Изречение Анаксимандра

Первое, что  мы извлекаем из этого поэтического слова, то, что ta eonta отличается от ta essomena и pro eonta. Поэтому ta eonta называет сущее в смысле настоящего. Когда мы, позднейшие, говорим о “настоящем”, то мы разумеем либо теперешнее и представляем его как что-то внутривременное. Это “теперь” расценивается как некая фаза в течении времени. Либо мы ставим “настоящее” в отношение к предметному (объективному). Это последнее соотнесено как объективное с представляющим субъектом. Но коль скоро мы “настоящее” применяем к ближайшему определению еоута, тем самым мы обязаны настоящее понимать из существа eonta, а не наоборот. Но эти eonta суть также и прошедшее и будущее. Оба суть некоторые виды присутствующего, а именно присутствующего не в настоящее время. Присутствующее в настоящее время греки называли также еще разъяснительно та яареоута; пара означает как раз “при”, а именно при-бывшее в несокровенность. Это “на” в “настоящем” разумеет не “на-против” по отношению к субъекту, но голую наружность несокровенности, внутри которой пребывает суразным в нее прибывающее. Поэтому “настоящее” означает определяемый через еоута характер несокровенности, равно как прибывающую в су-разность ее наружности. Это еоута, сказанное вначале и поэтому с ударением, отличается вместе с тем специально от essomena и proeonta и называет для греков при-сутствующее, коль скоро оно — в разобранном выше смысле — прибыло в наружную су-разность несокровенности. Такое прибытие есть, собственно, при-бытие, есть присутствие собственно присутствующего И прошедшее и будущее есть при-сутствующее, а именно вне несокровенной наружности- Не-в-настоящем при-сутствующее есть отсутствующее. Как таковое оно остается существосообразно связанным с при-сутствующим в настоящем, коль скоро оно либо про-ис-ходит в наружную область несокрытости, либо отходит прочь от нее. Также и это отсутствующее есть присутствующее, и как отсутствующее из несокровенности, оно есть при-сутствующее в ней И прошедшее и будущее также суть. Вот почему eov означает: присутствующее в несокровенность.

Из такого разбора слова eonta получается, что, и внутри греческого постижения-опыта при-сутствующее остается двузначным. Во-первых, ta eonta означает при-сутствующее в настоящем, а, во-вторых, также и всякое присутствущее: в настоящем и не в настоящем существующее. Это в широком смысле при-сутствующее. Мы, однако, никогда не должны представлять — по привычке нашего понятийного полагания (разумения) — как общее понятие присутствующего в отличие от некоторого особого присутствующего, т. е. настоящего,— поскольку на деле это присуствующее (в широком смысле) есть как раз в настоящем присутствующее и в нем владычествующая несокровенность, которая раздвигает существо присутствующего как и не в настоящем присутствующего.

Провидец стоит перед лицом  присутствующего, в его несокровенности, которая одновременно просветляет  сокровенность присутствующего  как отсутствующего. Провидец видит, поскольку он все имеет увиденным как присутствующее: kai — и поэтому прежде всего nêss' êgêsat',— он способен довести корабли ахейцев до Трои. Он способен это сделать через уделенную ему от бога mantosunê Провидец, ho mantis, есть mainomenos, одержимый В чем, однако, состоит существо одержимости? Одержимый есть вне себя. Он тронулся. Мы спросим тронулся куда? и тронулся откуда? Тронулся прочь от голого напора пред-лежащего, при-сутствующего только в настоящем, тронулся к отсутствующему и тем самым присутствующему в настоящем, коль скоро оно постоянно есть лишь прибежище некоего отходящего. Провидец есть провидец в единую широту присутствия присутствующего в каждом случае вне себя. Поэтому, тронувшись, он может прибе-тать в эту широту — одновременно про-ис-ходя в нее и от-ходя из нее — к собственно при-сутствующему; это-то и есть свирепствующая чума.

Одержимость тронувшегося провидца состоит  не в том, что одержимый бушует, закатывает глаза и заламывает члены  Одержимость провидчеством может  совпадать с неприметным покоем телесной собранности

Провидец собрал все присутствующее и отсутствующее в одно при-сутствие и в этом присутствии истовствует. Наше старое слово “истник” означает “капитал” Мы знаем этот корень еще в слове “истовый”, что  значит настоящий, радетельный, попечительный  Это “истовствовать” можно мыслить как “просветляя и оберегая беречь”. Присутствие оберегает присутствующее,— настоящее и не-настоящее,— в несокровенности истины. Из истовости присутствующего сказует провидец. Он есть истосказатель

Мы разумеем здесь “истовость”  в смысле просветляюще-оберегающего собирания, которым высказывает  себя некоторая до сих пор укутанная  основочерта присутствия, т. е. бытия. В один прекрасный день мы станем учиться  наше затасканное слово “истина” мыслить из этой истовости И постигнем, что истина есть истота бытия и что бытие принадлежит к ней как присутствие. Этой истовости как капиталу бытия отвечает пастырь, что с некоторой идиллической пасторалью и натурми-стикой имеет очень мало общего; дело в том что он может стать лишь пастырем бытия, ибо он остается сторожем при ничто И то и другое есть одно и то же. И то и другое человек может осилить лишь внутри разомкнутости здесь-бытия.

