Риторика как дисциплина

“Общая Реторика”  стала учебником для гимназий со второго издания (1830). О том, как  и почему это произошло, вкратце  сообщает Малеин, и достаточно подробно описывает современный иследователь Н. Михайлова в монографии “Судьба “Реторик” Кошанского” (1984). Как следует из этих материалов, около 1827 года в комитете возник вопрос о необходимости реформирования преподавания словесности, для чего было решено разработать программу курса. Ее составление было поручено академику П. И. Кеппену и членам комитета Я. В. Толмачеву и Н. Ф. Кошанскому. Первоначально задача написания учебника “Риторики с присовокуплением самых кратких правил стихосложения и родов поэзии” [А. А. Перовский, председатель комитета, 1827] была возложена на Я. В. Толмачева; одновременно такое же предложение послали А. Ф. Мерзлякову, предложив “избрать в руководство лучшего по методике иностранного по сей части писателя” [А. А. Перовский, 1827]. Я. В. Толмачев, профессор Санкт-Петербургского университета, к тому времени уже был автором “Военного красноречия” (1825); у А. Ф. Мерзлякова, профессора Московского Университета, преподававшего по кафедре красноречия и поэзии, вышло три издания “Краткой риторики” (1809; 1817; 1821; последнее вышло в 1828). Почему Толмачев не стал писать учебника, не известно, а Мерзляков в 1829 году прислал в адрес комитета сначала рукопись “Риторики”, потом и “Пиитики”. “Риторика” оказалась почти буквальным переводом известной “Der Redner und Dichter” Гейнзия и, по мнению А. А. Перовского, переводом очень неудачным, “с прибавлением авторов древних и европейских из Эшенбурга и с присовокуплением русских, весьма недостаточных” [А. А. Перовский министру народного просвещения К. А. Ливену, 14 января 1830 г.]. Одним из главных недостатков “Риторики” Мерзлякова были литературные примеры “почти все обветшалые”. Особенно разительно это заметно на фоне “Общей Реторики” Кошанского, рассматривавшей прозаические и стихотворные произведения XIX века, в том числе Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского, К. Батюшкова и А. страница Пушкина. Когда комитет отверг учебник Мерзлякова, Кошанский предложил свой, недавно вышедший (1829), и “комитет, рассмотрев помянутую Риторику, нашел, что она, основана будучи на нынешнем состоянии нашей словесности, более прочих подобных книг применена к потребностям гимназий и потому, по мнению Комитета, с пользою употребляема может быть в учебных наших заведениях” [А. А. Перовский К. Л. Ливену, 14 января 1830 г.].

Первое издание “Частной Реторики” Кошанского вышло после  его смерти, в 1832 году, подготовленное к печати А. Х. Востоковым. В делах  комитета сохранились отзывы на нее  Я. В. Толмачева, М. И. Талызина (профессора Санкт-Петербургского педагогического института) и А. Х. Востокова. В качестве достоинств отмечается, что “Частная Реторика” приспособлена “по методе и образу изложения к понятию учеников” (Толмачев), “гораздо приступнее и занимательнее для начинающих учиться красноречию” (чем, например, “Учебная книга российской словесности” Н. И. Греча, с которой ее сравнивает Талызин), все понятия изложены “ясно, просто, даже привлекательно” и почти каждое снабжено примерами “из лучших наших писателей” (Талызин) [Михайлова, с. 20]. Подробнее и обстоятельнее характеристика Востокова, содержащая и критические указания на “педагогические” ошибки, например: “о хитростях и неопределенности, допускаемых в дипломатических бумагах, юношеству говорить не должно. Этому научаются люди сами собою…” или “грамматику Российской Академии нельзя назвать лучшей учебной книгою языка. Словарь Академии, другое дело…”[там же].

