Биография Маяковского

• 150 000 000 мастера этой поэмы имя.

Вот почему, даря книжку, поэт часто ограничивался  только тем, что надписывал фамилию  и имя автора.

Благоговейное отношение Маяковского к В.И. Ленину известно, и отрицательная оценка поэмы "150 000 000" вождем воспринималась поэтом очень болезненно.

В те же дни, в начале августа 1921 года, С.А. Есенин дал мне записку, в которой  просил пропустить меня в Дом литераторов. В Москве, на Арбате, был тогда такой закрытый клуб писателей, поэтов, журналистов. Вход в этот Дом литераторов разрешался только по приглашениям и рекомендациям членов Дома.

Вечер 7 августа  в Доме литераторов запомнился мне  потому, что именно тогда и там впервые я услышал о смерти Александра Блока. Зал был уже переполнен, столики заняты, а все чего-то ждали, не начинали. Потом на небольшую эстраду вышел более бледный, чем всегда, и заметно взволнованный В.Я. Брюсов. В его руках была телеграмма. Наступило глубокое молчание, и Брюсов очень тихо, но отчетливо произнес: "Получена телеграмма из Петрограда. Сегодня скончался Александр Блок". Почтили память поэта. Речей не было. А потом перешли к очередной программе. Читали стихи. После Александра Кусикова выступал с только что законченным "Пугачевым" Сергей Есенин. Он читал горячо, темпераментно жестикулирую, совсем не так, как в последние месяцы жизни, после возвращения из заграничной поездки. Во время чтения Есениным "Пугачева" в зал вошел В.В. Маяковский. Кто-то из молодежи уступил ему место за столиком. Многие стояли у стен. Есенин продолжал чтение.

Маяковский  в этот вечер не выступал. Его  окружало множество знакомых людей, но казалось, что он чувствует себя не совсем в своей среде. Время  от времени я отвлекался от Есенина и всматривался во Владимира Владимировича и его спутницу. Они слушали внимательно, не переговариваясь, как это делали некоторые. В этом внимании была какая-то сдержанность и настороженность. Возбуждение Есенина вызывало в Маяковском подчеркнутую невозмутимость, быть может, чуть-чуть демонстративную. И после они ни разу друг к другу не подошли, не заговорили.

Выступление Есенина имело успех. Ему дружно аплодировали. Но он рано ушел с кем-то из друзей.

Подойти к  Маяковскому я не решился. Мне запомнилось, что у него на плече была ручная лисица, которую он в перерыве кормил у стойки буфета. Уже после войны разъяснилась ошибка моей памяти. Это была не лисица, а ручная белка, и угощал ее Владимир Владимирович каким-то ореховым печеньем или пирожным, которое тогда было большим лакомством. Никакой лисицы у него не было никогда. А с белочкой Маяковский действительно очень дружил.

Еще раз  я видел Маяковского жарким августовским днем того же 1921 года. Он шел с Красной  площади стремительно и легко чрез толпящихся около Иверской часовни богомольцев. Теплый ветер доносил из многочисленных "обжорок" Охотного ряда жирный запах жаренной требухи. Звенели и скрежетали на крутых поворотах трамваи. Мальчишки бойко торговали газетами, папиросами, предлагали конфеты-ириски. Маяковский узнал меня, приветливо кивнул мне, что-то крикнул на ходу и, не останавливаясь, пошел по направлению к Тверской. Он спешил. Он всегда спешил. В будущее. Через несколько минут я был уже на Красной площади.

Это было в 1921 году, когда Владимир Ильич уже поправился после тяжелого ранения и, как всегда напряженно работал в Кремле.

3. Москва. 1924

В 1924 году я  служил в политотделе Каспийского  военного флота и одновременно учился на историко-филологическом факультете Азербайджанского государственного университета в Баку. Я слушал специальные курсы, которые читал известный поэт-символист, тогда уже профессор, Вячеслав Иванович Иванов. В его семинарах я специализировался по творчеству Пушкина и по поэтике.

