Жизнь и творчетво А.А. Блока

«Первый мистик: Посвети. Не она ли пришла в этот час?

Второй мистик поднимает  свечу.

Совершенно неожиданно и  непонятно откуда появляется у стола  необыкновенно красивая девушка  с простым и тихим лицом  матовой белизны. Она в белом. Равнодушен взор спокойных глаз. За плечами лежит заплетенная коса. Девушка стоит неподвижно. Восторженный Пьеро молитвенно опускается на колени. Заметно, что слезы душат его. Все для него – неизреченно. Мистики  в ужасе откинулись на спинки стульев. У одного беспомощно болтается нога. Другой производит странные движения рукой. Третий выкатил глаза. Через некоторое время очнувшись, громко шепчут:

Прибыла!

Как бела ее одежда!

Пустота в глазах ее!

Черты бледны, как  мрамор!

За плечами  коса!

Это смерть!

<...> Пьеро: Господа!  Вы ошибаетесь! Это Коломбина!  Это – моя невеста!» (Блок А. Собр. Соч. в 6-ти тт. Т. 3. С. 11).

«Балаганчик» был поставлен  В.Э. Мейерхольдом на сцене театра В.Ф. Комиссаржевской в декабре 1906 г. и шел с большим успехом. Между  тем, драматический любовный треугольник  пьесы: Пьеро – Коломбина –  Арлекин, – отражает треугольник, реально  образовавшийся в жизни: Блок – Любовь Дмитриевна – Андрей Белый. Мистическое  преклонение перед Вечной Женственностью приняло земной, банальный оборот: Белый влюбился в жену друга, и в какой-то момент она готова была ответить взаимностью. Запутанные отношения дружбы-вражды продолжались до 1907 г., дело чуть не кончилось дуэлью, на три года контакты с Белым вообще прекратились, потом возобновились уже в более спокойной тональности, – однако не случайно заметил Блок в записной книжке: «Слишком во многом нас жизнь разделила» (Блок А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т.5 С. 185). Это увлечение Белого и связанная с ним путаница в отношениях не разрушили семьи Блока, но надломили его душевно. Зримым печальным результатом стало пристрастие к алкоголю.

Андрей Белый вспоминал  историю написания знаменитой блоковской «Незнакомки»: «Однажды, в 12 часов ночи – он: входит в мятом своем  сюртуке, странно серый, садится; и  – каменеет у стенки.

Л.Д.:

Саша – пьяный?

А.А. – соглашается.

Да, Люба, пьяный…

Вернулся в тот день с островов; в ресторане им было написано стихотворение ″Незнакомка″, потом получившее очень большую  огласку; его – не любил за все  то, что связалось с надрывом в  А.А., выступающего из теней серо-стертым  лицом; и – заявляющего хриплым  голосом:

Да, Люба, пьяный.

Стихотворение фигурирует, как автограф; я помню бумажку  с набросанными строками…» (Белый  А. Воспоминания о Блоке. С. 234). Мистическое стихотворение, к сожалению, более автобиографично, чем хотелось бы почитателям творчества Блока:

И каждый вечер  друг единственный

В моем стакане  отражен,

И влагой терпкой  и таинственной,

Как я, смирен и  оглушен…

…В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен  только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в  вине.

Зинаида Гиппиус, пережившая и Блока, и Белого, впоследствии вспоминала обоих – в ее воспоминаниях  немало тонких наблюдений: «Прежде  всего, они, Блок и Бугаев, люди одного и того же поколения <...> оба неисцелимо невзрослые. <...> Они оба не имели  зрелости, и чем больше времени  проходило, тем яснее было, что  они ее и не достигнут. Не разрушали  впечатления невзрослости ни серьезность Блока, ни громадная эрудиция Бугаева. Это все было вместо зрелости, но отнюдь не она сама. Стороны чисто-детские у них были у обоих, но разные: из Блока смотрел ребенок задумчивый, упрямый, испуганный, очутившийся один в незнакомом месте; в Боре – сидел баловень, фантаст, капризник, беззаконник, то наивный, то наивничающий. Блок мало знал свою детскость; Боря знал отлично и подчеркивал ее, играл ею. Оба они, хотя несколько по-разному, были безвольны. Над обоими властвовал рок. Но если в Блоке чувствовался трагизм – Боря был драматичен и, в худшем случае, мелодраматичен. На взгляд грубый, сторонний, и Блок, и Бугаев казались – скажем прямо, – людьми ″ненормальными″. И с той же грубостью толпа извиняла им ″ненормальность″ за их ″талант″, за то, что они ″поэты». (Воспоминания об Андрее Белом. С. 83 – 84)

Роль самой Гиппиус  в жизни Блока была тоже неоднозначна и небезупречна: считая всякую нормальную семейную жизнь «пошлостью», она  пустила «метафизическую сплетню» о кризисе творчества Блока после  женитьбы. Что касается Белого, то можно прислушаться и к суждению К.В. Мочульского: «Мы готовы сказать: у Блока не могло быть большего врага, чем Белый. И действительно, никто в жизни не причинил ему столько зла, столько страданий. Но это – только одна половина правды; а другая половина в том, что никто, некогда не любил его, как Белый» (Мочульский К.В. С. 112).

