Изречение Анаксимандра

Прежде всего слово a-dikia говорит о том, что dikê остается в стороне. Dikê по обыкновению переводят как “право”. Поэтому в переводах этого изречения стоит даже слово “штраф”. Если мы оставим наши юридические и моральные представления, если мы будем держаться приходящего здесь к речи, то тогда adikia высказывает то, что там, где она владычествует над вещами, не все в порядке Это значит - что-то “расчинилось”. О чем же идет речь? О про-медлительно присутствующем. Но где же у при-сутствующего могут быть “сочинения”? И где там хотя бы одно сочинение? Как может оказаться присутствующее без сочинения, adikon, и как оно может расчиниться? Изречение недвусмысленно говорит, что присутствующее есть в adikia, т. е. расчинилось. Однако это не может означать, что оно больше не есть при-сутствующее. Но это говорит также и не только, что при-сутствующее случайно или, возможно, по причине каких-то свойств расчинилось. Это изречение высказывает: присутствующее как таковое присутствующее, каково оно есть, расчинилось. К присутствию как таковому должны принадлежать эти сочинения вместе с возможностью расчиняться. Присутствующее есть промедлительное. Промедление существует как переходное прибытие в отход. Промедление существует между про-ис-хождением и отходом прочь. Между этим двояким отсутствием существует присутствие всякого медлительного. Это “между” начинено про-медлительным. “Между” есть то сочинение, сообразно которому медлящее “учиняется” от происхождения сюда к отходу прочь. Присутствие медлящего вклинивается в “сюда” происхождения и “отсюда” отхода. Присутствие обеих сторон сочинено с отсутствием. Присутствие существует в таком сочинении. Присутствующее происходит от прибывания и переходит в отход, и то и другое одновременно, а именно, коль скоро оно — про-медляет. Промедление существует в сочинении.

Но тогда промедлительное как  раз есть в сочинении своего присутствия и никоим образом — теперь мы можем сказать — не в бес-чинстве, не в adikia. И все же изречение высказывает так. Из постижения сущего оно изрекает, что adikia есть основочерта этих eonta.

Промедлительное существует как медлящее в сочинении, сочиняющем присутствие с двояким отсутствием. Но как присутствующее промедлительное, именно оно и только оно, может в то же время замедлить себя в своем промедлении. Прибывающее может даже на-стаивать на своем промедлении, во-первых, чтобы через это оставаться при-сутственнее в смысле прочного (устойчивого). Промедлительное настаивает на своем присутствии. Таким образом оно измывает себя из своего переходного промедления. Оно упирается в своенравной настойчивости. Оно больше не у-ступает другому присутствующему. Оно упорствует, как будто это и есть замедление, в устойчивости простаивания.

Существуя в сочинении промедления, присутствующее выходит из него и  как промедлительное присутствующее есть в бесчинстве. Всякое промедлительное  стоит в бесчинии. К присутствию присутствующего, к eon этих eonta принадлежит adikia. Тогда стоять в бесчинии было бы существом всякого присутствующего. Таким образом, в раннем изречении мышления проявилось бы бессистематическое, чтобы не сказать нигилитическое, в греческом постижении бытия.

Значит, это изречение высказывает, что существо присутствующего состоит  в бесчинии? Оно и говорит это, и не говорит этого. Изречение, действительно, называет бесчиние как основную черту  присутствующего, но с тем лишь, чтобы  сказать:

didonai gar auta dikên.... tês adikias.

“Они должны платить пени” —  переводит Ницше, “они платят штраф” переводит Дильс,— за свою несправедливость. Однако о платеже нигде нет  и речи, равно как о штрафе или  пенях и о том, что нечто  подлежит штрафу или должно быть отомщено по разумению того, кого в первую очередь касается отмщение за праведное.

Между тем бессмысленная присказка  “несправедливость вещей” уже прояснилась  из продуманного существа промедлительно присутствующего как бесчиние в  промедлении. Бесчиние состоит  в том, что про-медлительное стремится закоснеть в промедлении лишь как в устойчивом. Промедление как упорство, если мыслить его из сочинения промедлительно-го, есть восстание в одно голое продление. В своем присутствии, замедляющем присутствующее в наружной несокровенности, восстает некое наивное выстаивание. Через это повстанческое промедление промедлительное настаивает на голой устойчивости. Присутствующее существует тогда без сочинения, свойственного промедлению, и в противоположность ему. Изречение не высказывает, что промедлительно присутствующее расточается в бесчинии. Изречение высказывает, что это промедлительное ввиду бесчиния didonai dikên дает сочинение.

Что значит здесь “давать”? Как, спрашивается, промедлительное, существующее в бесчинии, может давать сочинение? Может ли оно дать то, чего оно не имеет? Если оно дает, то не отдает ли как раз оно это сочинение? Куда и как дают сочинение промедлительно присутствующие? Мы должны вопрошать толковее, т.е. из предмета.

