Женские лбразы в романе Гончарова "Обыкновенная история"

     Женские образы в романе Гончарова  «Обыкновенная история»

     Содержание

     Введение  ……………………………………………………………….. 2

     История создания романа «Обыкновенная история» ……………... 3

     Художественное  своеобразие романа «Обыкновенная  история»…. 6

     Эволюция  женских образов в романах  И.А. Гончарова …………..18

     Заключение  ……………………………………………………………..22

     Список  использованной литературы …………………………………26 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Введение 

     Иван  Александрович Гончаров прожил долгую жизнь. Родился он в году, знаменательном для России, 1812-м, — наполеоновского  нашествия, Отечественной войны.

     Гончаров  был ровесником Герцена, на два года старше Лермонтова, всего лишь на год  моложе Белинского. Он был старшим  современником Тургенева, Некрасова, Достоевского — и пережил их всех: умер в 1891 году, на восьмидесятом году жизни, когда уже в полную силу звучал голос Чехова, который был  моложе его почти на полвека!

     Более пятидесяти лет русской жизни  прошли перед взором Гончарова —  художника-романиста. Многие годы и  десятилетия созидал он огромное здание своих романов в надежде  найти понимание и сочувствие. «...Я ждал, — писал Гончаров на склоне лет, — что кто-нибудь и  кроме меня прочтет между строками и, полюбив образы, свяжет их в одно целое и увидит, что именно говорит  это целое».

     Что же это за целое? Или, если воспользоваться известными словами Белинского: в чем пафос творчества Гончарова?

     Когда в старости Гончаров оглядывался  назад, в свое писательское прошлое, он всегда говорил о трех своих  романах — «Обыкновенной истории», «Обломове», «Обрыве» — как о  едином романном целом: «...вижу не три романа, а один. Все они связаны одною общею нитью, одною последовательною идеею — перехода от одной эпохи русской жизни, которую я переживал, к другой — и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т.д.»¹  

     История создания романа «Обыкновенная  история»

     Впервые роман И. А. Гончарова «Обыкновенная история» опубликован в «Современнике», 1847, №№ 3 и 4 (март—апрель). То, что роман был напечатан в передовом демократическом журнале того времени, являлось для него лучшей общественной и литературной рекомендацией.

     «Обыкновенная история» была первым художественным произведением Гончарова, появившимся  в печати. Всю свою творческую работу до «Обыкновенной истории» — перевод  нескольких глав из романа Э. Сю «Атар-Гюль», участие в рукописных альманахах Майковых — «Подснежник» и «Лунные ночи» (стихотворения, 1835, юмористическая повесть «Лихая болесть», 1838, повесть «Счастливая ошибка», 1839), «юмористический очерк нравов из чиновничьего круга» «Иван Саввич Поджабрин», 1842 (опубликован позднее, в 1848 г., в «Современнике» — см. т. 7 наст, изд.) и др. — Гончаров рассматривал, как «пробу сил» на пути к идейной зрелости и реалистическому мастерству. Стихотворения он впоследствии частично использовал в «Обыкновенной истории», приписав их Александру Адуеву и преднамеренно ухудшив в них отдельные строки.

     Над романом «Обыкновенная история» Гончаров работал в течение трех лет. В статье автобиографического  характера «Необыкновенная история» (1875—1878) он писал: «Роман задуман был  в 1844 году, писался в 1845, и в 1846 мне  оставалось дописать несколько глав». По убедительному свидетельству  одного из близких знакомых семьи  художника Н. А. Майкова — А. В. Старчевского, роман не только был задуман в 1844 году, но тогда же в некоторой части и написан².

     До  того, как отдать свою повесть «на  суд» Белинскому, Гончаров несколько  раз читал первую часть ее в  литературном салоне Майковых. Прежде чем появиться в печати, роман претерпел много исправлений и переделок.

