Проблема суицида

Группы риска: солдаты-первогодки дают 70% всех самоубийств среди военнослужащих срочной службы. Офицеров в 1997 г. погибло вследствие суицида более 500 человек, т. е. примерно 100 случаев на 100 тыс. человек.

Более чем за три года до трагической гибели АПЛ “ Курск” появилась статья Владимира Елкина, посвященная теме самоубийств среди офицеров Северного флота. Приводится предсмертное письмо 24-летнего старшего лейтенанта, служившего в ныне печально известном поселке Видяево. Как считает военный психолог, самоубийство вызвано“обостренным чувством вины перед своей семьей за невозможность обеспечить достойное существование”. В1996 г. “на Северном флоте совершены 32 попытки самоубийств, по официальным докладам командиров и офицеров-воспитателей. Однако на излечении в военно морских госпиталях находился 141 человек с диагнозом “суицидная попытка”.

“Фактически же число  суицидов не поддается учету, считают  военные психиатры…В течении  первого полугодия(1997 года.-Е.С.) рост суицидов на флоте по существующему  официальному учету составил 17%. Сколько же случаев остались неучтенными?”[Известия 1997. 16 июля]

Группой повышенного  суицидального риска становятся также офицеры в отставке, но специального учета этой категории не ведется  и точные цифры неизвестны. Ясно лишь, что планируемое очередное сокращение Вооруженных Сил на 350 -600 тыс. военнослужащих приведет к вспышке массовых самоубийств среди уволенных в отставку офицеров. Впрочем, для властей предержащих это – наиболее оптимальный вариант. Но когда сотни тысяч вооруженных людей ожидают выброса на социальную свалку, возможны и другие, менее приятные для властей варианты. Вообще-то в таких случаях думать нужно прежде, чем делать, варианты просчитывать на несколько шагов вперед. И нести ответственность за свои деяния. Наша властвующая “элита” начисто отучилась думать, советоваться с экспертами, просчитывать и отвечать за собственную дурость. Возможные события, связанные с ущемлением интересов военного сословия, может быть, вправят мозги “элите” или же уберегут ее ,всем осточертевшую, с глаз долой. Русский бунт, он, знаете ли,“беспощадный”… Групп риска много. Беженцы например. Отношение к ним чиновников – скотское; многочисленны посредники, вынуждающие у ограбленных еще в местах исхода русских последние гроши за выправление российских документов. Цены такие: получение гражданства РФ – 1250 долл. США, прописка – 1200долл., регистрация на 6 месяцев – 150 – 200 долл.

“Действительно абсурд – русский человек не может  свободно купить дом ,прописаться, устроиться на работу в России, в то время, как миллионы явных иностранцев это делают без видимых хлопот и усилий… Идет самая настоящая травля сограждан”[“Завтра”, №44 2000.]. В этой же газете – письмо Нины Дубровской, беженки из Эстонии. В нем есть такие слова: “Мы, беженцы, находимся в самом худшем положении только одни русские беженцы. Лица азиатско-кавказской национальности в России получают помощь, а мы, как изгои на собственной земле. Мы без прав, без помощи – кончаем самоубийством”.

Поскольку нет реального  учета русских беженцев, нет и статистики суицида среди них. О реальном числе самоубийц, еще недавно прибывших на родину предков, можно только догадываться. Но выводы из всего этого – своего рода приговор самой русской нации. Русские, похожие, утратили чувство национальной идентичности. В первую очередь это касается “коренных” русских. Но и приезжие беженцы, встретив столь “теплый” прием от своих соплеменников, начинают считать себя “другими русскими”, не имеющими ничего общего с той человеческой “популяцией”, которая встретила их на “родной земле”. Русская нация атомизировалась, утратила чувство единства, чувство долга, подвигающее единоплеменников на взаимопомощь. Свое письмо беженка из Эстонии заканчивает так: “Я настолько нахлебалась дерьма, что готова в террористическую организацию… За их издевательства я хочу мстить в двойном размере. Вот какая теперь у меня мечта”.

Вполне естественно, что русские мигранты пополняют армию бомжей. Их тоже никто не считал, но, по приблизительным прикидкам, “социальное дно” России составляет более 10% ее населения. Это тоже группа риска и тоже никакой статистики.

Группа риска, растущая в геометрической прогрессии, - наркоманы. И опять же вместо хотя бы приблизительных  знаний – одни предположения об их нынешней численности. Согласно же предположениям их уже около 12 миллионов.

Группа риска –  заключенные в течение первых трех месяцев и в последние  месяцы перед освобождением. Они  дают 60% всех самоубийств “на зоне”[ “ Социс”,№5/99, с. 82]

Группа риска –  ликвидаторы чернобыльской аварии. Ликвидаторы – туляки добровольно работали в самом опасном месте – под взбунтовавшимся реактором строили днище саркофага. Тогда им сулили золотые горы…Марш туляков “чернобыльцев” на Москву… На Красной площади – милицейские кордоны… Правительственные награды брошены на мостовую. Решив идти до конца и поставить все точки над “i” , ликвидаторы в открытом письме Президенту потребовали от государства эвтаназию (уход из жизни при помощи врачей).Если у Мифинга нет денег на ликвидаторов, пусть само государство руками Минздрава убьет ликвидаторов. Так будет честнее.