Каким образом присутствующее как  таковое должно давать сочинение своего присутствия? Названное здесь “давать” может покоиться лишь в способе присутствия. Давать есть не только отдавать. В более изначальном смысле давать есть при-давать. Такое “давать” позволяет, чтобы свойственное чему-то как принадлежное принадлежало чему-то другому. Принадлежащее к присутствующему есть сочинение его промедления, сочиняющее его с происходящим и отходом. В этом сочинений промедление содержит свое промедлительное. Таким образом, оно стремится не прочь в бесчиние голого упорствования. Сочинение принадлежит промедлительному, подлежащему в сочинение. Сочинение есть чин.

Dikê, мыслимое из бытия как присутствия есть чиняще-сочиняющий чин. Adikia, бесчиние есть бесчинство. Остается только необходимость это слово; капитально написанное, также и мыслить капитально из полной его речевой силы.

Промедлительно присутствующее присутствует, поскольку оно медлит, медля про-ис-ходит  и от-ходит. Это про-медлительное выстаивание перехода есть чинная устойчивость присутствующего. Она не настаивает как раз на простом упорствовании. Она не подпадает бесчинию. Она преодолевает бесчинство. Медля свое промедление, промедлительное позволяет чину принадлежать к своему существу как присутствию. Слово didonai называет такое позволение принадлежать. Взятое для себя, не в adikia, не в бесчинстве состоит присутствие присутствия, но в didonai dikên.... tês adikias, в том, что присутствующее время от времени позволяет принадлежать чину. В настоящем присутствующее не протиснуть между не в настоящем присутствующим отрезанно от него. В настоящем присутствующее есть настоящее постольку, поскольку оно позволяет себе принадлежать в не-настоящее.

didonai.... auta dikên.... tês adikias,

они, те самые, позволяют принадлежать чину (в преодоление) бес-чинства.

Приходящее здесь к речи постижение сущего в его бытии не пессимистично, не нигилистично, оно также и не оптимистично. Оно остается трагическим. Однако это слово высокопарно. Но, предположительно, мы нападаем на след существа трагического не тогда, когда мы объясняем его психологически или эстетически, но когда мы прежде задумываемся над его способом существования, над бытием сущего, думая:

didonai dikên.... tês adikias.

Промедлительно присутствующее, ta eonta присутствует постольку, поскольку оно позволяет принадлежать чинящему чину. Чему принадлежит чин сочинения и чему он подлежит? Когда Промедлительно присутствующее дает чин и каким способом? Изречение непосредственно об этом ничего не высказывает, по крайней мере, пока мы до сих пор обдумывали его слова Однако если мы будем следить за еще не переведенным, то оно, кажется, недвусмысленно высказывает то, к кому или к чему направляется didonai:

didonai gar auta dikên kai tisin allêlois.

Промедлительно присутствующее позволяет  принадлежать чину allêlois — друг другу. Так обыкновенно сплошь и рядом читают этот текст: allêlois связывают с dikên и tisin, в случае если вообще более или менее толково это себе представляют и специально называют, как Дильс, в то время как Ницше даже опускает это при переводе. Мне же непосредственная связь allêlois с didonai не кажется ни языково-необходимой, ни, прежде всего, оправданной предметно. Поэтому, исходя-из предмета, остается задать вопрос, непосредственно ли к dikên или же скорее к непосредственно предшествующему tisin только может относиться это allêlois. Такое различение связано здесь с тем, как мы переведем kai, стоящее между dikên и tisin. А это, в свою очередь, определяется тем, что здесь высказывает tisis. Как правило, tisin переводят словом “пени”. Поэтому для didonai напрашивается истолкование: “платить”. Промедлительно присутствующее платит пени, вносит его как штраф dikê. Суд правомерный, тем более что нет недостатка в этой несправедливости, о которой, конечно, никто не умеет сказать правильно, в чем должна она состоять. Хотя и может tisis означать пени, но, однако, не должно, поскольку при этом не называется существенное и изначальное его значение. Ибо tisis значит “оценка”. Ценить что-то значит: почитать что-то и таким образом удовлетворять этому ценимому. Существоследование этого “ценить”, “удовлетворять” в добре может совершаться как благодеяние, в отношении же к дурному как пени. Однако такое простое объяснение слова ничего не дает нам для предмета этого слова в изречении, если мы не мыслим уже, как при adikia и dikê из предмета, приходящего к речи в этом изречении.

За этим словом стоит auta (ta eonta), промедлительно присутствующие в бесчинстве существа. Пока они медлят, они промедляют. Они коснеют. Ибо в переходе от происхождения к отходу робко проходят они этот про-межуток. Они коснеют, они упираются. Коль скоро про-медлительно медлящее коснеет, оно, коснея, следует одновременно склонности застаиваться в этой косности — и даже настаивать на ней. Они опираются на эту устойчивую длительность и не считаются с dikê, чином промедления.