     В самом начале 1846 года, как об этом пишет в своем «Воспоминании  о Белинском» И. Панаев, «Гончаров несколько вечеров сряду читал Белинскому свою «Обыкновенную историю». Белинский был в восторге от нового таланта, выступавшего так блистательно, и все подсмеивался по этому поводу над нашим добрым приятелем М. А. Языковым. Надобно сказать, что Гончаров, зная близкие сношения Языкова с Белинским, передал рукопись «Обыкновенной истории» Языкову для передачи Белинскому, с тем, однако, чтобы Языков прочел ее предварительно и решил, стоит ли передавать ее? Языков с год держал ее у себя, развернул ее однажды (по его собственному признанию), прочел несколько страничек, которые ему почему-то не понравились, и забыл о ней. Потом он сказал о ней Некрасову, прибавив: «Кажется, плоховато, не стоит печатать». Но Некрасов взял эту рукопись у Языкова, прочел из нее несколько страниц и, тотчас заметив, что это произведение, выходящее из ряда обыкновенных, передал ее Белинскому, который уже просил автора, чтобы он прочел сам. Белинский все с более и более возраставшим участием и любопытством слушал чтение Гончарова и по временам привскакивал на своем стуле, с сверкающими глазами, в тех местах, которые ему особенно нравились»³.

     Белинский и Некрасов намерены были включить «Обыкновенную историю» в задуманный ими тогда литературный альманах «Левиафан». Но издание альманаха  на было осуществлено. Осенью 1846 года Некрасов и Панаев приобрели право на издание  «Современника», первый номер которого Некрасов и Белинский в 1847 году намечали открыть романом Гончарова.

     «Обыкновенная история» поставила Гончарова в  первый ряд прогрессивных писателей-реалистов, стремившихся, по словам Белинского, к  критическому изображению «разных  сторон общественной жизни».

     В одном из своих писем к Боткину  Белинский писал: «Повесть Гончарова  произвела в Питере фурор —  успех неслыханный! Все мнения слились  в ее пользу... Действительно, талант замечательный. Мне кажется, что  его особенность, так сказать  личность, заключается в совершенном  отсутствии семинаризма, литературщины  и литераторства, от которых не умели  и не умеют освобождаться даже гениальные русские писатели... Я  уверен, что тебе повесть эта сильно понравится. А какую пользу принесет она обществу! Какой она страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму!»⁴.

     Что касается самого Гончарова, то свою задачу как автора «Обыкновенной истории» он в известной статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879) определил так: «Когда я писал «Обыкновенную  историю», я, конечно, имел в виду —  и себя, и многих подобных мне, учившихся  дома или в университете, живших по затишьям, под крылом добрых матерей, и потом отрывавшихся от неги, от домашнего очага со слезами, с  проводами (как в первых главах «Обыкновенной  истории») и являвшихся на главную  арену деятельности, в Петербург.

     И здесь — в встрече мягкого, избалованного ленью и барством мечтателя-племянника с практическим дядей — выразился намек на мотив, который едва только начал  разыгрываться в самом бойком центре — в Петербурге. Мотив  этот — слабое мерцание сознания необходимости  труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе с всероссийским застоем.

     Это отразилось в моем маленьком зеркале  в среднем чиновничьем кругу. Без сомнения, то же — в таком  же духе, тоне и характере, только в  других размерах — разыгрывалось  и в других, и в высших, и  низших сферах русской жизни.  

     Художественное  своеобразие романа «Обыкновенная история» 

     В первом же опубликованном произведении — романе «Обыкновенная история» — Гончаров явился истинным романистом: стал одним из творцов классического  русского романа с его эпической  широтой, обнимающей все разнообразие, пестроту и движение русской жизни, с драматизмом человеческих судеб, с ясно выраженным авторским идейным  и нравственным пафосом.

     Гончаров  родился и вырос в провинциальном захолустье — в широко, почти  по-деревенски раскинувшемся на высоком  берегу Волги губернском городе Симбирске, в патриархальной купеческо-дворянской семье.

     «Дом  у нас был, — вспоминал писатель через много десятилетий, — что  называется, полная чаша, как, впрочем, было почти у всех семейных людей  в провинции, не имевших поблизости деревни. Большой двор, даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, хлевами, сараями, птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры и утки — все это населяло оба двора. Амбары, погреба, ледники  переполнены были запасами муки, разного  пшена и всяческой провизии для  продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня» («На  родине», 1888).

