Аксиомы воспитания Джона Локка

Я признаю, что  каждый из этих двух путей имеет свои отрицательные стороны. Пребывание вне дома, правда, сделает мальчика более смелым и более способным к тому, чтобы возиться и тягаться со своими сверстниками; кроме того, соревнование со школьными товарищами часто развивает в мальчиках живость и энергию. Но эта смелость и живость которую подростки приобретают в среде своих школьных товарищей, обычно представляют такую смесь грубости и дурно направленной самоуверенности, что им приходится отучиваться от этих непристойных и неблагородных способов пробиваться в жизни и смывать с себя всю приобретённую окраску, чтобы очистить место для более высоких принципов и таких методов поведения, которые делают человека действительно достойным. Кто примет в соображение, насколько противоположны друг другу уменье жить добропорядочно и вести свои дела, как подобает человеку, с одной стороны, и та дерзость, плутовство и насилие, которым научает школьная среда,- с другой, тот согласится, что недостатки домашнего воспитания бесконечно предпочтительнее подобным достижениям, и постарается оберечь у себя дома невинность и скромность своего ребёнка - качества более родственные тем качествам, которые создают полезного и способного человека, и легче к ним приводящие. Никто также не найдёт и даже не предположит, чтобы уединение и стыдливость, в которой воспитываются его дочери, делало из них менее знающих и менее способных женщин. Когда они вступят в свет, общение с людьми сообщит им приличную уверенность в себе; а грубость и развязность, которые присоединяются к этому качеству, не нужны и мужчинам, ибо мужество и настойчивость, как я их понимаю, заключаются не в грубости и в невоспитанности. (с. 108-109, 132). 

Аксиома 24 

Если верить общим жалобам, порок в наши дни  так быстро созревает и так  рано пускает корни среди молодёжи, что подросток не будет застрахован от этой распространённой заразы, если вы решитесь выпустить его из дому в общую массу сверстников и в выборе школьных товарищей вы доверитесь случаю или его собственным склонностям. Какие роковые причины привели к столь пышному расцвету порока среди нас в последние годы и кто доставил ему такое неограниченное господство,- это я предоставляю другим исследовать. Я желал бы, чтобы те, кто жалуется на великий и повсеместный упадок христианского благочестия и христианской добродетели, образования и приобретённой культуры среди джентри[2] нашего поколения, задумались над тем, как это скорее исправить. Я убеждён, что если при разрешении этой задачи не положить в основу воспитания юношества внедрение в него добрых начал, то все остальные усилия останутся тщетными. И если не позаботиться о насаждении и сохранении в подрастающем поколении невинности, умеренности и трудолюбия, то будет очень смешно рассчитывать, что те, которым предстоит в ближайшее время выступить на жизненной арене, будут обладать очень большой мерой той добродетели, способностей и образования, которые до недавнего времени обеспечивали Англии её роль в мире. Я бы добавил: и мерой мужества,- хотя оно считается природным и наследственным качеством англичан. И я думаю, невозможно найти пример нации, которая, как бы она ни прославилась своим мужеством, сохранила бы славу своего оружия или стала бы грозной для своих соседей после того, как в неё проник разврат и разрушил узы дисциплины, после того, как порок настолько поднял голову, чтобы позволить себе выступать открыто, без всяких стеснений. 

Итак, не скороспелая  развязность или мелкие приёмы житейской  хитрости, а добродетель в прямом смысле является высокой и трудно достижимой целью воспитания. Всякие другие цели и достижения должны отступить перед нею на задний план. Это и есть то прочное и существенное благо, которое не должно быть только предметом наставлений и бесед воспитателя, но весь труд и всё искусство воспитания должны быть направлены к тому, чтобы вооружить[3] душу добродетелью, закрепить её в ней, не прекращая этих усилий до тех пор, пока молодой человек органически не полюбит её и не начнёт видеть в ней свою силу, свою славу, своё удовольствие. (с. 112). 

Аксиома 25 

Джентльмен в  значительной мере может обойтись, не рискуя большим умалением своей личности или ущербом для своих дел, и без большей части тех знаний, которые обыкновенно преподаются в современных европейских школах и обычно включаются в программу воспитания. Но благоразумие и благовоспитанность необходимы во всех положениях и при всяких обстоятельствах жизни. Между тем большинство молодых людей страдают недостатком этих качеств и вступают в жизнь менее отшлифованными и менее поворотливыми, чем следовало бы. Причина этого заключается именно в том, что эти качества, которые всего необходимее воспитать в них, и воспитание которых более всего требует участия и помощи воспитателя, как правило остаются в пренебрежении: считается, что это вовсе не входит в круг обязанностей воспитателя или является лишь маловажной их частью. Всё общественное внимание - сосредоточивается вокруг латыни и обучения наукам; и главный упор делается на то, чтобы мальчик преуспевал в предметах, значительная часть которых не имеет никакого отношения к жизненному призванию джентльмена, которое предполагает знания делового человека и подобающее его общественному рангу поведение и сводится к тому, чтобы он стал заметным и полезным человеком в своей стране сообразно своему положению. Если часы досуга или желание усовершенствоваться в каких-либо отраслях знания, в которые воспитатель только ввёл его, побудят его сесть за учение, то усвоенные им ранее начатки знания в достаточной мере укажут ему путь, чтобы он мог при помощи собственного усердия пойти так далеко, как ему подскажет желание и позволят его способности... 

