Психология зрелости в художественных произведениях

Одна из тяжких проблем, с  которой неизбежно сталкивается каждый, – проблема смерти. Люди среднего возраста, находящиеся в расцвете сил и погруженные в активную деятельность, редко задумываются о  ней. У стариков дело обстоит иначе. Чем старше и болезненнее человек, тем реальнее для него собственная  смерть.

Психология смерти и умирания очень сложна. Существующие исследования посвящены главным образом количественной стороне вопроса: степени озабоченности  субъекта и интенсивности страха, испытываемого им по этому поводу. Но личностный смысл смерти многомерен, выдвигая на авансцену то интраиндивидуальные (влияние смерти на «самость»), то межличностные (влияние на близких), то трансиндивидуальные, философские аспекты (можно ли вообще преодолеть смерть или хотя бы страх смерти). Как справедливо замечает И.Т.Фролов, «ни одна философская система не может считаться законченной, если она не дает честных и объективных ответов на вопросы, связанные со смертью» [5].

Сложившееся в последние  годы междисциплинарное направление  исследований – танатология (от греческого «танатос» – смерть) существенно конкретизирует житейские представления о смерти и умирании.

Мысль о неизбежной и скорой смерти существенно меняет самосознание. Но проясняет она его или искажает? Перед лицом смерти все эгоистические  расчеты и житейские дрязги предстают  ничтожными, не стоящими внимания, масштаб оценки окружающего мира и самого себя как бы укрупняется. Только на смертном одре толстовскому Ивану Ильичу «вдруг пришло в голову: а что, как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была «не то». Ему пришло в голову, что то, что ему представлялось прежде совершенной невозможностью, то, что он прожил свою жизнь не так, как должно было, что это могло быть правда... И его служба, и его устройства жизни, и его семья, и эти интересы общества и службы – все это могло быть не то. Он попытался защитить пред собой все это. И вдруг почувствовал всю слабость того, что он защищает. И защищать нечего было» [4].

Но прозрение ли это? Человек, вырванный из привычной жизненной  колеи и обуреваемый страхом, неизбежно видит мир не так, как  прежде. Но если угроза проходит, он большей  частью снова возвращается на круги  своя. Это убедительно показано в  художественной литературе (достаточно вспомнить «Час пик» Е.Ставинского).

Умирание, нахождение на грани  бытия и небытия не может быть однозначным. Изучение психологии неизлечимых  больных показывает, что их отношение к смерти эволюционирует [5]. Узнав о неизлечимости болезни, человек обычно начинает с отрицания смерти: «Неправда! Этого не может быть!» Затем отрицание сменяется гневом и возмущением: «Почему именно я?!» Другие люди смертны, и им «правильно умирать, но мне, Ване, Ивану Ильичу, со всеми моими чувствами, мыслями, мне это другое дело. И не может быть, чтобы мне следовало умирать. Это было бы слишком ужасно» [6]. Далее следует торговля, попытка изменить приговор ценой каких – то жертв и уступок (строгое соблюдение режима, поиск новых лекарств, религиозные обеты и т.п.). Когда и это не помогает, наступает депрессия, апатия, уход в себя, и лишь после всего этого, если у больного сохраняется ясное сознание, он принимает смерть как неизбежность и смиренно прощается с жизнью.

Однако это зависит  не только от нравственного, но и от физического состояния больного. Безразличие к смерти, которое  часто наблюдается у умирающих, – результат не столько смирения, сколько снижения сопротивляемости организма, усталости от боли, общего равнодушия ко всему. Чувства, по выражению известного хирурга Н.М.Амосова, отключаются раньше наступления смерти, тем самым избавляя человека от последних душевных мук [5].

Клиническая психология умирания имеет важное практическое значение, помогая врачам облегчать участь больных и их близких. Но смерть от болезни и старости – не единственный вид смерти, с которым встречается  человек. Да и индивидуальное отношение  к собственной смерти во многом производно от нормативных ориентаций культуры, о которых говорилось выше.

