Курт Левин — методолог научной психологии

«Намерение, воля и потребность». Первой сравнительно большой общетеоретической работой Левина, в которой он предложил достаточно детально разработанную общепсихологическую объяснительную модель поведенческой динамики, стала его включенная в настоящее издание книга «Намерение, воля и потребность», опиравшаяся на результаты первых экспериментов Овсянкиной, Зейгарник, Биренбаум, Карстен. В этой книге Левин, почти не дискутируя открыто с Фрейдом, предлагает весьма убедительный ответ академической психологии на вызов Фрейда, по сути первым обратившего внимание на игнорировавшуюся до него область изучения побудительных сил человеческих поступков.

Избегая, в отличие от Фрейда, радикальных теоретических допущений, Левин предлагает свою, вполне конкурентоспособную версию психодинамики — концепции законов и механизмов трансформаций энергии побудительных сил человека в конкретные действия. Ключевые понятия Левина вынесены в заглавие книги. Потребности он рассматривает как напряженные системы, порождающие напряжение, разрядка которого происходит в действии при наступлении «подходящего случая». Намерения динамически подобны потребностям, хотя имеют иную природу; для характеристики их динамической стороны Левин вводит довольно точный термин «квазипотребность». В понятие волевых процессов Левин включает целый спектр преднамеренных процессов разной степени произвольности, обращая внимание на такой их признак, как произвольное конструирование будущего поля, в котором само действие должно произойти уже автоматически.

Особое место занимает в модели Левина понятие Aufforderungscharakter, которое переводили на русский язык как «характер требования», «требовательный характер» или «побудительный характер». В данном издании принят двойной вариант перевода: побудительность (там, где есть квалификатор чего) или побудитель (там, где такого уточнения нет). Констатируя известный факт, что предметы всегда воспринимаются нами пристрастно, обладают для нас определенной эмоциональной окраской, Левин замечает, что помимо этого они как бы требуют от нас выполнения по отношению к себе определенной деятельности. «Хорошая погода и определенный ландшафт зовут нас на прогулку. Ступеньки лестницы побуждают двухлетнего ребенка подниматься и спускаться; двери — открывать и закрывать их, мелкие крошки — подбирать их, собака — ласкать, ящик с кубиками побуждает к игре, шоколад или кусок пирожного “хочет”, чтобы его съели» (см. с. 139 наст. изд.). Побудительность может различаться по интенсивности и по знаку (притягивающему или отталкивающему), но это, по мнению Левина, не главное. Гораздо важнее то, что объекты побуждают к определенным, более или менее узко очерченным действиям, которые могут быть чрезвычайно различными, даже если ограничиться только положительными побудителями. Приводимые Левином факты свидетельствуют о прямой связи изменений побудительности объектов с динамикой потребностей и квазипотребностей субъекта, а также его жизненных целей. Левин дает богатое описание феноменологии побудительности, которая меняется в зависимости от ситуации, а также в результате осуществления требуемых действий. Так, например, как показали проведенные под руководством Левина эксперименты А.Карстен, насыщение ведет к потере объектом и действием побудительности, а пресыщение выражается в смене положительной побудительности на отрицательную; одновременно положительную побудительность приобретают посторонние вещи и занятия, особенно в чем-то противоположные исходному. Действия и их элементы также могут утрачивать свою естественную побудительность в результате автоматизации. И наоборот: с повышением интенсивности потребностей не только усиливается побудительность отвечающих им объектов, но и расширяется круг таких объектов (голодный человек становится менее привередливым).

Левин и психология деятельности. Работы Левина этого периода оказали заметное влияние на становление психологии деятельности у нас в стране. Эвристическое вляние идей Левина на работы Выготского хорошо заметно в «Истории развития высших психических функций»6. В меньшей степени это можно сказать про работы А.Р.Лурия. Но наиболее сильное влияние Левин оказал на теоретические идеи А.Н.Леонтьева, хотя у нас нет сведений о том, что они когда-либо встречались или даже переписывались. Более того, за исключением работы «Психологическое исследование деятельности и интересов посетителей ЦПКиО им. Горького», написанной в 1935 году и опубликованной лишь в 19997, А.Н.Леонтьев нигде не ссылается на Левина, хотя те, кто был знаком с А.Н.Леонтьевым лично, помнят, что словосочетание «полевое поведение» как оппозиция поведению волевому входило в число его излюбленных обиходных выражений.

Упомянутая работа представляет собой статью, написанную на основе отчета психологической бригады Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ), проводившей под руководством А.Н.Леонтьева прикладное исследование. В этот период Леонтьев уже сделал выбор в пользу практической деятельности как магистрального направления изучения явлений психики и сознания и начал проводить в Харькове новый цикл экспериментальных работ на этой основе, однако его теоретическая концепция еще не обрела свой сколько-нибудь цельный вид. Теоретический базис исследования, проведенного в ЦПКиО, — это любопытный и довольно органичный синтез динамической теории Левина и собственных идей Леонтьева. Левиновские идеи побудительности объектов окружения и давления напряженных квазипотребностных систем плавно перетекают в деятельностные и культурно-исторические идеи о формировании структур развивающейся деятельности через целенаправленную организацию среды; квазиестественный эксперимент левиновского типа оборачивается психотехнической стратегией Выготского!