И Малеин, и Н. Михайлова  отмечают, что “Общая Реторика”  подверглась весьма резкой критике  уже в 30-31 годы. При этом для большинства  журнальных рецензий выход учебника Кошанского – лишь повод объявить риторику либо бесполезной, либо даже несуществующей наукой. Самая мягкая характеристика – “Общая Реторика, сочиненная почтеннейшим Н. Ф. Кошанским, не может принести большой пользы учащимся” – в “Сыне Отечества” за 1830 год (№8, с.120), еще находящем некоторые достоинства, как-то тонкий литературный вкус автора. ”Московский Телеграф” за 1831 год (№5, с.86) уже обвиняет вообще всю риторику – как “варварское, схоластическое знание”. “Библиотека для чтения” (1836, т. 17, отд. 6, с. 37) прямо называет риторику несуществующей наукой и далее иронично замечает: “Мерзляков создал Кошанского, а Кошанский создал А. страница Пушкина. Следовательно, А. страница Пушкин учился по риторике г. Кошанского, следовательно, учась по риторике г.Кошанского, можно выучиться прекрасно писать”. Апофеозом критики обеих “Реторик” стали статьи В. Г. Белинского 40-х годов в “Отечественных записках” и “Литературных прибавлениях” к “Русскому инвалиду”, в которых он ратовал за создание новой теории словесности, свободной от пережитков классицизма. Так, в №1 “Отечественных записок” за 1845 год (т.38, отд.6, с.34) он писал: “Всякая реторика есть наука вздорная, пустая, вредная, педантская, остаток варварских схоластических времен, все реторики, сколько мы знаем их на русском языке, нелепы и пошлы; но реторика г.Кошанского перещеголяла их всех. И эта книга выходит уже девятым изданием! Сколько же невинного народа губила она собою!” Думается, прав Малеин, говоря, что Белинский “в своем стремлении уронить достоинство учебника, переходил, кажется, меру”.

Тем не менее, “Реторики” Кошанского держались до 1851 года. Министерство народного просвещения, не решаясь  сразу отменить учебники, поручило отзыв о них академику П. А. Плетневу. П. А. Плетнев в письме к Я. К. Гроту от 28 февраля 1848 года обосновал свое мнение о риторике Кошанского так: “Я расхваливаю ее, находя, что ежели уж нужно учится риторике, то, конечно, лучше по дельной, умной, хотя и очень педантской книге Кошанского, нежели по глупой, бестолковой и обличающей прямое невежество, как у всех других” [“Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым”, с.195]. В своей книге, защищая память учителя от нападок, Грот подчеркивал, что критикуя “Риторики”, надо иметь в виду “обе они имеют одно редкое для того времени достоинство историческую основу, знакомят в правильной системе с историей древней и новой литератур, в особенности русской, и, во-вторых, что они заключают в себе только нить или канву, по которой дальнейшее развитие и оживление предмета предоставляется знанию и искусству хорошего преподавателя”[Грот, “Пушкин”, с. 42].

В 1851 году, сообщает Малеин [с.70], “Риторики” Кошанского были заменены “Теорией русской  словесности” К. П. Зеленецкого, переделанной председателем комитета для рассмотрения пособий, употребляемых в учебных заведениях России И. И. Давыдовым. По-видимому, он имеет в виду анонимный четырехтомный учебник, созданный, как показало разыскание В. И. Аннушкина [Кто же составитель анонимной “Теории словесности” 1851-60 годов?//Риторика.Специализированный проблемный журнал. 1996. №1(3) с.107-123], не только по четырем курсам К. П. Зеленецкого, но и по Кошанскому. В учебник Давыдова вошли шесть глав из “Общей Реторики”. Об авторитетности Кошанского у последующих поколений свидетельствует и Малеин. Так, он отмечает, что “весьма многие части обеих риторик и теперь [в 1899 году!] проходятся в наших среднеучебных заведениях… особенно замечательна в этом отношении “Частная риторика”; и далее: ” в “Учебнике Теории Словесности” М. Г. Павловича (1899) из риторик Кошанского взято девять примеров на фигуры речи” [c.63].