Провидец есть тот, кто всевсякость  присутствующего уже имеет увиданным  в присутствии: по латыни выражение- vidit, у нас — изведал. Иметь увиданным есть существо ведания В этой изведанности постоянно вступает в игру уже иное, чем исполнение некоего оптического про-ис-шествия. В изведании увиденного возвращается некое отношение к присутствующему, по ту сторону любого способа чувственного и нечувственного схватывания. Оттуда сюда тянется связь этого изведания увиденного с просветляющим себя не из ока, но из просветления бытия. На-стоящее в нем есть скелет всякого человеческого смысла. Существо видения как увидания есть ведание. Это последнее содержит в себе зрение. Оно остается помнящим о при-сутствии. Ведание есть памятливость бытия. Вот почему Mnêmosunê есть матерь муз. Ведание не есть чего-то ведение в смысле науки Нового времени. Ведание есть мыслящее попечение об истовости бытия.

Куда перевело нас слово Гомера? K eonta. Греки постигли сущее как присутствующее в настоящем, не в настоящем отсутствуя в несокровенности. Наше слово “сущее” как перевод слова on уже не так плоско; “быть” как перевод einai и само это греческое слово не суть больше небрежно употребленные псевдонимы для любого произвольного шаткого представления о чем-то неопределенно-всеобщем.

Одновременно обнаруживается, что  бытие как присутствие присутствующего  уже есть в себе истина, коль скоро мы мыслим ее существо как просветляюще-оберегающий сбор,— при условии, что мы держим себя свободными от позднейших и самопонятных сегодня предрассудков метафизики — обнаруживается, что истина есть некое свойство сущего или бытия, пока это бытие (это слово теперь употребляется как продуманное) есть einai как присутствие, т. е. сокровенным образом некое свойство истины, не истины, разумеется, как некоего характера познания, божеского или человеческого, и не свойство, разумеется, в смысле некоего качества. Далее, стало ясно: ta eonta называет двузначно присутствующее и в настоящем и не-в-настоящем, последнее, понятое исходя из первого, есть отсутствующее. Однако в настоящем присутствующее не лежит как отрезанный кусок между (двумя) отсутствующими. Когда присутствующее заранее стоит в зрении, все существует вместе, одно приносит с собой другое, одно другое выпускает. В настоящем при-сутствующее в несокровенности медлит в ней как в голой наружности. То, что в настоящем в этой области медлит, происходит в нее из сокровенности и в несокровенность прибывает. Но прибытийно медлительно есть присутствующее, коль скоро оно также отходит из несокровенности в сокровенность. В настоящем присутствующее медлит в про-ме-длении. Оно медлит в про-ис-хождении и в от-ходе. Это промедление есть переход от прибытия к ходу. Присутствующее есть про-медлительное. Медля переходно, оно медлит еще в про-ис-хождении и уже в от-ходе. Промедлительно присутствующее, настоящее, существует из отсутствия. Как раз о собственно при-сутствующем следует сказать, что наше обычное представление может отвлекаться от всякого отсутствия.

Ta eonta называет единую множественность промедлительного. Каждое присутствующее таким образом в несокровенности при-сутствует по-своему промеж любого другого.

В заключение, из этого места у  Гомера мы извлекаем вот еще что: ta eonta, это так называемое сущее, разумеет вовсе не естественные вещи. Словом eonta поэт называет в предложенном случае положение ахейцев перед Троей, гнев божества, свирепство чумы, погребальные костры, беспомощность князей и прочее. В языке Пиндара eonta есть не философский термин, но продуманное и с мыслью сказанное слово. Оно не есть название ни для одних лишь естественных вещей, ни для всяких объектов вообще, противостоящих человеческому представлению. Человек тоже принадлежит к eonta; он есть тот присутствующий, который просветленно-внимая и тем самым собирая, позволяет присутствующему как таковому существовать в несокровенности. Когда в поэтической рекомендации Калхаса при-сутствующее мыслится в связи с видением провидца, это значит, если мыслить по-гречески, что провидец как увидавший-изведавший, есть при-сутствующий, принадлежащий к целому при-сутственного в некотором отличительном смысле. Но это не значит, что присутствующее есть и всего лишь есть объективное в зависимости от субъективитета провидца.

Ta eonta, в настоящем и не в настоящем при-сутствующее, есть неназванное имя того, что, собственно, приходит к речи в изречении Анаксимандра. Это слово именует то, что еще не изречено, неизреченное в мышлении, каждому мышлению подсказывает. Это слово называет то, что впредь, изреченное или нет, занимает все западное мышление.

