Церковный раскол

Сестер увещевали высшие церковные иерархи, но Морозова на требование причаститься  по новым служебникам отвечала:  «Враг божий Никон своими ересями как блевотиною наблевал, а вы ныне то сквернение его полизаете; явно, что и вы подобны ему». Феодосью Морозову и Евдокию Урусову подвергли пытке, но не смогли добиться отречения от старой веры. Тогда их отправили в Боровск, где посадили в подземелье. Аввакум, как мог ободрял женщин, но судьба их была печально - сестер уморили голодом.

  К этой группе  старообрядцев примкнуло и купечество. Купцы были недовольны тем, что церковь и монастыри вторгались в торговлю и промысловые занятия. Недовольство выражалось и в засилье иностранцев, против налогов, политики государства. Все это – небольшие социальные группы. Наиболее массовая группа – крестьяне и холопы, скрывавшиеся от барских и монастырских поборов, произвола властей, искавшие там не только старины, но и воли. Их мотивы – мечта о возвращении к старинным обычаям и временам, когда были «хорошие законы и правители» [8, с 303].

 Далеко не случайно этот этап совпал с массовыми народными выступлениями на Дону, в Поволжье и на Севере. Вопрос о том, имел ли раскол антифеодальную направленность, трудно решить однозначно. На сторону раскола встали так же выходцы из среды низшего духовенства, тяглых посадских людей. Для этих слоев населения официальная церковь являлась воплощением несправедливого общественного устройства, а «древнее благочестие» было знаменем борьбы. Не случайно, вожди раскола постепенно перешли на позиции оправдания выступлений против царской власти. Раскольников можно было встретить и в войске Степана Разина в 1670-71 гг. и среди взбунтовавшихся стрельцов в 1682 г. В принципе, из вышесказанного каждая из социальных групп раскольников преследовала свои собственные цели.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

5. ФОРМЫ СОЦИАЛЬНОЙ БОРЬБЫ РАСКОЛЬНИКОВ

 

 

 

   Отделение последователей  раскола от  официальной  церкви  породило  с  их стороны  новые  формы  борьбы.  Борьба  эта  по-прежнему  продолжается   под знаменем сохранения старых обрядов, старой веры.

   Старообрядцы начинают вести себя так, как  представители  религии  в России.  Они  не  признают   новых   икон,   неправильных   новых богослужебных книг, новых обрядов; отказываются выполнять требования и распоряжения, платить налоги, отказываются от общения с представителями власти, Никонианцами, иноверцами, иностранцами.

    С  целью  сохранения  «старой  веры»  многочисленные  представители старообрядчества  стали   покидать   места   своего   проживания   и организовывать в глухих местах или на окраинах России  свои  общины, скиты, тайные секты, монастыри и т. д. Массовый уход в глухие места, Сибирь, Поволжье, районы Севера, на южные окраины государства и даже в другие государства был причиной не только  не  выполнения  обрядов официальной церкви, но и невыполнения феодальных повинностей. Но раскольничество с  самого  начала  и  особенно  позднее  не  было единым.  Оно   всё   более   и   более   становилось   неоднородным, распадающийся на отдельные общины, секты, «корабли» и  т.  д.  Этому способствовала большая их изолированность друг от друга и всё  более  возрастающая  роль  лидеров  общин,  скитов,   монастырей,   которые вырабатывают свою местную религиозную практику [13, с 97].

Одной из форм борьбы является событие, названное «Соловецким сидением»: На сторону старообрядцев встали некоторые из монастырей, в частности одна из самых почитаемых православных обителей - Соловецкий монастырь. Монахи монастыря, в котором в бытность простым иноком не смог ужиться Никон, не приняли церковных реформ в его бытность патриархом. Когда в монастырь были присланы новопечатные книги, их спрятали, не переплетая, в казенную палату, а потом на общем собрании постановили отнюдь нынешних служебников не принимать. Тогдашний архимандрит Илия говорил со слезами богомольцам, совершавшим паломничество в знаменитую обитель: «Видите, братья, последнее время: встали новые учители, от веры православной и отеческого предания нас отвращают и велят нам служить на ляцких крыжах по новым служебникам». Несколько монахов колебались и не хотели подписывать приговор об отказе от новопечатных служебников – «так на нас архимандрит закричал с своими советниками, как дикие звери: "Хотите латинскую еретическую службу служить! Живых не выпустим из трапезы!" Мы испугались и приложили руки» [26, с 187].