В последний период своей жизни  Николай Федорович занимался, если можно так сказать, теорией педагогики. В бумагах Комитета устройства учебных  заведений сообщается о его работе под названием “Наставление учителям” (1829), содержащей общие правила “в отношении к самим себе”, “в отношении к учащимся” и “в отношении к искусству преподавания” [Малеин, с.86]. Комитет утвердил ее под названием “Руководство для учителей”, обязав Кошанского написать к нему введение об обязанностях учителей “от побуждений Веры” [там же], но о дальнейшей судьбе этой книги ничего не известно – вероятно, она не была издана. Кроме того, в 30-м году он занимался составлением “Книги чтения в уездных училищах” (в бумагах Комитета отмечено, что Кошанский составил список статей для нее), окончить которую не успел [Малеин, с86].

Николай Федорович Кошанский умер 22 декабря 1831 года в Санкт-Петербурге от холеры и был похоронен на Смоленском кладбище; его некролог помещен в 293 номере “Северной Пчелы” [Русский биографический словарь, т.9].

I период: московский (1800-1811)

Как видим, в первом периоде выделяются три  группы: учебники латинского языка; книжечка русской грамматики; работы по искусству  античному и современному(“археологии” и “древностям”, в терминологии Кошанского). Из них первые две группы, за исключением “Латинской грамматики”, можно объеденить все эти учебники являются повторительными курсами к урокам автора в Благородном Университетском Пансионе. Реальную ценность представляет “Латинская грамматика” вместе с изданиями Федра, Корнелия Непота и Священной историей она составляет курс латинской словесности и, таким образом служит связующим звеном между первым и вторым периодами.

Как, впрочем, и “Цветы греческой поэзии”. Они могут быть соотнесены как с латинскими учебниками, так и с “древностями”. С последними постольку, поскольку далее последует перевод Эшенбурга и неосуществленный Винкельмана.

Из работ  этого периода нам были доступны: из учебников латинский и русский; из работ по искусству т. н. “Археология” и статья “Каков должен быть истинный художник?”; издание идиллий Биона и Мосха. Остальные приведены по Малеину и словарям Брокгауза и Эфрона и биографическому.

 “Начальные  правила русской грамматики” (М., 1807) Представляют собой первую часть грамматики, а именно “словопроизведение”,т. е. начатки морфологии, предваряемые кратким сообщением о звуках и буквах русского языка, о том, что такое слоги, слова, “речь”, т. е. предложение, и какие существуют части речи. Далее идут определения категорий имени, числа, падежа и рода; краткие характеристики каждой части речи. Так же как и в любых инотранных грамматиках даются полные таблицы именного и адъективного склонения (во всех родах и числах) и спряжения глагола (во всех залогах, временах, наклонениях). Завершается эта книжечка примером разбора части речи и аналогичным заданием для самостоятельного выполнения. Как можно видеть, она является лишь кратким справочником самых необходимых грамматических правил, без какого-либо оригинального материала. Однако, именно это оказалось тем, что нужно нами обнаружено шестое(!) ее издание, в то время как у Малеина только три.

“Латинская  грамматика” (по Брэдеру) (изд. 3-е, Спб., 1823) Состоит из трех больших частей: теоретической, включающей “Объяснение слов порознь. Etimologia”, т. е. морфологию, и “Соединение слов. Syntaxis” правила согласования и глагольного управления; текстов, разбитых на четыре книги: “Натуральную историю для детей” (“Устроение Вселенной”, “О животных”, “О человеке”), “Разговоры” (“О Боге”, “Любовь к родителям”, разные), “Повести” (моралистические и исторические) и “Басни”; латинско-русского словаря. Судя по правилам, манере их объяснения и коротеньким нравоучительным рассказам (по одному маленькому абзацу), “Латинская грамматика” представляла собой учебник первой ступени обучения, “Басни Федра” и “Корнелий Непот” последующие, более сложные ступени. К переводу и адаптированию этого издания Кошанский подошел творчески большинство примеров взято из современной жизни, например: правило на использование буквы “k” Rasumovsky, Kutusov или такие любопытные предложения: Qui furti in Anglia convietus est, in Sinum Botanicum deportatur; Cerevisiae sapor vel dulcis est, vel amarus. О самостоятельном подборе примеров свидетельствуют также lapsus calami (на них указывает Малеин, с.12), например, Plures in Turcia et India mulieres uno (вм. uni) viro nubunt. Таким образом, латинский язык вовсе не рассматривался им как мертвый.