Статистика, цифры, коэффициенты… Бухгалтерия самоубийства русской нации. Добровольно на тот свет уходили по причинам не только материальным. Кончали с собой и люди неординарные, перед которыми не стоял вопрос о куске хлеба, но была нестерпима душевная рана, нанесенная гибелью Державы, которой они отдали свои жизни. Оказалось, напрасно.                     [Александр Казанцев: Россия:“Время лемминга”//наш современник №2001]

Вопрос о самоубийстве  один из самых беспокойных и мучительных  в русской эмиграции. Самоубийство как явление индивидуальное существовало во все времена, но иногда оно становиться явлением социальным и таким оно является в наше время в русской эмиграции, где создается для него очень благоприятная атмосфера. Самоубийство бывает заразительно и человек, убивающий себя, совершает социальный акт, толкает других на тот же путь, создает психическую атмосферу разложения и упадка. Самоубийца имеет дело не только с самим собой и насильственное уничтожение собственной жизни имеет значение не только для него одного. Самоубийца вызывает роковую решимость и в других, он сеет смерть. Самоубийство принадлежит к тем сложным явлениям жизни, которые вызывают к себе двойственное отношение. С одной стороны, сам человек, покончивший с собой, вызывает к себе глубокую жалость, сострадание к пережитой им муке. Но сам факт самоубийства вызывает ужас, осуждение как грех и даже как преступление. Близкие часто хотят скрыть этот страшный факт. Можно сочувствовать самоубийце, но нельзя сочувствовать самоубийству.

Самоубийство русских в атмосфере эмиграции имеет не только психологический, но и исторический смысл. Оно означает ослабление и разложение русской силы, оно говорит о том, что русские не выдерживают исторического испытания. Трудно, очень трудно жить человеку изолированно, одиноко, оторванным от питавшей его родной почвы, чувствовать себя выброшенным в необъятный темный океан чужой ему и страшной жизни. И когда жизнь человека не согрета верой, когда он не чувствует близости и помощи Бога и зависимости своей жизни от благой силы, трудность становится непереносимой. Самое страшное для человека, когда весь мир – чужой, враждебный, холодный, безучастный к нужде и горю.

Причиной склонности к самоубийству в эмиграции является не только материальная нужда, необеспеченность будущего, болезнь, но еще более ужас, что всегда, до конца дней, придется жить в чужом и холодном мире и что в нем бессмысленна и бесцельна. Человек может выносить страдания, сил у него больше, чем он сам думает, это достаточно доказано войной и революцией. Но трудно человеку вынести бессмысленных страданий.

Есть очень разнообразные  типы самоубийств и самоубийцы вызывают разные самооценки. Люди убивают себя от несчастной любви, от сильной страсти  и от несчастной семейной жизни; убивают себя от потери вкуса к жизни, от бессилия; убивают от позора и  потери состояния нужды ; убивают себя, чтобы избежать измены и предательства; убивают от безнадежной болезни и страха страданий. Бывают случаи, когда человек решается уйти от жизни, чтобы не быть в тягость своим ближним. Это – особый случай самоубийства, не типический, не основанный на эгоизме и на ложном суждении о жизни, он вызывается безнадежной болезнью, совершенной немощью или потерей способности к труду. Некоторые уходили из жизни, чтобы дать место другим, даже своим соперникам. Во всяком случае вера, надежда и любовь побеждают настроения, склоняющие к самоубийству. Самоубийца в преобладающих формах этого явления есть человек уже ни во что не верящий, ни на что не надеющийся и ничто не любящий. Даже самоубийство на эротической почве более свидетельствует о любви к себе, чем к другому. Человек не любит не верит не надеется в то мгновение своей жизни, когда он решается покончить с собой. В следующее мгновение надежда мола бы быть пробудиться, но он не должен до этого следующего мгновения. В этом великая тайна и парадокс времени. Человек в сущности никогда не хочет убить себя.. Неудавшиеся самоубийство иногда даже приводит к возрождению жизни, как выздоровление после тяжкой болезни. По видимости, самоубийство может производить впечатление силы. Нелегко покончить с собой, нужна безумная решимость. [Бердяев “О самоубийстве”.М.:.Изд-во Моск. ун-та, 1992. – 24 с.]

Одним из сильнейших факторов, определяющих уровень самоубийств  и непосредственно связывающие  прошлое и настоящее в жизни общества, является религия. Одной из основ в борьбе за жизнь общества являлась религиозная кара. Ислам строго осуждал самовольное лишение себя жизни, и до сих пор это явление практически не встречается в странах, исповедующих мусульманскую религию. В иудаизме также подчеркивалась ценность жизни для бога, и потому ради сохранения жизни правоверным евреям разрешалось преступать все религиозные законы, за исключением отказа от бога, убийства и кровосмешения.