Отсутствие ссылок на Левина в работах Леонтьева более позднего периода вполне объяснимо — враги тогда определялись преимущественно по географическому признаку, и начиная с середины 1930-х годов ссылаться на какие бы то ни было западные источники в СССР было попросту опасно. В начале сороковых годов Леонтьев выстраивает свое теоретическое здание деятельностного подхода, опираясь на марксистскую философию как на его источник. Но ряд несущих конструкций этого здания выполнены по наброскам Левина, сделанным в «Намерении, воле и потребности». Среди идей, высказанных Левином и получивших дальнейшее развитие в деятельностном подходе, — интерпретация психических процессов как жизненных процессов, представление об органе действия, идея опредмечивания потребностей и развития потребностей через их предметы, описание автоматизации операций. Все эти идеи получили развитие именно в деятельностном подходе, но не у самого Левина, который, как будет показано ниже, двигался в ином направлении; А.Н.Леон- тьев же разработал ряд восходящих к Левину идей о динамике деятельности гораздо дальше и глубже, чем сам Левин. Достаточно упомянуть концепцию личностного смысла, которую правомерно рассматривать как развитие качественных аспектов, содержавшихся в левиновском понятии побудительности, в то время как сам Левин, напротив, двинулся в направлении формализации количественных аспектов побудительности.

Новая методология эксперимента. Хотя физика и выступает для Левина в качестве бесспорного образца научного мышления, однако мы видим, что в своих реальных исследованиях уже в этот период он начинает отклоняться от физического и вообще естественно-научного способа мышления. Для физика Нового времени индивидуальный случай важен как модельная ситуация, позволяющая обнаружить действие общего закона, и понимание индивидуального случая не предполагает обращения к внутреннему миру падающего камня (скорее это было свойственно как раз Аристотелю, утверждавшему, что легкие тела «стремятся» вверх, а тяжелые вниз). Для Левина же индивидуальный случай важен еще и сам по себе: ему важно понять конкретного ребенка, конкретного испытуемого. Это ярко демонстрируют эксперименты его учеников. Для эффекта Зейгарник оказалось важно, воспринимает ли сам тот или иной испытуемый действие как законченное или как незаконченное. Карстен также обнаружила зависимость динамики насыщения от отношения испытуемого к экспериментальному заданию. Галилею и в голову не мог прийти вопрос, как относится свободно падающий предмет к ситуации эксперимента. Так внимание к индивидуальному случаю влечет за собой реальный выход за пределы «галилеевского», то есть естественно-научного мышления. Более того, субъективное отношение испытуемых не только учитывалось как переменная, оно управляло самим ходом исследования. «Экспериментатор вел себя не одним и тем же заранее предустановленным образом, но его поведение было обусловлено установкой испытуемого и ей соответствовало» (Зейгарник, с. 441 наст. изд.).

С другой стороны, в экспериментах берлинского периода еще сохраняются и определенные черты традиционного психологического эксперимента: экспериментатор дает испытуемому инструкцию; существует четко определенная ролевая позиция «испытуемого»; используется подсчет средних значений; испытуемые не знают о реальной цели опытов.

Итак, наряду с основными принципами психологии «галилеевского» типа (принцип закономерности психического, принцип значимости индивидуального события, разведение гено- и фенотипа и выявление генотипа, проявляющегося в виде различных фенотипов) в исследованиях этого периода реально применялся еще один принцип, который остался несформулированным (возможно в силу того, что он никак не вписывался в рамки «галилеевского», то есть ориентированного на физику, способа мышления): важность субъективного, того, как воспринимает ситуацию сам «испытуемый» и как он к ней относится. Основным методом научного исследования выступает эксперимент, несколько модифицированный, но еще сохраняющий основные черты классического: свой лабораторный характер (эксперимент не включен в реальную жизнь людей, они ставятся в позицию «испытуемых») и «наивность» испытуемых. Только «наивность» испытуемых, незнание ими истинной цели опытов, дает возможность уподобить их свободно падающему физическому телу.

Вторая методологическая программа: «психологическое поле» и попытки его научного анализа (1931-1940)

«Психологическая ситуация награды и наказания». Через пять лет после «Намерения, воли и потребности», в 1931 году, выходит вторая крупная работа Левина — «Психологическая ситуация награды и наказания». Отчасти она носит феноменологический характер и несколько напоминает «Военный ландшафт»: как и там, Левин обращается здесь к опыту повседневной жизни и детально анализирует обычную житейскую ситуацию. Интересно соотношение феноменологических и экспериментальных исследований в творчестве Левина: феноменология оказывается как бы нащупыванием новых теоретических и методологических средств; затем следует экспериментальная разработка тех же тем. Однако здесь, в отличие от «Военного ландшафта», Левин дает не просто феноменологическое описание ситуаций обещания награды и угрозы наказания, а предлагает их типологический анализ.

