Событие - один из возможных переводов основополагающего термина философии позднего Хайдеггера das Ereignis. Процесс прояснения и обоснования «das Ereignis» продолжает размышления Хайдеггера о наиболее фундаментальных терминах метафизики в попытке нахождения применимого языка для преодоления метафизики. Вводя «das Ereignis» в качестве ключевого слова в деле мышления, Хайдеггер утверждает, что оно также непереводимо, как греческое "логос" и китайское "дао". В "Письме о гуманизме" Хайдеггер объясняет, что язык метафизики, ориентированный на логико-грамматическое понимание языка с его субъектно-предикатным отношением, не позволил ему выразить поворот от "Бытия и Времени" к "Времени и Бытию". Здесь же Хайдеггер отмечает, что лекция "О сущности истины" уже содержит меру проникновения в этот поворот. Согласно Хайдеггеру, стержневое понятие этого поворота das Ereignis тематически разрабатывалось в эссе о Гельдерлине и в "Истоке художественного произведения", хотя и не получило должной трактовки вплоть до "Тождества и различия" (1957) и "На пути к языку" (1959).

   Отсылая к заявлению Аристотеля, что многими  способами говорится о бытии (которое  открывает исследование Брентано о  многообразии значения бытия у Аристотеля), Хайдеггер говорит, что прежде, чем будет установлено общее основание многозначности бытия, необходимо ответить на первоначальный вопрос - "Откуда бытие как таковое получает свое определение?" А бытие, как различие, разворачивается в вопрос о смысле бытия в контексте его временного характера. Поэтому Хайдеггер отвечает: бытие определяемо областью времени. То, что бытие связано со временем, уже содержится в учениях древних, которые познавали бытие как постоянство в присутствии. А время всегда выступало как критерий различения бытия на временное, вневременное и надвременное. А то, почему бытие должно быть понимаемо в контексте времени, никогда не становится непосредственной темой философского исследования. В противоположность этому забвению, Хайдеггер ставит перед собой вопрос: "Каким образом центральная проблематика всякой онтологии... коренится в явлении времени?" Для обоснования метафизики в целом, необходимо было разъяснить скрытое отношение бытия и времени.

   Dasein "бытие-в-мире" отождествляется с просветом. Последний с самого начала понимается как процесс временной. "Бытие и Время" заключает, что именно экстатическая временность изначально проясняет Dasein и делает однозначным его артикулируемую структуру в контексте трех модусов времени - прошлого, настоящего и будущего. Временность есть условие возможности эк-зистенции, которой является Dasein. Временность разворачивает Dasein в его пределах, что определяет способ понимания бытия, которым обладает человек. Понимание бытия в Dasein само по себе проектирует бытие на время.

   "С  несокрытостью Da, обоснованного  в экстатически растянутой временности. Dasein получает время" (Хайдеггер).

   Существенным  упущением "Бытия и Времени" был третий раздел первой части книги Хайдеггера, озаглавленный "Время и Бытие". Первые два раздела, завершающиеся демонстрацией того, что временность есть бытие сущего, должны были быть завершены разъяснением времени как трансцендентального горизонта вопроса о бытии. Но язык Dasein, включающий, в частности, такие выражения, как "трансцендентальный горизонт", оказался не подходящим для выражения поворота от "Бытия и Времени" к "Времени и Бытию"¹².

     В понимании Лотмана присутствие события в текстовой реальности опознается на основе развертывания Цепи «случайных» событий в сюжетную структуру. «Событием в тексте является перемещение персонажа через границу семантического поля», т. е. событие принимается в качестве резкого и неожиданного смещения семантического поля. То, что событийно для текста, необязательно событийно для наблюдателя (читателя). Событие расслаивается на две формы: непредсказуемость (случайность) и предсказуемость (необходимость, ожидание повторения). Форма какого-либо явления событийна, если она выражает себя благодаря непредсказуемости, событие событийно в случайности проявления. Лотман развивает идею взрывного характера событийного времени: всякий раз, когда событие предъявляет себя наблюдателю, оно влечет за собой взрывные изменения, обновляющие и трансформирующие систему, в которой оно себя проявило. Новизна, случайность и непредсказуемость — неизменные качества взрывного поля событийности.