Но таким образом упрямится  друг перед другом уже каждое медлительное. Ни одно не обращает внимания на промедлятельное  существо другого. Промедлительные  вещи не оглядываются друг на друга, каждая всякий раз из искательства такого продлевания, искательства, господствующего в самом промедлительном присутствовании и продиктованного им. Поэтому Промедлительные вещи не пускаются в простую безоглядность. Она сама тащит их в застаивание, так что они присутствуют там как присутствующие. Присутствующее в целом не распадается на такое лишь безоглядное и не разрушается в неустойчивое. Скорее всего, изречение говорит теперь так:

didonai.... tisin allêlois,

они, эти промедлительные вещи, позволяют принадлежать друг другу: оглядке друг на друга. Перевод tisis через “оглядку” мог бы скорее уловить существенное значение “внимания” и “оценки”. Это слово было бы мыслимо из предмета, из присутствия промедлительного. Но слово “оглядка” для нас слишком непосредственно именует человеческое существо, тогда как tisis нейтрально, поскольку говорится более существенно о всяком присутствующем: auta (ta eonta). Нашему слову “оглядка” не хватает не только необходимой широты, но прежде всего вескости, чтобы внутри этого изречения говорить как переводящее слово для tisis и соответствовать dikê как чину.

В нашей речи сейчас есть одно старое слово, которое мы, нынешние, примечательным образом знаем опять-таки лишь в  отрицательной форме и, кроме  того, в сниженном смысле, как  и слово “бесчинство”. Это последнее  называет нам обычно, наряду с неподобающим и подлым поведением, лишь нечто такое, что делается плохо, грубым образом. Подобно этому мы пользуемся еще словом “негодяй” в значении постыдный и мерзкий: без угоды. Что значит эта угода, мы даже уже и не знаем. В наших средне-верхних диалектах слово “годить” называет тщательность, заботу. Последнее считается с тем, чтобы всякое другое оставалось в своем существе. Это “считается”, если мыслить о промедлительном в отношении к наличию, есть tisis, угода. Наше слово “угодить” принадлежит к этой у-годе и не имеет ничего общего с раболепством. Угодить значит: ценя что-то, позволять, допустить это как это самое. То, что мы заметили при слове “оглядка” (что оно называет человеческое отношение) относится также и к слову “годить”. Но мы воспользуемся давнишним в этом слове, подхватим его в его существошироте заново и в соответствии с dikê как чином будем говорить о tisis как об угоде.

Коль скоро эти про-медлительные вещи не полностью разрушают себя в беспредельном своенравии упорства ради попросту коснеющего простаивания, чтобы таким образом в подобном искательстве теснить друг друга из присутствующего в настоящем, то они придают чин, didonai dikên. Коль скоро эти промедлительные вещи дают чин, то одновременно всякий раз при этом они также придают угоду друг другу, didonai... kai tisin allêlois. Лишь когда мы помыслили ta eonta прежде всего как присутствующее, а это последнее как целое промедлительного, только тогда к allêlois примыслилось то, что оно называет в изречении какое-либо одно медлительное в присутствии ради другого медлительного внутри голой наружности несокрытого. Пока мы не продумали ta eonta, слово allêlois оставалось именем для неопределенного взаимоотношения внутри расплывчатой множественности. Чем строже мы мыслим в allêlois множественность промедлительного, тем определеннее становится необходимая связь allêlois с tisis. Чем определеннее выступает эта связь, тем яснее мы узнаем, что didonai... tisin allêlois - придавать друг другу угоду, — есть способ, каким вообще медлят промедлительные вещи как при-сутствующие, т. е. didonai dikên — придавая чин.

Kai между dikên и tisis есть не пустое, всего лишь нанизывающее “и”. Это kai означает существоследование. Когда присутствующие придают чин, то совершается это таким образом, что они как про-медлительные дают друг другу угоду. Преодоление бесчинства совершается, собственно, через придавание угоды. Это значит: в adikia лежит как существоследование бесчинства — негодное... они придают чин и тем самым также и угоду друг ради друга (в преодолении) бесчинства.

Это придавать,— о чем говорит kai, есть нечто двойственное. Ибо двойственно определено существо eonta. Промедлительное при-сутствует из сочинения между происхождением и отходом. Они присутствуют в “про-меж” некоего двоякого отсутствия. Про-медлительные присутствуют в от- и до- своего про-медления. Они при-сутствуют как в настоящем присутствующее. Ввиду своего промедления дают они угоду, а именно, одно промедлительное другому. Кому, однако, придают эти при-сутствующие чин сочинения?

На этот вопрос второе предложение  изречения, теперь уже объясненное, не отвечает. Но это предложение  дает нам некоторый намек,— дело в том, что одно слово пока еще  у нас пропущено: “didonai gar auta... - а именно, они придают...” Это gar — “ибо”, “именно” — вводит некоторое обоснование. Во всяком случае, второе предложение разъясняет, до какой степени так обстоит дело в предыдущем предложении, как там сказано.

Что высказывает переведенное второе предложение этого изречения? Оно  говорит об eonta, о при-сутствующем, что оно как промедлительное в негодном бесчинстве предоставлено самому себе и как оно, будучи так при-сутствующим, преодолевает бесчинство тем, что придает чин и угоду друг ради друга. Это “придает” есть способ, которым медлит промедлительное и таким образом при-сутствует как присутствующее. Второе предложение этого изречения называет присутствующее в способе его присутствия. Это изречение говорит о присутствующем про его присутствие. Оно ставит его под освещение помысленного.