     Итак, целое имение, деревня — в городе. Это и есть русская провинция, источник, которым прежде всего и питалось романное творчество Гончарова, провинциальное захолустье, чей образ так полно и наглядно им запечатлен.

     Сначала было полудеревенское, полугородское  детство, когда мальчик еще не может отделить себя от мира, в котором  существует, хотя инстинктивно, по зову своей человеческой природы, и рвется за его пределы. Были беспредельные  дали за Волгой, открывавшиеся с  откоса, «обрыва» волжского берега, дали, в которых возбужденному  воображению мальчика почудилось однажды  море.

     Детские впечатления Гончарова вряд ли тождественны, при всем их очевидном подобии, впечатлениям Илюши Обломова, скорее, они сходны с впечатлениями его друга  Андрея Штольца: подобно тому как  деловой и практический мир Штольца-отца смягчался влиянием матери и поэзией  старой дворянской культуры, в «купеческую» атмосферу дома Гончаровых особую настроенность  внес «крестный отец» Гончарова  Н. Н. Трегубов — старый моряк и  путешественник, своими рассказами прививший  мальчику любовь к чтению «путешествий», к никогда не виданному им морю.

     Путь  Гончарова-юноши, сына купца, был заранее  определен: после обучения в детстве  в частных пансионах — в  традиционное для русских «негоциантов»  — купцов и торговцев — Московское коммерческое училище, куда он был отдан  десятилетним мальчиком, но которого так  и не закончил. О бесцветных и  бесплодных годах, проведенных в  училище, сказать нечего, кроме того, что сказал о них сам Гончаров: «Мы кисли там восемь лет, восемь лучших лет, без дела!»

     А в августе 1830 года, по просьбе вдовы  купца Авдотьи Матвеевны Гончаровой, «купецкий сын» Иван Гончаров был  «уволен» из купеческого звания, что  давало ему право поступления  «в университет, а потом статскую или по ученой части службу». Через  год, успешно выдержав экзамены, Гончаров становится студентом словесного отделения (филологического факультета) Московского  университета.

     Свое  «студенчество» Гончаров описал позднее  в мемуарном очерке «В университете» (1887). Начало тридцатых годов XIX столетия — особая, неповторимая пора в истории Московского университета. Восторженное чувство юношеского братства царствовало в его аудиториях, где читали лекции выдающиеся для своего времени ученые, где слушали эти лекции Белинский, Герцен, Огарев, Станкевич, Лермонтов, Гончаров... Романтика бескорыстной дружбы, чистых чувств, высоких духовных исканий определила облик этих замечательных молодых людей тридцатых годов. В такой романтике, как и «в первой, нежной любви», было много наивного, но она создала, окрасила в особый цвет тех, кто возрос в ее восторженной и творческой среде. «Знания, приобретаемые в университетской аудитории, — вспоминал Гончаров в «Заметках о личности Белинского» (1881), — дополнялись в кругу товарищей, при совместном чтении и взаимном объяснении оригиналов или переводов с иностранных языков, наконец, среди прений, разборов в юных кружках, в добывании с трудом и в взаимной передаче книг. Разве это не школа, не академия, где гранились друг о друга юные умы, жадно передавая друг другу знания, наблюдения, взгляды — вся эта жажда и любовь к знанию? <...> Не так ли мы все приобретали то, что есть в нас лучшего и живого? Не там ли, в юношеских университетских кружках, и мы сортировали и осмысливали то, что уносили от кафедры?»

     Гончаров  в студенческие годы дышал этой творческой атмосферой, хотя и остался чужд юношескому бунтарству, духу протеста, столь характерному для студентов  Белинского, Герцена, Лермонтова, не разделял он и революционных, социалистических идей, горячо обсуждавшихся в передовых  студенческих кружках, например, кружке Герцена и Огарева. Гончаров весь проникнут идеально-романтическим  преклонением перед искусством, художеством, он осторожно слушает лекции «эстетиков»  Давыдова, Надеждина-Шевырева, благоговеет  перед Пушкиным, гению которого, как напишет он потом, «я и все  тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование» («В университете»). Он вглядывается в удивительное лицо гениального поэта, когда тот  в сентябре 1832 года посетил аудиторию  словесного отделения, вглядывается, чтобы  запомнить его на всю жизнь.