Джентльмен, который  пожелал бы иметь более глубокие познания, должен этого добиться уже  потом, собственными дарованиями или  усердием; ибо никто ещё не достигал больших успехов в области  знания и не становился выдающимся знатоком в какой-либо науке благодаря дисциплине и принуждению со стороны наставника. (с. 133-134). 

Аксиома 26 

Вы, может быть, удивитесь, что я ставлю учение на последнем месте, особенно, если я  скажу вам, что придаю ему наименьшее значение[4]. Это может показаться странным в устах книжного человека и тем более похожим на парадокс, что обычно главным образом вопрос об учении вызывает оживлённейшее обсуждение, когда речь идёт о детях, и почти только этот вопрос и имеется  в виду, когда люди говорят о воспитании. Когда я размышляю о том, сколько шума идёт вокруг вопроса о маленькой дозе латыни и греческого языка, сколько лет тратится на её усвоение и сколько бесплодных забот и хлопот на это уходит, то я едва могу удержаться от мысли, что родители детей продолжают жить под страхом розги школьного учителя, в которой они видят единственное орудие воспитания, как будто вся цель последнего заключается в изучении одного-двух языков. Ибо иначе - как был бы возможен тот факт, что детей держат прикованными к скамье в течение семи-восьми или десяти лучших лет их жизни ради усвоения одного или двух языков, которые, как мне думается, можно было бы усвоить с гораздо меньшей затратой труда и времени и изучить почти играючи. 

Поэтому - простите меня - но я не могу спокойно думать о том, что молодого джентльмена считают необходимым втолкнуть в общее стадо и затем погонять его розгой и плёткой из класса в класс, как бы сквозь строй, ради того, чтобы он “приобрёл интеллектуальную культуру” (“ad capiendam ingenii cultum”). Как же, скажете вы, по-вашему, он не должен уметь читать и писать? Неужели он должен быть невежественнее нашего приходского пономаря, который Гопканиса и Стернхольда[5] считает лучшими поэтами в мире, да к тому же своим плохим чтением превращает их в нечто худшее, чем они есть на самом деле? 

Не торопитесь, пожалуйста. Читать и писать, обучать  наукам - всё это я признаю необходимым, но не главным делом. Я думаю, что  вы сочтёте совершенным глупцом  того, кто добродетельного или  мудрого человека не поставит бесконечно выше большого учёного. (с. 176-177). 

Аксиома 27 

Когда ребёнок  умеет говорить, можно уже начать учить его читать. Но по этому  поводу позвольте мне здесь снова  напомнить о том, что слишком  легко забывается, а именно: необходимо всячески заботиться о том, чтобы учение никогда не превращалось в обязательную для него работу, чтобы ребёнок не смотрел на это как на задание. Как я уже сказал, мы, по природе своей, с самой колыбели любим свободу и поэтому питаем отвращение ко многим вещам только потому, что они нам предписываются. На детей не следует возлагать ничего, похожего на работу, никакого серьёзного дела: они не в состоянии вынести это ни душевно, ни физически. Это только приносит вред их здоровью; и я не сомневаюсь, что многие возненавидели книги и за книгу в том возрасте, который не выносит такого принуждения - это подобно пресыщению, после которого остаётся неустранимое отвращение. (с. 177-178). 

Аксиома 28 

Ни один предмет, который они должны изучить, не следует  превращать в бремя для них  или навязывать им как нечто обязательное. Всё, что предлагается в такой форме, немедленно становится скучным; душа проникается отвращением к этому, даже в том случае, если оно раньше было для неё приятно или безразлично. Заставьте ребёнка ежедневно известное время гонять свой волчок, хочется ли ему это делать или нет; требуйте этого от него как обязанности, которой он должен уделить столько-то часов утром и после полудня,- и вы увидите, как скоро ему надоест при таких условиях любая игра. А разве не то же самое бывает и со взрослыми людьми? Разве то, что они с удовольствием делают по своей воле, не становится сразу же для них тягостным и невыносимым, как только они увидят, что это вменяется им в обязанность? Думайте о детях, как вам угодно, но им также хочется показать, что они свободны, что их хорошие поступки исходят от них самих, что они самостоятельны и независимы,- как это хочется самому гордому из вас, взрослых людей. 