В крестьянской среде и  поныне существует описанный Ф.Ариесом образ «прирученной смерти». Для старухи из «Последнего срока» В.Распутина смерть – судьба, которую надо принимать безропотно. Она заранее знает, как и когда умрет: «Это неправда, что на всех людей одна смерть костлявая, как скелет, злая старуха с косой за плечами... Старуха верила, что у каждого человека своя собственная смерть, созданная по его образу и подобию, точь-в-точь похожая на него. Они как двойняшки, сколько ему лет, столько и ей, они пришли в мир в один день и в один день сойдут обратно: смерть, дождавшись человека, примет его в себя, и они уже никому не отдадут друг друга. Как человек рождается для одной жизни, так и она для одной смерти, как он, не научившись жить раньше, сплошь и рядом живет как попало, не зная впереди себя каждый новый день, так и она, неопытная в своем деле, часто делает его плохо, ненароком обижая человека мучениями и страхом. Но про себя старуха знала, что смерть у нее будет легкая» [8].

Для современного горожанина подобная установка нетипична. Активная и суетная жизнь плохо совместима со стоически-созерцательным отношением к смерти. Но индивидуальные различия и в этом случае, по-видимому, перевешивают социально-культурные. М.М.Зощенко, специально занимавшийся этой проблемой, приводит длинный перечень знаменитых людей, которые – кто всю жизнь, а кто перед ее концом – переживали мучительный страх смерти, царь Михаил Федорович, императрица Елизавета Петровна, Потемкин, Гоголь, Глинка, Мопассан, Блок. А рядом люди, принимавшие мысль о смерти и самое смерть спокойно, Ломоносов, Суворов, Талейран, Репин, Л.Н.Толстой (хотя последний в молодости очень боялся смерти). По мнению Зощенко, счастье этих людей в том, что мысль о смерти не была для них неожиданной. «Они видели в смерти естественное событие, закономерность все время обновляющейся жизни. Они привыкли думать о ней, как об обычном конце. И поэтому умирали так, как должен умирать человек, – без растерянности, без паники, с деловым спокойствием» [9].

Но, соглашаясь с этим суждением, нельзя не вспомнить, что бывает разная смерть: угасание старого человека – не то же самое, что смерть юноши; гибель на поле боя – нечто иное, чем смерть от болезни; героическая, жертвенная смерть во имя великой  цели – совсем не то же самое, что  гибель от нелепой случайности, скажем в автомобильной катастрофе. К  разным смертям невозможно относиться одинаково. Чересчур спокойное и не стоически философское, а «естественнонаучное» отношение к смерти кажется отчужденным (это не моя, не твоя, а чья-то совсем чужая, посторонняя смерть «вообще») и в силу этого безнравственным. Человек должен уметь с достоинством принимать свою смерть, но смерть другого – всегда трагична. Ведь «человек умирает не оттого только, что родился, жил, состарился. Он умирает от конкретной причины... Рак, инфаркт, воспаление легких – все это так же ужасно и неожиданно, как авария во время полета... Естественной смерти не существует: ни одно несчастье, обрушивающееся на человека, не может быть естественным, ибо мир существует постольку, поскольку существует человек. Все люди смертны, но для каждого человека смерть – это бедствие, которое настигает его как ничем не оправданное насилие, даже если человек покорно принимает ее» [6].

С еще большим основанием это можно сказать о старости. Хотя она естественна и неизбежна, человечество борется с нею, пытаясь  не просто продлить наше долголетие, но и сделать его активным и по возможности счастливым. Это задача не только науки геронтологии и самих  стареющих людей. Какими бы благополучными ни выглядели усредненные данные массовых опросов, старость – не радость. Старея, человек вынужден наблюдать, как уходят его сверстники и привычный ему стиль жизни, мир становится для него менее понятным, люди – чужими, да и сам он иногда кажется себе посторонним.

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

 

Зрелость — самый длительный и самый значимый период в жизни  человека, когда он должен раскрыть свой потенциал, реализовать себя во всех сферах, исполнить свое предназначение. В этом смысле зрелость — цель развития, но эта цель не обязательно предполагает его конец. Это достижение расцвета, за которым может следовать не увядание, а дальнейшее развитие.