 Было мнение  о  причинах нежелания принять новые служебники, объяснявшихся тем, что большинство духовенства попросту не могло переучиться: «Сельское духовенство, малограмотное, учившееся службам со слуху, должно было или отказаться от новых книг, или уступить место новым священникам, ибо переучиваться ему было немыслимо» [20, с 318]. В таком же положении было и большинство городского духовенства и даже монастыри. Монахи Соловецкого монастыря выразили это в своем приговоре напрямик, без всяких оговорок: «Навыкли мы божественные литургии служить по старым служебникам, по которым мы сперва учились и привыкли, а ныне по тем служебникам мы, старые священницы, очередей своих недельных держати не сможем, и по новым служебникам для своей старости учиться не сможем же...». И снова и снова повторялись в этом приговоре слова: «мы священницы и дьяконы маломочны и грамоте ненавычны, и к учению косны", по  новым книгам "нам чернецам косным и непереимчивым, сколько не учитца, а не навыкнуть...» [19, с 321].

На церковном соборе 1666-1667 гг. один из предводителей соловецких раскольников Никандр избрал иную, чем Аввакум, линию поведения. Он притворно выразил согласие с постановлениями собором и получил разрешение вернуться в обитель, но по возвращению скинул греческий клобук, опять надел русский и стал во главе монастырской братии. Царю была отправлена знаменитая «Соловецкая челобитная», излагавшая кредо старой веры. В другой челобитной монахи бросили прямой вызов светской власти: «Вели, государь, на нас свой царский меч прислать и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие» [25, с 118]. Монахи вызывали мирскую власть на тяжелую борьбу, выставляя себя беззащитными жертвами, без сопротивления подклоняющими головы под меч царский. Но когда в 1668 году под стенами монастыря явился стряпчий Игнатий Волохов с сотнею стрельцов, то вместо покорного подклонения голов под меч встречен был выстрелами. Такому ничтожному отряду, какой был у Волохова, нельзя было одолеть осажденных, у которых были крепкие стены, множество запасов, 90 пушек.

Осада  «Соловецкое сидение» затянулась на восемь лет с 1668 по 1676 гг. В первое время власти не могли послать больших сил на Белое море из-за движения Стеньки Разина. После подавления бунта под стенами Соловецкого монастыря появился большой стрелецкий отряд, начался обстрел обители. Осажденные отвечали меткими выстрелами, а игумен Никандр кропил пушки святой водой и приговаривал: «Матушки мои галаночки! надежда у нас на вас, вы нас обороните!» [25, с 126]. Но в осажденном монастыре начались разногласия между умеренными и сторонниками решительных действий. Большинство монахов надеялось на примирение с царской властью,

Меньшинство во главе  с Никандром и миряне – «бельцы» во главе с сотниками Ворониным и Самко требовали «за великого государя богомолие отставить», а про самого царя говорили такие слова, что «не только написать, но и помыслить страшно». В монастыре перестали исповедоваться, причащаться, отказались признавать священников. Эти разногласия предопределили падение Соловецкого монастыря. Стрельцам никак не удавалось взять его штурмом, но перебежчик монах Феоктист указал им отверстие в стене, заложенное камнями. В ночь на 22 января 1676 г., в сильную метель, стрельцы разобрали камни и проникли в монастырь. Защитники обители погибли в неравном бою. Одних зачинщиков восстания казнили, других отправили в ссылку [25, с 134].

