеризующее древнерусского князя занятие.

С течением времени удельные князья, вместе с ослаблением своей зависимости от Киева, внесли ограничения в размеры епископской десятины. Так, например, Ростислав Мстиславич очень сильно уменьшил десятину для своей Смоленской епископии. Он снял совершенно со счетов и торговые и судебные доходы и даже главный вид дани - полюдье, и выделил десятину епископам только из остальных сортов податей. «Се даю», пишет он в своей грамоте 1150 г., «святей Богородице и епископу десятину от всех даней смоленских, что ся в них сходит чистых кун, кроме продажи и кроме виры и кроме полюдья».[91] О десятине из личных имений после св. Владимира уже нигде не упоминается.

Порядок получения десятины епископами был таков. Десятина состояла из трех частей: княжеские имения, денежная десятина и дань. Третью часть десятины — с даней или податей поручено было епископам собирать самим. Для этой цели со стороны князей делались соответствующие

распоряжения и вычисления и выдавались епископам окладные оброчные росписи, по которым те и производили сборы. Образцы таких росписей есть в названных грамотах князей Ростислава Смоленского и Святослава Новгородского.

Другой статьей епископского обеспечения явились недвижимые имущества. Получались они, главным образом, путем пожертвований со стороны князей, а затем, вероятно, и путем покупок, как на церковные суммы, так и на личные, когда епископы были богатыми.

Князья приписывали к епископиям земли, села, целые города. Так, Ростислав Мстиславич в своей грамоте отчисляет смоленской епархии два села и несколько других земельных угодий. Андрей Боголюбский дал своей кафедральной Успенской церкви «слободы купленыя и с даньми и села лепшая» (1158 г.); последние называются под 1176 г. «городами».[92]

Церковное землевладение того времени можно представлять в двояком виде: или а) оно ограничивалось усадебной формой хозяйства в виде фермерства, причем работы исполнялись холопами, или наймитами, или б) на землю садились арендаторы-крестьяне и тем полагалось начало церковному владению населенными вотчинами, которое так пышно расцвело

в последующий московский период. Из документов несомненно только первое. Вот как описываются пожертвованные смоленской епископии именья в грамоте 1150 г.: «село Дросенское со изгои и с землею; село Ясенское с бортником и с землею и с изгои; земля в Погоновичах Моншинская; озера Никоморская и с сеножатиями... на Сверковых лугах сеножати; озеро Колодарское, в Смоленске на горе огород с капустником и с женою и детьми; за рекою тетеревник с женою и детьми».[93]

Таким образом, политическое усиление древнерусских земель в XI–XII вв. шло параллельно с превращением епископских кафедр и монастырей в земельных собственников, самостоятельные хозяйственные организмы, потенциально автономные также в своей деятельности.

Особенно важное и определяющее для нового положения церкви нововведение XII в. представляла собой ее земельная собственность, которая приближала церковные организации в экономическом отношении к другим феодалам – боярству и самим князьям. Это приводило к тому, что интересы церковных организаций, с одной стороны, теснее переплетались с жизнью столиц феодальных княжеств, а с другой – могли расходиться с интересами княжеской власти в неконфессиональной сфере.

Следы таких конфликтов есть в источниках. Например, после смерти Андрея Боголюбского князья Ростиславичи конфисковали имения владимирской церкви Богородицы, данные ей Андреем, как говорит летописец, «слушая бояр, а бояре учили их на многое имение», но после изгнания Ростиславичей Михалком Юрьевичем имения были возвращены.[94] Здесь, в боярской Суздальской земле, экономический конфликт был, следовательно, между богатым городским собором, собственником сел и ценностей, с одной стороны, и не менее богатым местным боярством — с другой, и выразителями интересов последнего выступили молодые князья.

Такие конфликты на почве церковных имений были характерны не только для Северо-Восточной Руси — летописание сохранило некоторые из многочисленных фактов. Подобное столкновение известно и в Смоленске, летописание которого до нас почти не дошло, по внелетописному источнику — Житию Авраамия Смоленского.[95] Смоленский епископ Лазарь, находившийся на кафедре в первой четверти XIII в., должен был оставить ее после конфликта, возникшего из-за какого-то ущерба, который княжеская власть, вероятно, нанесла церкви, как это можно заключить по словам агиографа: «Сей бо деяше ради бога оставил епископью свою и за многия обидения святых церквей, иже обидят властели, отъимающе чюжая без правды»[96].

Таким образом, условия возникновения церковной организации на Руси по инициативе княжеской власти и с ее материальной помощью, существование в течение первого столетия на средства князя придали ее отношениям с государственной властью особый характер. Этому зависимому положению церкви способствовал, конечно, и тот образец, каким было отношение императорской власти и церкви в Византии.

Экономическая самостоятельность церковных организаций в пору феодализма на Руси способствовала выявлению несовпадений и даже противоречий интересов, и это было распространенным явлением.

Глава 3. Монастыри в системе русской церкви

3.1. Внутренняя структура монастырей (уставы)

Монастыри появляются на Руси сразу после принятия христианства как официальной религии. Первые сведения о существовании монастырей относятся к Киеву - первопрестольному городу, где уже в первой половине XI в., в период княжения Ярослава Владимировича «чернорисця почя множитися и монастыреве почаху бити»[97].