Христианство после  волны самоубийств первых христиан-учеников, стремящихся таким образом как можно быстрее предстать перед лицом Всевышнего, также довольно скоро наложило запрет на добровольный уход из жизни. Самоубийцам отказывалось в христианском погребении, они карались позорным захоронением на перекрестках дорог, вне кладбища, а в правовом плане – семья самоубийцы лишалась законного наследства. Люди же совершившие неудачную попытку суицида, подвергались заключению и каторжным работам как за убийство.

Поэтому одной из главных  причин самого низкого уровня самоубийств в настоящее время в Италии, Испании и ряде латиноамериканских стран является огромное влияние в этих странах католизма, сурово преследующего попытки лишения себя жизни. Религиозный фактор является одной из причин небольшого количества и в Польше(с1970 по 1986 годы зарегистрировано в среднем не более 12 человек на 100 000).

Такие восточные религии, как брахманизм и буддизм, следующие  доктрине: все, что привязывает человека к жизни, есть причина страдания, спокойно относятся к отречению от плоти. И самосожжение буддистских монахов как акт протеста против войн и других варварств современной цивилизации вполне укладывается в рамки религиозных норм. Впрочем, массовые религиозные самоубийства предпринимались и в России, например, при многих государственных нововведениях и реформах; примером тому - многочисленные самоубийства как протест против политики, проводимый Петром I, недаром именно при этом царе в Военном и Морском Артикуле появилась довольно суровая запись для самоубийц: “Ежели кто себя убьет, то мертвое его тело, привязав к лошади, волоча по улицам, за ноги повесить, дабы, смотря на то, другие такого беззакония над собой чинить не отваживались”. [Кони А. Ф. Самоубийство в законе и жизни. М.,1923.]

Говоря о социальных условиях, сопутствующих суициду, то здесь особый интерес вызывает влияние на него определенного вероисповедания. Страны мусульманского, иудейского вероисповедания, а также католические  христианские страны представляют как в ХIХ в., так и сегодня меньшую опасность для возникновения массовых очагов суицида, чем страны других вероисповеданий и конфессий, например страны с преобладающим в них христианским протестантизмом (США, Германия, Швеция). Существует предположение, что в нехристианских странах такое отношение к самонасилию продиктовано идеологией фатализма, присутствующей в их религиозных учениях, в католических же государствах – организованностью церкви как самостоятельной политической силы, строго и подробно регламентирующей поведение своих верующих сограждан. Конечно, подобная трактовка во многом справедлива, но далеко не полна, так как известно, например, что элемент фатализма в сильной степени присущ индуизму. Тем не менее Индия – это родина одной из форм ритуального самоубийства (сати). В такой же католической стране, как современная Франция, в наши дни наблюдается суицидальный всплеск, во многом, правда, объяснимый полным безверием жертв собственного насилия (достаточно привести в качестве примера трагическую судьбу известной французской актрисы и кинорежиссера Кристины Паскаль – жертвы сексуальной революции в Европе).

Таким образом, на путях  раскрытия специфики вероисповеданий  суицидологам трудно обрести твердую  почву под ногами, не учитывая особенности  самого феномена веры.[ Вест. Моск. ун-та. сер. 12., политические науки. 1998 №6]

Э. Дюркгейм одним из первых отметил, что “на одну лишившую семья  жизни женщину приходится в среднем  четверо мужчин”.

Это высказывание справедливо  и для нынешнего времени, и  для большинства стран. До 1992 г. оно  было справедливо и для  России. В целях удобства изложения число мужчин-самоубийц, приходящихся на одну лишившу себя жизни женщину, социологи обозначили термином  “индекс сверхсуицидальности мужчин”. Например, в 1991 г. в России доля женщин среди самоубийц составила 21,5 %, что дает нам “индекс сверхсуицидальности мужчин” 78,5% / 21,5% = 3,651. Статистический анализ, проведенный в 1991 г. по 46 странам мира, дал соответствующий индекс, равный 3,128 +-о,266 мужчин.

Критической константой, при переходе за которую начинается социальная патология, считается индекс 4,2 (“Социс”, №5/91,с.100). Когда в обществе начинается рост числа самоубийств за критической цифрой 20 суицидов на 100 тыс. населения, главную “лепту” здесь вносят мужчины. В нижеследующей таблице привожу соответствующие данные по России ( подсчитано по: “Социс”, №5/99, с. 83; “АиФ”, №44/97, с. 24).

В абсолютных цифрах росло  число женщин-самоубийц, но основной прирост, как явствует из индекса сверхсуицидальности, давали самоубийцы-мужчины. Если же брать только трудоспособный возраст, то здесь соответствующий индекс к середине 90-х превысил 7. Как пишет социолог Ирина Орлова, “возрастная структура смертности от суицидов совпадает с аналогичной структурой общей смертности и еще раз подтверждает, что наиболее серьезным симптоиом социального нездоровья России в 90-е годы является сверхсмертность мужчин трудоспособного возраста” (“Социс”, №8/98, с. 72) .