Изуверской формой протеста раскольников являлись самосожжения.                            В наиболее фанатичных общинах старообрядцев широкое  распространение получила именно эта форма – ее еще называли «практикой огненных  крещений»  под  видом  спасения  души.  Чтобы спастись от преследований и пыток, русские люди стали себя сжигать. «Нет нигде места, - говори они, - только и уходу, что в огонь да в воду. Во многих местах, где, ждали гонителей и мучителей, заранее приготовлялись срубы для самосожжений и приспосабливались к этому отдельные избы, часовни, церкви, просмоленные и обложенные соломой. Как только приходило известие, что идут сыщики и гонители, народ запирался в приготовленное к сожжению здание и при появлении гонителей заявлял им: «Оставьте нас, или мы сгорим». Бывали случаи, что гонители уходили, и тогда самосожжения не происходило. Но в большинстве случаев преследуемые погибали: до такого отчаяния довели верующих христиан беспощадные преследования, жестокие пытки и мучения. Например,  по  свидетельству  писателя   Мельникова (Андрей Печёрский) в Пошехонском уезде Ярославской губернии,  только  в 1870 году сожглось 1920 человек [9, с 411].

  Поборниками добровольных самоубийств был священник Домениан (чернец Данило), священник Петр, чернец Иванище, крестьянин Иван Десятин и другие. Они проповедовали, что владычества Антихриста можно избежать только «крещением огнем», которое очистит ревнителей истинной веры от никонианской скверны и приведет их прямо в рай. Официальные документы той эпохи свидетельствуют, что «бесчисленное множество» верующих «прельщены были и волшебством очарованы от раскольничьих учителей». Фанатичные проповеди Домениана - Данилы, появившегося на Тоболе, привлекли толпы пашенных и оброчных крестьян. Многие вместе с женами и детьми решились  принять огненное крещение. В 1677 г. вместе с Данилой сожглось по одним сведениям 1700, по другим - 300 человек. Как отмечал Н. М. Никольский, «Горели сотнями и тысячами; по приблизительному неполному подсчету, количество сгоревших к концу XVII в. достигало почти 9000 человек - цифра по тогдашнему масштабу огромная» [21, с 220].

    Поскольку христианские заповеди категорически запрещают самоубийство, среди духовных вождей старообрядчества не было единства по отношению к «самовольному запалительству». Протопоп Аввакум не видел разницы между казнями на костре и добровольным самосожжением, считая то и другое мученичеством, принятым о рук никониан. Он одобрял старообрядцев, готовых лучше сгореть, чем отступиться от веры отцов. За несколько лет до своей гибели на костре Аввакум писал из Пустозерской тюрьмы: «А иные ревнители закона суть, уразумевше лесть оступления, да не погибнут зле духом своим, собирающеся во дворы з женами и детми, и сожигахуся огнем своей волею. Блажен извол сей о Господе!» Поощрение самосожжений духовным вождем старообрядцев очень способствовало распространению этого изуверского обряда. С другой стороны, среди староверов были авторитетные учителя, осуждавшие огненное крещение. Один из них - Ефросин составил целый трактат «Отразительное писание о новоизобретательном пути самоубийственных смерте», в котором порицал самого Аввакума за одобрение самоубийства [32, с 390].

Одной из форм борьбы являлось и спасение богослужебных книг и старых икон, которые были признаны Никоном «богомерзкими». 

