Изречение Анаксимандра

Прослеживать зависимости и  влияния между мыслителями есть недоразумение мышления. Каждый мыслитель  зависим, а именно от призвания бытия. Простор этой зависимости стоит до свободы вводящих в заблуждение влияний. Чем пространнее эта зависимость, тем могущественнее свобода мышления, тем сильнее для него опасность блуждая, промахнуть мимо однажды уже помысленного, и тем не менее, а возможно, как раз только так, помыслить то же самое. Мы, поздние, прежде всего должны помыслить в памяти, конечно же, это изречение Анаксимандра, чтобы обдумать промысленное у Парменида и Гераклита. При этом расшатывается то ложное требование, по которому философия первого должна быть учением о бытии, а философия второго — учением о становлении.

Но, чтобы мыслить изречение  Анаксимандра, нам необходимо прежде всего вновь и вновь совершать  односложный шаг, посредством которого мы пере-ступаем к тому, что вообще высказывает неизреченное слово eov, eovra, elvai. Это слово высказывает: присутствие в несокровенности. В этом скрывается еще: присутствие само приносит с собой несокро-венность. Несокровенность сама есть присутствие. Оба суть то же самое, но не суть подобное.

При-сутствующее есть в настоящем  и не в настоящем сутствующее  в несокрытости. Вместе с Alêtheia, принадлеж-ной к существу бытия, совершенно непродуманной остается Lêthê, а как следствие этого также и “в настоящем” и “не в настоящем”, т. е. та округа голой наружности, в которую прибывает каждое присутствующее и внутри которой разворачивается и ограничивает себя друг-ради-друга-присутствие про-медлительных вещей.

Пока сущее есть присутствующее способом промедлитель-ного, оно может  являть себя, прибыв в несокрытость и про-медляя в ней. Самоявление  есть существоследование присутствия  и его способа. Являющее себя и  только оно впервые обнаруживает, все еще мыслимое как присутствие, лик и вид. Лишь то мышление, которое заранее мыслит бытие как присутствие в несокрытости, может мыслить присутствие и присутствующее как idea. Но промедлительно присутствующее медлит также и как выводимое в несокрытость. Оно выводится в то же время как оно, восходя от себя самого, само, себя выводит. Оно выводится, в то же время как оно про-из-водится

человеком. С обеих точек зрения прибывшее в несокрытость есть известным  образом ergon, мыслимое по-гречески: про-из-ведение. Присутствие присутствующего, ввиду этого в свете присутственности мыслимого ergon — характера, может постигаться как сутствующее в про-из-веденности. Это и есть energeia.

Та energeia, которую Аристотель мыслит как основочерту присутствия этого eon, та idea, которую Платон мыслит как основочерту присутствия, тот Logos, который как основочерту присутствия мыслит Гераклит, то Chreôn, которое Анаксимандр мыслит как сутствующее в при-сутствии, называют то же самое. В сокрытой области того же самого есть единство единствующего единого, En, мыслимое каждым мыслителем по-своему.

А между тем вскоре наступает  такая эпоха бытия, в которой energeia переводится через actualitas. Греческое рассыпается и являет себя вплоть до наших дней лишь в римской чеканке. Actualitas становится действительностью. Действительность становится объективностью. Но и она, в свою очередь, чтобы остаться в ее существе, нуждается еще в предметности, в характере присутствия. Это есть презенция в репрезенции представления. Решающий поворот в судьбе бытия как energeia лежит в переходе к actualitas.

Может быть, это вызвано просто переводом? Лучше, пожалуй, поучимся думать, что может случиться в переводе. Эта поистине роковая встреча  в историческом свершении есть безмолвное событие. Но в нем говорит судьба бытия. В какую речь пере-водит нас вечерний Запад?

Попытаемся теперь перевести это  изречение Анаксимандра:

“...вдоль употребления: а именно, они придают чин и тем самым  также угоду одно другому (в преодоление) бесчинства”.

Мы не умеем  доказать этот перевод научно и не смеем верить ему, опираясь на какой-либо авторитет. Научное доказательство было бы слишком плоским. Вере уже  нет места в мышлении. Этот перевод  позволяет лишь мыслить себя, причем в мышлении этого изречения. Мышление же есть стихослагание истины бытия в исторически-былом собеседовании мыслящих.

Вот почему это  изречение не призовет нас, пока мы разъясняем его лишь историко-научно и филологически. Это изречение  странным образом призывает нас лишь после того, как мы, отложив наши собственные притязания обычного представления, продумали, в чем состоит смущение теперешней судьбы мира.

Человек стремится  охватить целое земли и ее атмосферу, присвоить себе сокрытую власть природы  в форме ее сил и подчинить ход исторического совершения планам и порядкам некоего землеуправления. И тот же мятежный человек не в состоянии просто ответить на вопрос, что есть? или, что это есть? или сказать, что некая вещь есть.

Целое сущего есть единый предмет одной-единственной воли к покорению. Простота бытия рассеяна в одной-единственной забывчивости.

Какой смертный может вы-мыслить всю пропасть этого смущения? Можно пытаться закрыть  глаза перед этой бездной. Можно  воздвигать одну иллюзию за другой.

Пропасть не уступает.

Теории природы, учения об историческом свершении не разрешают этого смущения. Они  замутняют все это в непознаваемое, ибо сами они питаются из этого  смущения, лежащего за различием сущего и бытия.

Есть ли вообще спасение? Оно есть прежде всего  и только тогда, когда есть опасность. Опасность есть, если само бытие приходит в крайность и переворачивает забвение, происходящее из него самого.

Но когда  же бытие в существе своем у-по-требляет существо человека? Когда существо человека покоится в мышлении истины бытия?

Тогда мышление должно стихослагать над загадкой бытия. Это приносит утреннюю рань продуманного в близость того, что предстоит  еще продумать. 

Перевод с издания: Der Spruch des Anaximander// 
Heidegger Martin. Holzwege. Vittorio Klostermann. Frankfurt am Main, 1957 
© Т. В. Васильева, перевод, 1991 
Источник: М. Хайдеггер; Разговор на проселочной дороге; М 1991 
OCR: Наталья Самошкина