При правильной организации дела занятие каким-либо предметом учебной программы  можно было бы превращать в такой же отдых от игры, каким игра является после учения. Труд одинаков в том и в другом случае. Да и не он отталкивает детей; ибо они любят быть занятыми, а перемены и разнообразие естественно увлекают их. Единственная разница в том, что при так называемой игре они действуют по своему усмотрению и свободно прилагают свой труд (которого, как вы можете заметить, они никогда не щадят), а к учению их принуждают: их зовут, сажают насильно, подгоняют. Это-то их сразу отталкивает и охлаждает: они чувствуют утрату свободы. Добейтесь того, чтобы не воспитателю приходилось звать учиться, а чтобы они сами просили его поучить их, как они просят товарищей поиграть с ними; и тогда удовлетворённые тем, что и здесь они действуют так же свободно, как и в других случаях, они и за учение будут приниматься с таким же удовольствием, и оно не будет отличаться от других их развлечений и игр. Тщательно придерживаясь этих приёмов, можно возбудить в ребёнке желание научиться всему, чему бы вы хотели его научить. (с. 114-115). 

Аксиома 29 

Теперь представим себе, что вы дали своему сыну понять, что он от вас зависит и находится  в вашей власти, и тем установили ваш авторитет; что непреклонно  суровым отношением к нему в тех  случаях когда он упорствует в  какой-нибудь дурной, запрещённой вами шалости и особенно во лжи, вы внушили ему почтительный страх; что, с другой стороны, предоставляя ему полную свободу, подобающую его возрасту, и не подвергая его в своём присутствии никаким стеснениям в его детских проказах и забавах (которые в детстве ему так же необходимы, как пища и сон), вы сделали ваше общество для него приятным; что своей снисходительностью и нежностью и в особенности лаская его в каждом случае, когда он поступает хорошо, и показывая ему свою привязанность в разнообразнейших формах, отвечающих его возрасту, которым природа научает родителей лучше, чем я могу научить, вы убедили его в вашей заботливости и любви к нему,- вот в этом случае и можно сказать, что вы привели его в такое состояние, какого могли бы желать: ибо вы взрастили в его душе чувство истинной почтительности, которое вам надлежит и в дальнейшем тщательно поддерживать в обоих его элементах - любви и страхе; а это - два великих начала, которые дадут вам возможность всегда влиять на него и направлять его душу на пути добродетели. 

Раз этот фундамент  хорошо заложен и вы находите, что  чувство почтения начинает в нём  действовать, ближайшая задача заключается  в том, чтобы тщательно разобраться  в его характере, в особенностях его душевной конституции. Упрямство, лживость и злонравные поступки не должны (как уже было сказано) допускаться с самого начала, каковы бы ни были особенности его характера. Нельзя допускать, чтобы эти семена порока пустили какие бы то ни было корни; здесь должен выступить на сцену ваш авторитет: он должен действовать на его душу, как только в ней возникли малейшие проблески сознания, и с силой естественного закона, а именно так, чтобы ребёнок не заметил, когда именно ваш авторитет начал действовать, чтобы он не мог представить себе, что когда-либо могло быть иначе. Если почтение, которое он должен питать к вам, установится таким образом рано, ваш авторитет будет всегда для него священен, и ребёнку будет так же трудно противиться ему, как законам своей природы. 

Установив таким  образом очень рано свой авторитет и приучая ребёнка путём достаточно мягкого его применения стыдиться того, что ведёт к безнравственным привычкам (ибо я отнюдь не желал бы, чтобы вы употребляли брань или побои, если только упорство и неисправимость не создают абсолютной необходимости применить эти меры), вы должны, как только вы начинаете замечать в нём такие проявления, разобраться в том, в какую сторону направляет его природный склад его души. 

Одни люди в  силу неизменного склада своей конституции, смелы, другие робки, одни самоуверенны, другие скромны, люди бывают покладисты или упрямы, любознательны или беззаботны, подвижны или вялы. В лицах и внешних очертаниях тела людей наблюдается не больше различий, чем в строе и характере их души; разница здесь лишь в том, что характерные черты лица или линии тела со временем и с возрастом становятся яснее и отчётливее; в то время как особенности душевной физиономии наиболее различимы в детях, пока искусство и хитрость ещё не научили их скрывать свои недостатки и прятать свои дурные наклонности под фальшивой внешностью. 

Поэтому начинайте  внимательно наблюдать за характером вашего сына своевременно. В такие  моменты, когда он совершенно непринуждённо  отдаётся своей игре и думает, что  вы за ним не следите, присматривайтесь к тому, какие страсти и наклонности в нём преобладают: пылок ли он или кроток, дерзок или застенчив, сострадателен или жесток, откровенен или сдержан и т.д. Ибо сообразно различию этих качеств должны быть различны и ваши методы и различным же образом должен проявляться ваш авторитет. Эти прирождённые наклонности, эти преобладающие особенности конституции не поддаются исправлению путём правил или прямого противодействия; особенно более низменные и дрянные из них, проистекающие из страха и малодушия, хотя, при уменье, можно и их в значительной степени исправить и направить на хорошие цели. Но будьте уверены: если даже это удастся сделать, то всё-таки отклоняющая сила всегда будет перевешивать в ту сторону, куда направила её природа в самом начале. Поэтому если вы тщательно наблюдаете за свойствами его души, когда развёртываются только первые сцены его жизни, то вы будете в состоянии судить о направлении его мыслей и стремлений также и впоследствии, когда драматическое действие будет становиться сложнее и ваш сын, разыгрывая его, будет менять свой внешний облик. (с. 138-140).