Нельзя не отметить, что  Блок осознавал ненормальность всего  жизненного строя этого сообщества людей с размытыми нравственными  принципами – в этом сказывалось  его «здоровое начало». Люди, близко знавшие его, подчеркивают в его  образе черты, мало вяжущиеся с расхожим представлением о «слепом ясновидце», ассоциировавшимся с известным портретом работы К.А. Сомова (который, кстати, не нравился ни самому Блоку, ни его родным). «Блок умел ходить по земле <...>, – писала Надежда Павлович, – и Блок чувствовал связь человека с землей» (Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 398). «Блок очень любил физический труд. – писала М.А. Бекетова. – Была у него большая физическая сила, верный и меткий глаз: косил ли он траву, рубил ли деревья или рыл землю – все выходило у него отчетливо, все было сработано на славу. Он говорил даже, что работа везде одна: что печку сложить, что стихи написать» (Бекетова М.А. С. 85т

Принципов переустройства мира на здоровых началах Блок искал в  народе, в революции – но не в  христианстве, не в Церкви. Возможно, психологически это было обусловлено  тем, что о Христе слишком много  говорили люди, причинявшие ему боль – Мережковские, Белый и люди их круга. Но ближайший его друг – Евгений Павлович Иванов (1879 – 1942) – был человеком глубоко верующим, причем верующим церковно. В переписке с ним Блок порой говорит о Христе: «Ведь я ″иногда″ Христом мучаюсь» (Блок А. Собр Соч. в 6-ти тт. Т. 6. С. 69). И тут же отвергает Его: «Никогда не приму Христа» (Там же. С. 82). Но о том, что восприятие Блоком Христа не было поверхностным, свидетельствует, к примеру, такое его стихотворение, посвященное Евгению Иванову:

Вот Он – Христос  – в цепях и розах

За решеткой моей тюрьмы.

Вот агнец кроткий  в белых розах

Пришел и смотрит  в окно тюрьмы.

В простом окладе синего неба

Его икона смотрит  в окно.

Убогий художник создал небо.

Но лик и  синее небо – одно.

Единый, светлый, немного грустный –

За ним восходит хлебный злак,

На пригорке лежит  огород капустный,

И березки и  елки бегут в овраг.

И все так близко и так далеко,

Что, стоя рядом, достичь нельзя,

И не постигнешь синего ока,

Пока не станешь  сам как стезя…

Пока такой  же нищий не будешь,

Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,

Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,

И не поблекнешь, как мертвый злак.

Стихотворение датировано 10 октября 1905 г. А 17 октября Блок участвовал в революционной демонстрации и  даже нес красный флаг. Возможно, потом эти воспоминания – Христос  в розах и красный флаг –  соединились в «Двенадцати». События  первой русской революции Блок относит  к числу наиболее важных вех жизни. Он откликнулся уже на начало ее – события «кровавого воскресенья», 9 января 1905 г.

Шли на приступ. Прямо  в грудь

Штык наточенный направлен.

Кто-то крикнул: «Будь  прославлен!»

Кто-то шепчет: «Не  забудь!»

<...>

Ведь никто  не встретит старость – 

Смерть летит  из уст в уста…

Высоко пылает ярость,

Даль кровавая пуста…

<...>

Революционные стихи Блока (вплоть до «Двенадцати») далеко не так однозначны, как пыталась их трактовать в свое время как советское, так и антисоветское литературоведение. Взять, к примеру, стихотворение «Митинг», рисующее выступление революционера на трибуне и его неожиданную смерть от чьей-то пули. Оратор наделен некоторыми прямо-таки демоническими чертами:

Он говорил  умно и резко,

И тусклые зрачки

Метали прямо  и без блеска

Слепые огоньки.

<...>

И серый, как ночные своды,

Он знал всему  предел,

Цепями тягостной  свободы

Уверенно гремел.