Изреченными же как основные слова  западного мышления слова eon (при-сутствующее) и einai (присутствие) стали целое столетие спустя после Анаксимандра, впервые у Парменида. Произошло это, конечно, не потому, что Парменид, как учит еще и сегодня ходячее заблуждение, толковал сущее “логически”, исходя из повествовательного предложения и связки (copula). Так далеко в пределах греческого мышления не заходил даже Аристотель, мысливший бытие сущего из katêgoria. Аристотель воспринимал сущее как уже предлежащее высказыванию, т. е. как несокровенно Промедлительно присутствующее. Аристотель даже не имел необходимости hupokeimenon, субстанцию, толковать из субъекта повестова-тельного предложения, так как существо субстанции, ousia, по гречески,— в смысле parousia — было уже явным. Присутственность присутствующего, однако, Аристотель мыслил уже не из предметности подлежащего, но как energeia, которая, разумеется, остается отделенная пропастью от actualitas acti puri средневековой схоластики.

У Парменида же estin не разумеет “есть” как связку (copula) в предложении. Оно называет eon, “присутствуя” присутствующего. Это estin отвечает чистому призванию бытия перед разделением на первую и вторую ousia, на existentia и essentia. Но eov при этом мыслилось из сокровенной и невозвышенной полноты несокровенности этих eonta, поверенной греческому миру без возможности и необходимости постигать самое это существополноту с другой точки зрения.

Из мыслящего постижения eon этих eonta, изреченного свободного от понятия, высказаны основослова раннего мышления: Phusis и Logos, Moira и Eris, Alêtheia и En И прежде всего после En, которое следует опять-таки мыслить в области этих основослов, основным изреченным словом для при-сутствующего становится eon и einai. Впервые из судьбы бытия как En мировая эпоха Нового времени после своего существоистока приходит в эпоху монадологии субстанции, завершающейся в Феноменологии духа.

Не Парменид истолковывал бытие  логически: пожалуй, наоборот, логика, возникшая из Метафизики и тотчас ею овладевшая, привела к тому, что  сокрытое в тех ранних основословах существобогатство оставалось в  них погребенным. Так бытие смогло попасть в фатальный ранг наиболее пустого и наиболее всеобщего понятия.

Однако начиная от ранних пор  мышления “бытие” называет присутствие  присутствующего в смысле просветляюще-оберегающего сбора, каковым и мыслится и называется Logos. Это Logos (legein, слагать, собирать) постигается из Alêtheia — открывающего сокрытия. В ее двойственном существе скрывается мыслимое существо Eris, Moira, в каковых именах называется одновременно и Phusis.

В русле речи этих основослов, мыслимых из опыта-постижения при-сутствия, рекут и слова в изречении Анаксимандра: dikê, tisis, adikia.

Призвание бытия, рекущего в этих словах, определяет философию в ее существе. Философия не происходит от мифа. Она  про-ис-ходит лишь из мышления в мышление. Но мышление есть мышление бытия. Мышление не про-ис-ходит. Оно есть, коль скоро существует бытие. Однако падение мышления в науки и в веру — вот злая судьба бытия.

В раннюю пору своей судьбы к речи приходит сущее, ta eonta. Что же приносит в реченное изречение Анаксимандра из затаенной полноты таким образом при-бывающего? Предположительно, подлинный текст изречения гласит:

В обычном переводе:

“...по необходимости; поскольку они  платят друг другу штраф и пени за свою несправедливость”.

И теперь это изречение все еще  состоит из двух предложений: от первого  сохранились только последние слова. Мы начнем с разбора второго предложения.

Слово auta устанавливает связь с названным в предыдущем предложении. Может иметься в виду лишь: ta onta, присутствующее в целом, в настоящем и не в настоящем в несокрытости присутствующее. Ясно или нет названо это слово eonta, за ненадежностью текста это может оставаться открытым, auta называет все присутствующее, существующее по способу про-медлительного; богов и людей, храмы и города, море и землю (сушу), орла и змею, дерево и куст, ветер и свет, камень и песок, день и ночь. Все вместе присутствующее принадлежит одному присутствию, пока каждое при-сутствует при каждом в промедлении, про-медляя с другими. Слово “многие” (polla) не есть череда разрозненных предметов, за которыми что-то стоит, что их не-понятийно охватывает. Скорее в присутствии как таковом владычествует друг-при-друге-промедление некоего сокрытого сбора. Вот почему Гераклит, обозревая это собирающе-единящее и рас-крывающее существо в при-сутствии, называет это En (бытие сущего) логосом (Logos).

Но как прежде всего постигает  Анаксимандр всецелое присутствующего, про-медлительно прибывшего друг подле  друга в несокрытии? Что повсюду в основании пронизывает это присутствие? Последнее слово изречения высказывет это. С него и должны мы начать перевод. Оно называет основную черту присутствующего: hê adikia. Буквально это переводят как “несправедливость”. Но есть ли буквальное также уже и дословное? Иными словами: считается ли это переводящее слово с тем, что приходит к речи в этом изречении? Стоит ли здесь перед глазами это auta, целое промедлительно в несокровенности при-сутствующего?

Как далеко зашло в несправедливости это присутствующее? Что в этом присутствующем несправедливо? Разве это не право присутствующего, что оно время от времени про-медляет и мешкает и таким образом исполняет свое присутствие?