Левин выделяет несколько типов ситуации обещания награды и ситуации угрозы наказания (обещание награды в ситуациях побуждения и запрета, угроза наказания в ситуации побуждения и запрета, явная и неявная угроза наказания) и сопоставляет их с ситуацией действия, вытекающего из интересов самого ребенка. Он анализирует возникающие в ситуациях угрозы наказания и обещания награды мотивационные конфликты, а также различные варианты поведения, доступные ребенку, описывает возникающее в такого рода ситуациях стремление к выходу из поля (ситуации). Пожалуй, в этой работе Левин впервые, еще за несколько лет до переезда в США, начинает анализировать социальные отношения — отношения власти взрослого по отношению к ребенку, делая фундаментальный вывод о психологической неэффективности наказания. «Психологическая ситуация награды и наказания» — одна из наиболее конкретных работ Левина, она интересна как психологу, так и любому вдумчивому учителю или родителю. Практические ее следствия в полной мере сохраняют свою актуальность и для современной школы (и не только школы).

Отдельное воздействие, утверждает Левин, может оказывать разное влияние в зависимости от общей жизненной ситуации ребенка, «ибо поведение ребенка и психологический смысл того или иного воздействия в ситуации награды и наказания, как и другие формы поведения и эффекты воздействий, отнюдь не определяются изолированным стимулом самим по себе или отдельным внутрипсихическим процессом» (с. 167 наст. изд.). Он вводит понятие «жизненного пространства ребенка» — как того, что существует для ребенка психологически, развивает представления о различных уровнях реальности в жизненном поле. В этом труде в полном объеме ставится задача построения психологического представления ситуации и начинается детальная разработка «топологического» понятийного аппарата, который будет использован в последующих работах: топологическая структура ситуации описывается через области, барьеры и векторы сил.

Принципы «галилеевского» мышления сохраняют свою полную силу, но на первый план выходит анализ субъективной ситуации — и Левин вынужден искать новые методологические средства и новый эталон научности. Реально он еще дальше уходит здесь за пределы «галилеевского» способа мышления: «внутренняя» ситуация не просто учитывается, а становится основным предметом рассмотрения (важно, какова ситуация для ребенка, а не для внешнего наблюдателя). В поиске новых средств психологического анализа Левин обращается к топологии. Эта проблематика уже не укладывается в рамки естественно-научного эксперимента, даже модифицированного, а физика перестает быть эталоном научности.

Обращение к математике в поисках средств научного представления психологических фактов. После «Психологической ситуации награды и наказания» Левин, по всей видимости, не может не ощущать недостаточности «галилеевского» мышления в психологии. И хотя он включает английский перевод «Перехода от аристотелевского способа мышления...» в свой первый американский сборник работ8, он активно ищет новый методологический идеал. Для того, чтобы понять, какой идеал он формулирует для себя в этот период, стоит обратиться к одной из работ, также включенных в упомянутый сборник (и в настоящее издание) — «Влияние сил окружающей среды на поведение и развитие ребенка» (1933).

В значительной мере это изложение для американского читателя тех идей и экспериментальных данных, которые были уже опубликованы ранее («Переход от аристотелевского способа мышления к галилеевскому», «Намерение, воля и потребность», «Психологическая ситуация награды и наказания»). Но одновременно с переводом левиновских идей на английский язык здесь начинается и перевод их на более формализованный язык — на язык математических формул и графических схем. Множество формул придает этой работе облик скорее учебника физики, чем книги по психологии. Здесь же появляется классическая левиновская формула поведения: В =/(Р,Е). Цель работы — рассмотреть «психологическое влияние окружения» на развитие ребенка. Понятие психологического окружения становится здесь центральным: «Для того, чтобы исследовать проблемы психологической динамики, мы должны начать с рассмотрения того окружения, которое существует для данного ребенка психологически» (с. 212 наст. изд.). Важно, как те или иные физические или социальные факты выступают для самого ребенка. «Такие социальные факты, как дружба с другим ребенком, зависимость от взрослого и т.д., не менее реальны с динамической точки зрения, чем те или иные физические факты» (там же).

Задача, которую пытается решить Левин, — «научно» уловить «субъективное»: поле — то, что существует для субъекта. В поисках средств, которые позволили бы «научно» иметь дело с субъективным, с тем, «что существует для субъекта психологически», Левин обращается к математике. Закономерности психического он пытается выразить математически, добиться научной строгости, используя математические средства. Не отказываясь от принципа значимости индивидуального случая, Левин разрабатывает понятийные средства его описания, вкладывая новое содержание в понятия поля, сил, барьеров, областей. Изменяется роль схем — если раньше они играли роль иллюстраций к тексту, то теперь они приобретают самоценность, и местами сам текст воспринимается как вспомогательное пояснение к схеме.