Только смерть неожиданным  образом просветляет и освобождает  самого оратора:

И в тишине, внезапно вставшей,

Был светел круг лица,

Был тихий ангел  пролетавший,

И радость –  без конца

<...>

Как будто, спрятанный у входа

За черной пастью дул,

Ночным дыханием свободы

Уверенно вздохнул.

События революции заставили  поэта выйти за пределы замкнутого личного мира, серьезно задуматься о судьбе своего народа, своей страны.

Ты и во сне  необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и  за дремотой тайна,

И в тайне –  ты почиешь, Русь…

«Из материала работы о  русских заговорах и заклинаниях  строится образ демонической колдовской Руси. – писал К.В. Мочульский. – Дебри, болота, зарева пожаров, снеговые столбы, где кружатся ведьмы, ночные хороводы разноликих народов, пути и распутья, ветер и вьюга, страшная, нищая Россия. И вся она – в движении, в полете, взметенная и взвихренная. В этом вихре – ее душа. Темный лик – лишь покров, закрывающий тайну. Стихотворение кончается торжественными мистическими строфами:

Живую душу укачала,

Русь, на своих  просторах, ты…

Отметим несравненное мастерство ″звуковой светотени″, контраста  темных ″у″ со светлыми ″а″. После  приглушенной мелодии на ″у″ (″живую душу… – Русь″) какими победными  трубами поют созвучия на ″а″:

И вот – она  не запятнала

Первоначальной  чистоты.

″Живая душа″ России, ″нищая″ ее природа озарена нездешним  светом <...> На русской земле, смиренной  и скудной, напечатлен Лик Христа. И чтобы понять Его – нужно  стать странником, скитальцем, ″нищим, распевающим псалмы″ <...> ″Путь″ – ″стремление″ – ″странничество″  – ″Россия″ – ″Христос″ - такова линия нарастания лирической волны  в стихах Блока» (Мочульский К.В. С.104). Неожиданно «церковно» звучит название второй книги Блока, вышедшей в декабре 1906 г. – «Нечаянная радость».

В более позднем стихотворении  «Задебренные лесом кручи…» – вновь тот же образ заколдованной и колдовской Руси, в темных недрах которой зарождается буря.

Навеки непробудной  тенью

Ресницы мхом опушены,

Спят, убаюканные ленью

Людской врагини – тишины.

И человек печальной  цапли

С болотной кочки  не спугнет,

Но в каждой тихой, ржавой капле –

Зачало рек, озер, болот.

И капли ржавые, лесные,

Родясь в глуши и темноте,

Несут испуганной России

Весть о сжигающем  Христе.

В конце 1906 г., в связи с  постановкой «Балаганчика», Блок познакомился с актерами театра В.Ф. Комиссаржевской. В их числе была Наталия Николаевна Волохова (1878 – 1966), которой он увлекся. Поэтически это увлечение отразилось в драме «Незнакомка» и в книге стихотворений «Снежная маска» (1907). Созвучное название носила и четвертая книга – «Земля в снегу» (1908).

Вьюга пела

И кололи снежные  иглы.

И душа леденела.

Ты меня настигла.

Ты запрокинула  голову в высь.

Ты сказала: «Глядись, глядись,

Пока не забудешь

Того, что любишь».

И указала на дальние  города линии,

На поля снеговые и синие,

На бесцельный холод.

И снежных вихрей поднятый молот

Бросил нас  в бездну, где искры неслись,

Где снежинки пугливо  вились.

Какие-то искры,

Каких-то снежинок неверный полет…

Как быстро –  так быстро

Ты надо мной

Опрокинула свод

Голубой…

Метель взвилась,

Звезда сорвалась,

За ней –  другая…

И звезда за звездой

Понеслась,

Открывая

Вихрям звездным

Новые бездны.

В небе вспыхнули  темные очи

Так ясно!

И я позабыл  приметы

Страны прекрасной –

В блеске твоем, комета!

В леске твоем, среброснежная ночь! <...>

Здесь сложение уже не силлабо-тоническое – тоническое, четко ощущается  лишь число ударений в строке, в  основном два, но многие строки длиннее  или короче, – однако музыкальная  организованность стиха от этого  не страдает – напротив, словесными средствами рисуется картина зыбкой, порывистой метели.

«Скажу одно: поэт не прикрасил  свою ″снежную деву″. – писала М.А. Бекетова о Волоховой. – Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, как она была дивно обаятельна. Высокий, тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза, именно ″крылатые″, черные, широко открытые ″маки злых очей″. И еще поразительна была улыбка, сверкающая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают тьму. Другие говорили: раскольничья ″богородица″. Но странно: все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла. Таинственный блеск угас, – осталась только хорошенькая брюнетка» (Бекетова М.А. С. 106).