Жизнь и творчетво А.А. Блока

В «Снежной маске» чувствуется  возросшее до виртуозности мастерство поэта: тревожные, причудливые, изломанные ритмы звучат легко и музыкально. В этот период читательская аудитория  уже выдвигала Блока на первое место современного русского Парнаса. Что, однако, не мешало пародировать его  стиль – как это сделал талантливый  пародист А.А. Измайлов:

Луна в белом  чепчике с узором.

Лунный мир  мне так привлекателен.

Гляжу на все растерянным  взором,

Размер для  меня необязателен.

Ловлю весны поцелуи  я,

Мил мне гномик в куртке затертой.

Не спеть ли мне аллилуйя, –

Аллилуйя на глас четвертый?

В мору перья страуса качаются,

Ненавижу серые  пушки.

Папа с мамой  в баню собираются,

Свистнул карлик на лесной опушке.

Мне мила моя греза  Фантаста,

Жду я с белой  Девою встречи.

Ах зачем, ах зачем я так часто

Перехожу за черту  человеческой речи?

Как скучает крендель над булочной,

Как квартального смех раскатист.

Пересыпается  солнце в пыли переулочной…

Спою-ка чертеняткам акафист.

Чертенятки милые, малые,

Ах, вы лучше целой  столицы!

Серебрю я сны  небывалые.

Вскую шаташася языцы?

 

2.3. Зрелое творчество Блока. Период синтеза (1908 -1921 гг.)

В 1907 г. умер отец Любови Дмитриевны – Д.И. Менделеев. Он оставил ей небольшое  наследство и она, решив продолжить начинание юности, стала брать  уроки актерского мастерства. В 1908 г. ей представилась возможность попробовать  себя на сцене: между В.Ф. Комиссаржевской  и В.Э. Мейерхольдом произошел разрыв, режиссер ушел из театра с частью актерской  труппы, намереваясь организовать собственный  театр. В новый состав труппы попала и Л.Д. Блок (на сцене она выступала  под псевдонимом Басаргина). В феврале 1908 г. труппа Мейерхольда уехала на гастроли в провинцию. В течение года она периодически возвращалась домой, потом уезжала опять. Причиной были не только актерские амбиции, но и трещина в отношениях с мужем. В конце 1908 г. стало очевидно, что Любовь Дмитриевна беременна, в начале 1909 г. у нее родился мальчик, которому дали имя Дмитрий. Блок готов был признать ребенка своим, но тот прожил чуть больше недели. Чтобы развеяться от депрессии, весной 1909 г. Блоки отправились за границу, в Италию. Творческим итогом поездки стали «Итальянские стихи» – классически совершенные по форме и удивительно глубокие по проникновению в чужую культуру.

Все, что минутно, все, что бренно,

Похоронила ты в веках.

Ты, как младенец, спишь, Равенна,

У сонной вечности в руках.

Рабы сквозь римские  ворота

Уже не ввозят мозаик.

И огорает позолота

В стенах прохладных базилик.

<...>

Безмолвны гробовые залы,

Тенист и хладен их порог,

Чтоб черный взор блаженной Галлы,

Проснувшись, камня  не прожег.

Военной брани  и обиды

Забыт и стерт  кровавый след,

Чтобы воскресший глас Плакиды

Не пел страстей протекших лет.

Далеко отступило  море,

И розы оцепили  вал,

Чтоб спящий в гробе Теодорих

О буре жизни не мечтал.

А виноградные  пустыни,

Дома и люди – все гроба.

Лишь медь торжественной  латыни

Поет на плитах, как труба <...>

Стихотворение действительно  дает ощутить музыку латинского стиха  с его звонкими аллитерациями. Подобными  фонетическими опытами увлекался  Брюсов – как в оригинальных стихах, так и в переводах, – правда, нередко в ущерб правилам русской  грамматики. У Блока же проникновение  в чужую культуру не наносит ущерба культуре собственной. Европейскую  культуру Блок воспринял двойственно. С одной стороны, его вдохновляло  и восхищало ее великое прошлое, с другой – он ясно видел наметившийся «закат Европы».

Умри, Флоренция, Иуда,

Исчезни в сумрак вековой!

Я в час любви  тебя забуду,

В час смерти буду не с тобой!

<...>

Хрипят твои автомобили,

Твои уродливы дома,

Всеевропейской желтой пыли

Ты предала  себя сама!

Поездка помогла Блоку  и с Любови Дмитриевне выйти из душевного кризиса. Любовь Дмитриевна продолжала выступать на сцене, порой  уезжала на гастроли, но их браку  это уже не угрожало. Некоторые  записи Блока, касающиеся жены, полны  нежности, некоторые – возмущения и протеста. Но терпение и опыт пережитого связали их неразрывно – Блок это  понимал. Запись 1910 г., сделанная в  минуту раздражения, гласит: «Люба довела маму до болезни. Люба отогнала от меня людей, Люба создала всю ту невыносимую  сложность и утомительность отношений, какие теперь есть <...> Люба, как  только она коснется жизни, становится сейчас же таким дурным человеком, как  ее отец, мать и братья. Хуже, чем  дурным человеком – страшным, мрачным, низким, устраивающим каверзы существом, как весь ее поповский род. Люба на земле – страшное, посланное для того, чтобы мучить, уничтожать ценности земные. Но – 1898 – 1902 <годы> сделали то, что я не могу с ней расстаться и люблю ее» (Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 139).