Весной этого  года А.В. Луначарский пригласил В.И. Иванова приехать в Москву и выступить на всесоюзном чествовании Пушкина в день его рождения, 6 июня. Одновременно предполагалось отметить столетие приезда Пушкина в Михайловское. Вячеслав Иванов согласился прочесть доклад на тему "Пушкин в 1924 году". Он мне предложил сопровождать его в поездке и присутствовать на пушкинских торжествах. Мне удалось получить отпуск в политотделе, и в конце мая я очутился с В.И. Ивановым в Москве.

Не стану  описывать волнующих пушкинских дней, торжественного заседания в Большом театре, вступительного слова А.В. Луначарского. В это время Маяковский написал свое знаменитое стихотворение "Юбилейное", но в Большом театре поэта, кажется, не было. На торжественном вечере он не выступал. Стихотворение, посвященное Пушкину, появилось позднее, в августе, во втором номере журнала "Леф".

Но через  несколько дней после торжественного собрания в Большом театре произошла  очень любопытная встреча Маяковского  с Вячеславом Ивановым. Это случилось  так. При Московском университете существовало студенческое Общество любителей российской словесности. Им руководил профессор Павел Никитич Сакулин. Вячеслав Иванович несколько раз обедал у гостеприимных Сакулиных. Однажды после обеда Павел Никитич сказал: "Мне, Вячеслав Иванович, надо вас сегодня заманить в Общество любителей российской словесности. Мои студенты хотят встретиться с вами и устроить небольшое чествование".

Вячеслав  Иванов согласился, но сказал, что у  него нет с собой стихов, которые  он мог бы прочесть, чтобы от него не ждали интересного, подготовленного выступления. Сакулин успокоил его, и мы отправились в старое здание университета на Моховой, где уже собралась полная аудитория. Студенты встали и аплодисментами приветствовали старого поэта. Сакулин открыл заседание и предоставил слово одному из членов общества. Студент обратился к Вячеславу Ивановичу с мучительно-высокопарным приветствием: "Мая благодарим вас, барда нашей поэзии, что вы посетили нас. Для нас это большое событие, ибо все мы сыны и служители муз..." и т.д. всем было как-то не по себе. Слушать оратора становилось все труднее. В тот момент, когда речь была, видимо, еще только в самом начале, с шумом открылась дверь, и в аудиторию вошел Маяковский с палкой в руке. За ним Н.Н. Асеев и два молодых поэта. Еще в дверях, направляясь к столу президиума, Маяковский своим громовым голосом перекрыл оратора: "Как вам не стыдно, молодой человек! К нам приехал большой поэт, а вы произносите тут такие смердящие слова. Прекратите словоблудие! Ни Вячеславу Ивановичу, ни нам эта патока не нужна! Давайте лучше поговорим о деле, почитаем хорошие стихи, не поэзию вчерашнего дня, а поэзию сегодняшнюю. Вячеслав Иванов умеет ценить настоящую поэзию. Мне давно хотелось почитать ему свои стихи". И затем, обратившись к аудитории и к президиуму, спросил: "Не возражаете?"

Вячеслав  Иванов обрадовался прекращению  высокопарного панегирика и поддержал  Маяковского. Владимир Владимирович как  всегда читал удивительно хорошо, тотчас завладев вниманием аудитории. Вячеслав Иванович сосредоточенно слушал его.

Не могу вспомнить отчетливо, когда я  впервые услышал, как Маяковский читает свое "Юбилейное". Вернее всего, что в этот раз "Юбилейное" не читалось. Это было бы в контексте  тех дней так значительно, что  я не мог бы забыть о таком событии. Я слышал "Юбилейное" в исполнении автора много раз, но позднее, в 1926 году в Баку, когда это стихотворение было уже хорошо знакомо, после его появления в печати. В этот раз, среди других вещей, Маяковский прочел "Необычайное приключение...", "О дряни", отрывки из "Люблю", "Прозаседавшиеся", "Рабочим Курска..." и по требованию молодежи "Наш марш" и "Левый марш". Просили прочесть "хоть кусочек" из "Облака в штанах". Маяковский ответил: ""Облака" я сейчас не читаю".