 В конце 1653 г. или начале 1654 г. Никон собрал в Кремле собор и предложил вопрос: «Следовать ли новым нашим печатным служебникам или греческим и нашим старым?» Большинство отвечало, что надо следовать старым славянским и греческим книгам. Но сплошная сверка славянских «харатейных», то есть рукописных книг, проведенная специально приглашенными из Киева учеными монахами во главе с Епифанием Славинецким, обнаружила множество расхождений. Тогда за основу были взяты одни только греческие оригиналы, которые в большом количестве доставили с Афона и других монастырей.В книги было внесено множество поправок, например, в слово «Исус» была добавлена еще одна буква и оно стало писаться «Иисус», из второго члена символа веры была изъята буква «аз», а в восьмом - пропущено слово «истинного» и так далее [9, с 400]. Прежние богослужебные книги было приказано уничтожить. Отныне разрешалось пользоваться только печатными книгами, сверенными с греческими оригиналами. Патриарх запретил иконы, писанные не по греческим образцам. Он приказал своим служителям выколоть глаза у собранных икон и в таком виде носить их по городу и объявлять царский указ, угрожавший строгим наказанием тем, кто впредь осмелится писать нечто подобное. Такое глумление вызвало всеобщее возмущение, но Никона это не остановило. Архидиакон Павел Алеппский, прибывший в Россию в свите антиохийского патриарха, оставил яркое описание сцены в Успенском соборе Кремля: «Никон брал одну за другою подносимые ему новые иконы и, каждую показывая народу, бросал на железный пол с такою силою, что иконы разбивались, и наконец велел их сжечь. Тогда царь, человек в высшей степени набожный и богобоязненный, слушавший в смиренном молчании проповедь патриарха, тихим голосом сказал ему, якобы, нет, батюшка, не вели их жечь, а лучше прикажи зарыть в землю». Так и было поступлено. Каждый раз, когда Никон брал в руки какую-либо из незаконных икон, он приговаривал: эта икона взята из дому такого-то вельможи, сына такого-то (все людей знатных). Он хотел пристыдить их всенародно, чтобы и другие не следовали их примеру. [9, с 408] Прежде всех реформам Никона воспротивились его бывшие друзья по кружку «ревнителей благочестия». Когда от имени патриарха пришло запрещение креститься двумя перстами и класть земные поклоны, в доме протопопа Казанского собора Иоанна Неронова собрались единомышленники - «Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали». Потрясенный Неронов отправился в Чудов монастырь и там, по словам его друзей, ему был глас: «время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» [9, с 414].

Противники реформы  подали царю рукописное опровержение, в котором предписание патриарха было названо ересью. Они указывали, что проверку богослужебных книг проводят люди, подозреваемые в отступничестве от православия, например, Арсений Грек, ранее сосланный на Соловки за то, что учился в католической академии в Венеции. Неронов обличал Никона в крестовой палате: «Доселе ты друг наш был - на нас восстал. Некоторых ты разорил и на их места поставил иных, и от них ничего доброго не слыхать. Других ты обвинил за то, что они людей мучат, а сам беспрестанно мучишь...». В пылу полемики Неронов припомнил патриарху его критику Соборного Уложения: «Вот ты укоряешь новоуложенную книгу (т. е. Уложение), посохом ее попираешь и называешь недоброю, а ты и руку к ней приложил, когда ее составляли, - в те поры называл ее доброю. Приложил руку из земного страха, ныне же на Соборе дерзаешь против той книги, потому что государь дал тебе волю». Более того, ревнители благочестия попытались дискредитировать патриарха в глазах царя. Неронов донес, будто бы патриарх публично говорил: «Мне-де и царская помощь не годна и не надобна, да таки-де на нее и плюю и сморкаю» [9, с 415].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

6. ОТНОШЕНИЯ ГОСУДАРСТВА И ЦЕРКВИ К РАСКОЛЬНИКАМ

 

 

 

Что касается официальной  церкви, то она пошла на компромисс со светской властью. Собор 1667 г. подтвердил независимость духовной власти от светской. По решению этого же собора был упразднен Монастырский приказ, а также отменялась практика суда светского учреждения над духовенством. Правительство и официальная церковь  начали  вести  беспощадную  войну  с расколом  и  раскольниками  самыми  решительными  мерами  наряду  с  другими методами  убеждения  и  принуждения.  В  борьбе  с  расколом  использовались войска, сторонники раскола, особенно лидеры, предавались  «анафеме»,  т.  е. проклятию, ссылались в Сибирь  на  каторгу,  разрушались  скиты,  монастыри, использовались и другие меры.

 Церковь и государство  считали старообрядчество «злом, подлежащим искоренению». Светские власти сначала считали, что новые времена требуют более спокойных, рассудительных подходов; церковные же власти не представляли решения проблемы без военных команд и репрессий. Однако поиски властями более гибкого решения проблемы старообрядчества, не слишком задевающее господствующее положение официальной церкви, затруднялись боязнью развязать руки крестьянскому, антифеодальному расколу [2, с 459]. Поэтому светские власти решили не реализовывать поставленные задачи о «более гибких подходах», а следовать мнению церкви.  Тем более, что тесный союз между церковью и государством в XVIII в. сохранялся, хотя формы его претерпели значительные изменения.