Пятый сборник стихов Блока  «Ночные часы» вышел в 1911 г. Угасание революции воспринималась им, как  и многими представителями демократической  интеллигенции, как торжество зла.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и  тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века – 

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь  опять сначала,

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная  рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Это стихотворение написано в 1912 г. Впоследствии говорили, что годы, предшествовавшие Первой мировой войне, были для России лучшими за все столетие. Причины мрачного настроения Блока были в нем самом. В 1910-е гг. Блок пишет меньше, хотя практически все, что выходит из-под его пера – совершенно.

Летом 1911 г. он вновь путешествует по Европе – посещает Францию, Германию, Голландию. Впечатления поездки вдохновили его на драму «Роза и крест» (1912 – 1913 г.), первоначально задумывавшуюся как балетный сценарий из жизни средневековых провансальских трубадуров – на музыку А.К. Глазунова. Но вместо балетного сценария получилась драма. Уже само название свидетельствует об интересе к мистическому учению розенкрейцеров, для которых это был главный символ – символ жертвенности и страдания. В драме отразился и знакомый уже по «Балаганчику» любовный треугольник. Но особенно замечательны ее разнообразные музыкальные ритмы, в которых постепенно вызревает и реализуется главный по смыслу музыкальный мотив драмы – песня Гаэтана, с ее трагическими предчувствиями:

<...>

Сдайся мечте  невозможной,

Сбудется, что  суждено.

Сердцу закон  непреложный –

Радость-Страданье  одно!

Путь твой грядущий – скитанье,

Шумный поет океан.

Радость, о, Радость-Страданье  –

Боль неизведанных ран!

Всюду беда и утраты,

Что тебя ждет впереди?

Ставь же свой парус  косматый,

Меть свои крепкие  латы

Знаком креста на груди!

Ревет ураган,

Поет океан,

Кружится снег,

Мчится мгновенный век,

Снится блаженный  брег!

В марте 1914 г. Блок познакомился с певицей театра музыкальной  драмы Любовью Александровной Андреевой-Дельмас (1884 – 1969), исполнительницей роли Кармен в опере Бизе. Это было последнее увлечение поэта, заметно отразившееся в его творчестве.

Как океан меняет цвет,

Когда в нагроможденной туче

Вдруг полыхнет мигнувший  свет, –

Так сердце под  грозой певучей

Меняет строй, боясь вздохнуть,

И кровь бросается  в ланиты,

И слезы счастья  душат грудь

Перед явленьем Карменситы.

Л.А. Дельмас посвящен цикл «Кармен», ряд стихотворений цикла «Арфы и скрипки», с нею также связана поэма «Соловьиный сад» (1914 – 1915 г.). «Соловьиный сад» – разработка широко известного в мифологии и литературе сюжета о пленении героя волшебницей и о его освобождении из плена. Из наиболее древних можно упомянуть рассказ об Одиссее, побывавшим в плену сначала у Цирцеи, потом у Калипсо. Блок мог также ориентироваться на либретто оперы Вагнера «Парсифаль», где героя в волшебном саду пытается обольстить волшебница Кундри. В начале XX века была также хорошо известна поэма М. Лохвицкой «Лилит» – о роковой «властительнице мира», первой жене Адама из библейских апокрифов, а согласно халдейскому преданию, – богине любви и смерти, которая завлекает путников в свои «сады тенистые», где они обречены на вечный плен. Миф о Лилит всплывал также в отдельных стихотворениях Сологуба, Гумилева – с разной трактовкой. Возможно, Блок имел в виду и эти параллели. Но у него хозяйка сада обрисована смутно, нельзя даже сказать, что она хочет погубить героя, – возможно, она желает ему добра, отчего и отпускает его, – но герой сам предпочитает скудную прозу жизни чарующему «соловьиному саду».

Прощание с «соловьиным  садом» для Блока знаменовало  прощание с собственной творческой манерой. В совершенстве владея формой, будучи признан одним из корифеев русской поэзии, Блок переживал глубокий кризис – не столько творческий, сколько личностный. 25 марта 1916 г. Блок записал в своей записной книжке: «На днях подумал о том, что  стихи писать мне не нужно, потому что я слишком хорошо умею это  делать. Надо еще измениться (или – чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать матерьял» (Собр. соч. Т. 5. С. 203). В это время он работал над поэмой «Возмездие» (поэма так и не была закончена). Замысел ее возник еще в 1909 – 1910 гг. В ноябре 1909 г. Блок получил известие о смертельной болезни отца, А.Л. Блока, и выехал к нему в Варшаву, но в живых его уже не застал, но познакомился со сводной сестрой, Ангелиной Александровной Блок (1892 – 1918) (поэма «Возмездие» в последнем варианте посвящена ее памяти). Размышления о судьбе своей семьи в поэме сплетаются с раздумьями о России.