Несколько известий о наличии монастырей в Киеве содержатся в «Житии Феодосия» и в повести «Чего ради прозвася Печерский монастырь», входящей в состав «Киево-Печерского патерика». Летопись рассказывает, что возвращаясь из Афона, Антоний, будущий преподобный, долго скитался и искал в Киеве «кде жити, и исходи по монастырем, и не возлюби, Богу не хотящу...»[98]. Подобные скитания и поиски позже повторяет и Феодосий. В его «Житии» рассказывается, как он, попав в Киев, «обьходи вся манастыря», однако не был принят ни в одном из них, а причиной этого была его бедность[99].  Что представляли собой обители, где на одну из добродетелей монашества (нестяжание) смотрели с презрением? Уже дальше сам летописец дает ответ. Под 1037 г. в «Повести временных лет» есть сведение об основании двух обителей князем Ярославом Владимировичем («... святаго Георгия манастырь и святыя Орины»)[100]. Непосредственного упоминания о времени закладки двух монастырей нет, но это свидетельство заслуживает внимания. Дело в том, что в святом крещении князь Ярослав получил имя Георгий, а его супруга Ингигерда - Ирины. Вероятно, следуя традициям византийских императоров, киевский князь соорудил монастыри в честь своего святого и святой покровительницы княгини. Таким образом, эти обители формировали культ святых великокняжеских покровителей. Так начиналось строительство монастырей на Руси князьями. Характерным для них было то, что они представляли собой достаточно замкнутые организации, предназначенные для служения княжеским семьям. Вероятно, поэтому о них почти нет сведений в источниках. Эти монастыри находились непосредственно под влиянием князей, полностью ими обеспечивались, то есть являлись ктиторскими. На протяжении долгих лет они были связаны с определенными княжескими фамилиями, что иногда можно проследить по отрывочным летописным упоминаниям. Например, об Ирининском монастыре есть еще одно упоминание в Ипатьевской летописи под 1147 г., когда опальный Святослав Ольгович искал спасения в его стенах от восставших киевских горожан[101]. Сам Святослав был праправнуком Ингигерды-Ирины и поэтому не случайно искал укрытие в ее монастыре.

Таким образом, первые обители, возникшие в Киеве, были связаны с верхушкой общества, непосредственно с князьями, и поэтому, будучи в полной зависимости от них, не нуждались в иноках, не только не имеющих средств для существования, но и с неизвестным происхождением.

Чтобы показать место монастырей в структуре феодальной церкви, недостаточно только изучение их учреждения. Необходимо рассмотреть и регламентацию внутримонастырской жизни, взаимоотношения обителей с высшей духовной и светской властью, политические и хозяйственные функции монастырей в древнерусском обществе. С увеличением числа обителей и монашествующих нужно было упорядочить жизнь в их стенах, как уже было отмечено ранее, посредством принятия уставов.

В настоящее время известен полностью сохранившийся славянский список Студийского устава XII в. Он был создан для новгородского Благовещенского монастыря, основанного архиепископом Иоанном в 1170 г. Это выясняется по припискам, сохранившимся на страницах рукописи, подтверждающим ее принадлежность монастырю[102]. Большинство исследователей принимает именно этот устав Алексеевской редакции за устав Киево-Печерского монастыря. Наличие общего хозяйства, трапез, поварен, существование должности келаря, то есть монастырского эконома, инока, ведающего монастырскими поместьями, является проявлением введенного в монастырь общежития.

Сам устав еще во время игуменства преподобного Феодосия был получен в Киево-Печерский монастырь с Афона и был введен как норма поведения иноков.

Бытование перевода Устава Студийского монастыря в Новгороде позволяет предполагать, что подобные списки были известны на территории Руси. Дело в том, что Печерский монастырь являлся тем местом, откуда выходило большинство церковных иерархов. Они хорошо были знакомы с порядками в своем монастыре, а позже, естественно предположить, они переносили или пытались перенести их в регионы Руси, где занимали святительские кафедры.

Известно, что преподобный Феодосий с трудом вводил в своей обители новые общежительные порядки. Сравнение некоторых статей Студийского устава (выбор игуменов, возможность захоронений в стенах обители и др.) с действительной жизнью Печерского монастыря дает основание считать, что Студийский устав в своем наиболее полном виде практически не был принят на Руси.[103]

Был ли известен другой устав на Руси? На этот вопрос можно ответить лишь предположительно; известия в источниках отсутствуют. Но имея в виду то разнообразие типиконов, которое существовало в Византии, можно предположить, что некоторые были известны и на Руси. Ведь подвижники, посещая святые места в качестве паломников, могли знакомиться с другими уставами, принятыми в том или ином монастыре.

Исследуя древнерусские монастыри, П. Казанский высказал мысль о том, что в первый период развития русского монашества были известны, кроме распространенного на Востоке строгого Студийского устава, и другие уставы, так как не все монастыри были общежительными, особенно те, в которых число братии было малочисленно[104].

Принимая во внимание, что позднейшие монастыри естественнее всего могли устроиться по образцу древнейших, в которых, по свидетельству преподобного Нестора, до начала XII в. исключительно господствовал устав Студийский[105], можем думать, что этот же устав оставался действующим и в последующих монастырях  конца XII в., если не во всех, по крайней мере во многих.