 “Каков должен быть истинный  художник?” (“Образование художника” 1818)

Статья написана в 1807 году, одновременно с переводами из Винкельмана и  “Руководства” Милленя, том году, когда Кошанский стал доктором философии. Поскольку общеэстетические работы компактно группируются, можно заключить о повышенном интересе автора к теоретическим проблемам искусства. Влияние Винкельмана здесь несомненно, и обращение к нему Кошанского очень важный, формирующий момент научной карьеры.

История искусства “в некотором  смысле есть история образов человечества”, а Винкельман, этот “гений, постигший тайны искусства” [“Взгляд на историю искусств”, с.4], описал смену эпох как смену стилей, показав их формирование и преемственность. Кошанский, как в свое время Ломоносов, является создателем нового стиля стиля эпохи Александра I. Переводы Винкельмана, Милленя, Эшенбурга, оригинальные статьи все это общеэстетические поиски стиля, закономерно увенчавшиеся теорией словесности. Разбираемая статья и “Реторики” предстают как начальная и конечная точки пути; параллель “образ художника” “образ ритора” представляется очевидной. Перепечатав статью в 1818 году в “Сыне Отечества”, Кошанский переименовал ее в “Образование художника” [здесь используется именно это издание].

Какими же качествами должен обладать истинный художник и какие отправные пункты можно наметить в работе?

В начале статьи определение художника  дано узко это человек, посвятивший  себя изящным искусствам, но не Поэт и Музыкант, а только тот, кто употребляет  ручную работу [с.241]. Потому и способностями он должен обладать прежде всего специфическими: быстрым и точным зрением, верной рукой, крепким и желательно красивым телосложением. Но постепенно понятие расширяется: художнику необходимы и душевные качества во-первых, для практического успеха. Это “прямой ум и его живость” [с.244]; особенная, артистическая память багаж видов и предметов, на которые опирается художник, когда при помощи воображения, в соответствии с разумными правилами, он воспроизводит эти виды в особом, только ему присущем порядке. И расширяется понятие до понимания художника вообще. Постепенно идет “возвышение” способностей от практических навыков до высоких нравственных качеств: вольности духа в сочетании с твердостью характера и терпеливостью, благоразумной страсти к славе, чувствительности, поскольку каждое творение “должно пленять нас и трогать” [с.248] и, наконец, “страсти к добру, к любви и дружбе”[там же] (как тут не вспомнить Карамзина?). “В красноречии живописном, так как в словесном и музыкальном, тот только трогает, кто сам душевно тронут” [с.там же] (Гораций, цитируемый потом и в риториках). Итак, первое обобщение. Кошанский приводит нас к карамзинской мысли, что художник должен быть не только квалифицированным, но настоящим человеком [у Карамзина: хороший писатель хороший человек]. Одновременно намечается общность истинного красноречия в основных видах искусства. Поэтому вполне логичным является следующий шаг, к новому обобщению: художник должен овладеть искусством писать. И, таким образом, мы приходим к мысли, что истинный художник это, как принято говорить сейчас, Художник с большой буквы. Не узкий специалист, но всесторонне образованный и эрудированный человек (ни к этому ли близок сам Кошанский и впоследствии языковая личность, им формируемая?). Далее четко формулируется идеал главная мысль статьи: “Таким образом приближается он [художник] к славным Художникам Греции, кои тогда только допускаемы были к таинствам Живописи и Ваяния, когда были образованы, и совеншенно свободны от всех рабских впечатлений и духа торговли” [с.250]. Каково призвание истинного художника? “Посвятить творения свои Религии, Героям и Отечеству”. Так впервые в работах Кошанского проявляется “общественно-идеологический стиль” эпохи “возвышенного красноречия” [Аннушкин, с.392], полностью отразившийся в его теории словесности как нормативном учении.