Объяснение «возмездия»  в предисловии к поэме довольно туманно, однако в контексте всего  творчества Блока оно ощущается  как покаяние и потребность в  изменении всего строя жизни. Это настроение обусловило его восприятие новой революции. Тем не менее для понимания отношения Блока к России показательно стихотворение «Грешить бесстыдно, непробудно…»

Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И с головой  от хмеля трудной

Пройти сторонкой  в Божий храм.

Три раза преклониться долу,

Семь – осенить  себя крестом.

Тайком к заплеванному полу

Горячим прислониться лбом.

Кладя в тарелку  грошик медный,

Три, да еще семь раз подряд

Поцеловать столетний, бедный

И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить

На тот же грош кого-нибудь,

И пса голодного  от двери,

Икнув, ногою отпихнуть.

И под лампадой у иконы

Пить чай, отщелкивая счет,

Потом переслюнить  купоны,

Пузатый отворив  комод.

И на перины пуховые

В тяжелом завалиться сне…

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краев  дороже мне.

Стихотворение показывает глубину  его готовности любить свою страну такой, какая она есть, даже в наихудшей  реальности – чем он выгодно отличается от многих современных, предшествующих и последующих демократических  критиков и обличителей России, которые  способны любить только сочиненный ими  же самими идеальный образ ее. 22 апреля 1917 г. Блок записывает в дневнике: «Все будет хорошо. Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться (Собр. соч. Т. 5. С. 208). Стихам о России сам поэт отводил в своем творчестве центральное место.

В это время он в самом деле бросил писать стихи. Более того, с июля 1916 по март 1917 г. – без малого год – Блок служил в действующей армии, табельщиком на строительстве дорог и военных укреплений под Пинском.

Февральскую революцию восторженно  приняла почти вся интеллигенция, но события октября многих испугали, что совершенно естественно. Блок, напротив, испытал прилив творческой энергии  и, судя по всему, новый прилив мистического возбуждения. 29 января 1918 г. он записывает в записной книжке: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь (чтобы заглушить  его – призывы к порядку  семейному и православию). <...> Сегодня я – гений» (Собр. соч. в 6-ти тт. Т.5 С. 238).

Гением Блок почувствовал себя, написав поэму «Двенадцать». Можно ли, в самом деле, считать  ее вершиной творчества поэта? В течение  семидесяти лет советское литературоведение  это доказывало, для кого-то –  убедительно, для кого-то – не очень. Блок, в самом деле «слишком хорошо»  умел писать стихи. В каком-то смысле «Двенадцать» – действительно шаг  вперед (если считать, что поэзия обязана  «идти вперед»). Во-первых, в отношении  формы: в поэме использованы разнообразные, богатые ритмы, причем использованы мастерски. Во-вторых, в смысле вовлечения в поэзию разговорного языка своей  эпохи (что поэтический язык должен обновляться – это факт, но вопрос, до какого предела можно снижать  стиль). В третьих, поэма – своевременна (если считать, что поэзия обязана  быть «своевременной»). Так что историческое значение ее – несомненно. Однако даже среди любителей поэзии трудно встретить человека, который читал бы «Двенадцать» просто так – «для души». Как пророчество поэма весьма сомнительна. Если пророчество – то о чем? О замене Российской империи военизированным тоталитарным государством СССР? Стоит ли «пророчеств» такая материя? Другое дело, что как всякое художественное произведение (а «Двенадцать» все же – художественное произведение) поэма допускает расширенное толкование, возможно, несогласное с замыслом автора. Блок считал, что увидел рождение нового мира – и ошибался. Но Христос, являющийся в конце поэмы, осеняющий шествие «апостолов нового мира» все-таки значим. «Религия – грязь (попы и пр.). – писал Блок 20 (7) февраля 1918 г. – Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы ″не достойны″ Иисуса, который идет с ними сейчас; а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой» (Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 239). «Другой» – очевидно, Антихрист. Но царством Антихриста Советская Россия все же не стала, несмотря ни на какие усилия безбожной власти и временное помрачение народных масс, основы христианской нравственности в ней все же сохранились, и многие люди, даже исповедуя атеизм на словах, на деле жили по заповедям Христовым. В этом смысле Блок действительно оказался пророком – может быть, сам того не желая. Именно как такое пророчество о Христе воспринимал «Двенадцать» известный московский подвижник благочестия, архимандрит Сергий (Савельев) (1899 – 1977), восторженно отзывавшийся о поэме.