  Предположим, «бытие-в-мире» (или «со-бытие») есть основоустройство присутствия, в каком оно движется не только вообще, но преимущественно в модусе повседневности, то это должно всегда уже и онтически ощущаться. Тотальная пропажа в скрытости была бы непонятна, тем более что присутствие располагает бытийным пониманием самого себя, сколь бы неопределенно оно ни функционировало. Но как только задевали сам «феномен миропознания», он тут же подпадал «внешнему», формальному толкованию. Показатель тому — еще сегодня обычное введение познания как «субъект-объектного отношения», таящее в себе сколько «истины», столько пустоты. Субъект и объект не совпадают и с присутствием и миром.

  Даже  если бы пришлось определять бытие — в онтологически первично из познающего бытия-в-мире, то и тут первой непременной задачей встала бы феноменальная характеристика познания как некоего бытия в мире и к миру. Когда рефлексируют над этим бытийным отношением, ближайшей данностью в качестве того, что познается, оказывается сущее, именуемое природой. На этом сущем познание само не обнаруживается. Если оно вообще «есть», то принадлежит единственно тому сущему, которое познает. Но и в этом сущем, человеческой вещи, познание тоже не налично. Во всяком случае оно не констатируемо извне так, как скажем телесные свойства. И вот поскольку познание принадлежит этому сущему, но не есть внешнее свойство, ему остается быть «внутри». Чем однозначнее же держатся того, что познание ближайшим образом и собственно «внутри», да и вообще не имеет ничего от образа бытия физического и психического сущего, тем безусловнее верят, что движутся вперед в вопросе о сущности познания и прояснении отношения между субъектом и объектом.

  Внятие познаваемого есть не возвращение схватывающего выхождения наружу с добычей назад в «камеру» сознания, но во внимании, сохранении и удержании познающее присутствие остается в качестве присутствия тоже снаружи. В «простом» знании о бытийной взаимосвязи сущего, во «всего лишь» представлении его, в «только думании» о нем я не менее снаружи при сущем в мире, чем при исконном постижении. Даже забывание чего-либо, когда по видимости всякое бытийное отношение к прежде познанному стерто, надо осмыслить как модификацию исходного «бытия-в», равным образом всякий обман и всякое заблуждение.

  Показанная  взаимосвязь фундирования конститутивных для познания мира модусов «бытия-в-мире» делает ясным: в познании присутствие достигает нового статуса бытия к всегда уже открытому в присутствии миру. Эта новая бытийная возможность способна оформиться в самостоятельную, стать задачей и в качестве науки взять на себя руководство «бытием-в-мире». Но ни познание не создает впервые «commercium» субъекта с миром, ни такое «commercium» не возникает из воздействия мира на субъект. Познание есть фундированный в «бытии-в-мире» модус присутствия. Поэтому «бытие-в-мире» как основоустройство требует предварительной интерпретации.

     Феноменологическое выявление бытия ближайшего сущего производится по путеводной нити повседневного «бытия-в-мире», которое мы именуем также обращением в мире и с внутренним сущим¹³.

     Таким образом, в данной работе мы будем руководствоваться представлением о том, что концепт «событие» - это своеобразный способ восприятия и передачи длительности, в которой бытие становится тем, чем оно представлено в ментальном мире человека, с целью создания перцептов и аффектов при прочтении художественного текста.      
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

РАЗДЕЛ 2

     Рассмотрим особенности реализации концепта «событие» в романе Ильи Стогова «Камикадзе».

     "Когда я написал "Камикадзе", мне было 27, - пишет Стогов. - По инерции я все еще работал журналистом. Вернее, даже главным редактором одной газетенки…

     В "Камикадзе" у героя есть возлюбленная. Каждую ночь того года голова описанной в "Камикадзе" девушки лежала на одной подушке с моей. Потом перестала лежать.

     Странно, до чего же все, что начало вдруг со мной твориться, было похоже на то, о чем я написал в этом романе. 
     Обнаружив себя со вспоротыми венами в больнице... чувствуя, что на самом деле схожу с ума... глядя, как жизнь моя расползается, словно сгнившая дыня... я сто раз подряд понимал, что книжки писать нужно было не про несчастную любовь... а детские сказки... про ежиков и лисичек... причем чтобы в конце все они между собой переженились. 
     Еще в "Камикадзе" есть герой, написавший документальную книгу про русских террористов. Я тоже написал такую. Моя называется "Революция сейчас!. 
     Кое-где наши с ним книги совпадают дословно. Не упрекайте меня в плагиате. Упрекните лучше тех, кто реализовал сюжет "Камикадзе" 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне"¹⁴.