Зрелость окончательно выявляет характер различных линий онтогенеза, доводит их до логического конца. Для одних людей она является лишь чисто хронологическим понятием, ничего не прибавляя к ранее сложившемуся стереотипному существованию. Другие в зрелости исчерпывают себя, достигают  определенных целей и снижают  свою жизненную активность. Третьи продолжают развиваться, постоянно  расширяя свои жизненные перспективы. У части людей в середине периода  возникает еще один кризис, происходит еще одна корректировка жизненного пути.

Центральным возрастным новообразованием зрелости является продуктивность —  как в профессиональном планов, так  и в плане воспитания следующего поколения.

Если принять всерьез  тезис, что личность – не система, а история, которая всегда многозначна  и не завершена и смысл которой  осознается ретроспективно, то любая  общая схема развития самосознания от рождения до смерти может быть лишь формальной, имеющей только эвристическую  ценность. Зная критические точки  психофизиологического развития и  логику социальных переходов, из которых  складывается жизненный путь среднестатистического  индивида данного общества, психология может предсказать и описать  типичные для него нормативные кризисы  развития. Но при этом фиксируется  только характер, последовательность и взаимосвязь возникающих перед  личностью вопросов. Всякий подросток  спрашивает себя, кто он и кем  он хочет и может стать. Всякий взрослый так или иначе определяет соотношение и иерархию своих социальных ролей и сфер жизнедеятельности. Всякий старик спрашивает себя, правильно ли он прожил свою жизнь. Но и постановка, и формулировка, и острота этих вопросов, не говоря уже об ответах на них, индивидуальны. И воспроизвести их может разве что индивидуальная биография или роман типа «Жизни Клима Самгина», «Будденброков», «Саги о Форсайтах» или «Семьи Тибо».

Фрагментарность научных  данных о возрастной динамике самосознания – лишь одно из бесчисленных следствий  неисчерпаемости нашего жизненного мира. Поэтому оставим психологию развития и посмотрим, как складываются представления человека о себе, насколько  они достоверны и какую роль в  самосознании играет самоанализ.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Список использованной литературы

 

1. Акмеология / Под ред. А.А. Деркача. М.,ПРИОРА, 2008. – 457 с.
2. Александрова, М.Д. Проблемы социальной и психологической геронтологии. М.: Авента+, 2009. – 259 с.
3. Анциферова, A.M. Способность личности к преодолению деформаций своего развития // Психологический журнал. 2009. Гратис, № 1. С. 6—19.
4. Анциферова, Л.И. Личность в трудных жизненных ситуациях: переосмысление, преобразование ситуаций и психологическая защита // Психологический журнал. 2008.Дрофа, №1. – С. 53.
5. Аргайл, М. Психология счастья. М.: Гратис 2008. – 571 с.
6. Боровинская, А.В. Кризис 30 лет и модели поведения женщин / под ред. Ю.И. Фролова //Психология зрелости и старения. 2011.Юрайт, № 6. С – 59
7. Бороздина,  Л.В. Особенности самооценки в позднем возрасте/ О.В. Молчанова // Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 2008. № 1. С. 23-41.
8. Бороздина, Л.В. Возрастные изменения временной транспективы субъекта / М.А Спиридонова. // Психологический журнал. 2008. № 2. – С. 89
9. Брум, А. Как жить с вашей болью./ под ред. X. Джеллико М.: ГРАТИС, 2009. – С. 120
10. Василюк, Ф.Е. Жизненный мир и кризис/ под ред. Ф.Е. Василюк // Психологический журнал. 2008. № 3.С. 90-101.
11. Возрастные особенности психических функций взрослых в период зрелости (41-46 лет) / Под ред. И.Я. Петрова. М.: ПРИОРА, 2008. – С. 49
12. Пожилые люди — взгляд в XXI век / Под ред. З.М. Саралиевой. Н. Новгород, Аккорд, 2008. – 267 с.
13. Психология возрастных кризисов: Хрестоматия / Сост. К.В. Сельченок. М.: Издат Центр. 2010. 871 с.
14. Психология старости и старения: Хрестоматия / Сост. О.В. Краснова, А.Г. Лидере. М.: Лидер М. 2009. – 710 с.