     Как видно из предисловия, в романе присутствует определенная доля автобиографичности, т. е. его события имеют отношение к первичной реальности. С другой стороны, террористические организации не обстреливали Кремль и не захватывали премьер-министра Японии в Исаакиевском соборе. Почему же Стогов, писатель-журналист, так рьяно выступающий за «реальные истории» в литературе, и «обвиняющий» писателей в том, что они создают «вторичную реальность», сам описал в романе выдуманные события?

     Ответ, вероятно, находится в самом  предисловии. Во всех изданиях романа «Камикадзе» Стогов, как бы, оправдывает свою «вторичную реальность» тем, что при ее моделировании ему было 27 лет, и что этот роман «юношеский». Илья Стогов не считает себя писателем:

     «Я журналист, и для меня это принципиально. Писатель – это тот человек, который создает вторичную реальность. Придумывает историю Анны Карениной и подводит ее к тому, чтобы она бросилась под поезд. Журналист – это тот, кто старается правдиво описать первичную реальность. Он смотрит вокруг и сообщает читателю то, что увидел. Это благородная задача, в отличие от той, какую ставит перед собой писатель.

     Юрий Лотман сказал, что если бы на Землю высадились инопланетяне, то их бы повергло в шок огромное количество неправдоподобных историй. Мы живем в окружении мифов, которые не имеют никакого отношения к реальности. Кто такие Вини Пух, Анна Каренина, Евгений Онегин и герои романов Пелевина?

     Мы считаем, что культурный человек обязан владеть определенным инструментарием, разбираться в классической литературе.

     Мой отец отлично разбирается во всей этой русской классической «тухлятине», но в результате он живет в абсолютно выдуманном мире. Он не понимает того, что происходит вокруг. Он - зритель канала «Культура», русский классический интеллигент. После каждого разговора с ним мне хочется прополоскать свои мозги.

     Борис Акунин, еще один любитель моделирования вторичной реальности, на вопрос, кто лучше, Путин или Медведев, ответил:

     -     Медведев, наверное, лучше. Он, все-таки интернетом умеет пользоваться.

     Наверняка, он отвечал, руководствуясь тем стереотипом, что тот, кто пользуется интернетом, прогрессивнее, условно говоря, не ретроград. Но ведь это вообще не имеет отношения к реальности!

     Русский народ – это такой безголосый гигант, от лица которого говорит интеллигенция. Но наша интеллигенция живет в мире, населенном монстрами и химерами, почерпнутыми из литературы. Поэтому для меня «писатель» - это не комплимент, а скорее оскорбление…

     Ничего хуже, чем русский писатель, представить нельзя!»¹⁵.

     Ошибочно полагать, что после выхода трех первых романов Илья Стогов вмиг превратился в журналиста и изменил свое мнение о писателях. Его творчество целесообразно рассматривать, как «единый текст», и изменения в мировоззрении происходят на протяжении времени, т. е. с течением длительности, с реализацией «со-бытия». Роман «Камикадзе» так же является наглядным примером своеобразного симбиоза художественной и документальной литературы с тем отличием от «Революции сейчас», что вымысла больше в «Камикадзе»:

     «Еще в "Камикадзе" есть герой, написавший документальную книгу про русских террористов. Я тоже написал такую. Моя называется "Революция сейчас!" ¹⁶.

     Но и вымысел в «юношеском» романе, условно говоря, разбавлен автобиографическими деталями.

     В 1999-м году роман «Камикадзе» был резко раскритикован в журнале «Знамя» Александром Тектусом:

     «Издательство рекламирует книгу так: "Первая в России книга о "новом русском терроризме"... Очень скоро их лица заполонят первые полосы центральных газет. Их именами будут пугать детей и продажных чиновников. Рано или поздно они погибнут, но оставят после себя сотни сожженных "мерседесов", десятки взорванных банков, памятников и офисов, тысячи трупов... Они – члены "красных бригад", новые террористы, русские камиказде".   

 В  реальности никаких "Красных бригад" в России, естественно, нет, как нет и никакого "Ильи Стогова", хотя на Стогова дана "биографическая справка": "Родился в 1970 в Ленинграде, свыше 10 лет работает журналистом, сотрудничает со всеми (именно так и написано: со всеми!) крупнейшими отечественными газетами и журналами, "сюжеты его книг основаны на подлинных материалах журналистских расследований" (ха-ха!). Автор романов "Череп императора" и "Кровавая Мэри по-ирландски". К сему приложена фотография некоего человека в широкополой шляпе, который раскуривает сигару, тщательно пряча лицо. Такой вот новый "Белый орел", с 17-летнего возраста пишущий во все крупнейшие издания» ¹⁷.