Чтение произвело  на всех сильнейшее впечатление. 
После выступления Маяковского устроители вечера пригласили гостей в одну из соседних аудиторий, где был предложен чай. Вячеслав Иванов сидел рядом с Владимиром Владимировичем с одной стороны и с П.Н. Сакулиным — с другой. Говорили о работе Маяковского над поэмой о Ленине, о поэме "Про это". Маяковский обращался к Вячеславу Иванову как к хорошему, доброму знакомому, хотя в прошлом они встречались не часто.

Маяковский  прямо спросил: "Понравились вам  мои стихи?" Вячеслав Иванович ответил  дружелюбно, но твердо: "Мне ваши стихи очень чужды. Ни вашего стиха, его архитектоники, ни такой лексики я не могу для себя представить. Но было бы ужасно, если бы все писали одинаково. Некоторые ваши стихи я воспринимаю как скрежет, как будто по стеклу режут чем-то острым. Но это, вероятно, соответствует тому, что вы чувствуете, что вы слышите. Я понимаю, что это должно волновать нашу молодежь. Мой камертон — хоралы Баха, музыка Жуковского, Пушкина, Тютчева".

Заговорили  о Пушкине, о Блоке, о литературных и театральных новостях, о предстоящей поездке В.И. Иванова в Италию.

Маяковский  тоже собирался за границу, но несколько  позже, осенью, в Париж и в Берлин.

Встреча с  Маяковским произвела на В.И. Иванова  большое впечатление, он потом не раз тепло вспоминал его шумное и напористое появление в затхлом собрании "Любителей российской словесности". "Какой сильный, какой большой, какой устремленный человек!"

Как и многие встречающиеся с Маяковским, я  знаю, что Владимир Владимирович был  не только сильным, мужественным человеком, который не страшился никаких трудностей и не терялся ни в какой аудитории, но и добрым и ласковым, нежным к тем, кого любил, кому симпатизировал. Особенно внимательно относился к детям, и в его непосредственности и душевной чистоте было много детского. При этом был очень раним, но сдержан и никогда не показывал своей боли. Он был организован, точен, пунктуален не только в работе, но и в повседневном быту, требователен к себе и к другим, влиятельным и невлиятельным лицам. Сосредоточенный в работе, Маяковский был общителен и прост с людьми. В нем самом, как и в его творчестве, равно сочетались лирическое и сатирическое начала. Об этом свидетельствует "все написанное Маяковским", в том числе его письма и даже записочки с забавными с трогательными рисунками.

4. Последние  встречи (1926-1930)

17 февраля  1926 года В.В. Маяковский приехал  в Баку. Он только три месяца  тому назад вернулся из большой  поездки по Америке и Европе  и теперь ездил по Советскому  Союзу, рассказывал о своем  путешествии и читал новые стихи. В Баку Владимир Владимирович пробыл неделю. За эти дни он не только выступал, но осматривал город, ездил на строительство новых нефтяных промыслов. Об этом писал в очерке "Америка в Баку". Выступал в помещении Тюркского государственного театра и Бакинского рабочего театра, в кино "Рекорд", бывал в редакции газеты "Бакинский рабочий", встречался с участниками литературной группы "Весна". Я был едва ли не на всех этих выступлениях и встречах, и каждый раз слышал что-то новое, часто совершенно неожиданное.

Обычно Маяковский появлялся задолго до выступления, ходил по фойе, присматривался к  публике, заговаривал с молодежью, расспрашивал о любимых поэтах, выяснял  отношение к себе, к своей поэзии. Охотно подписывал свои книги, но часто  потешался над теми, кто просил что-нибудь надписать на память просто на листе бумаги. Иногда вместо автографа оставлял беглый, очень выразительный рисунок, всего из нескольких штрихов.

Первое выступление  состоялось днем 19 февраля, в так  называемом Маиловском оперном театре. Зал был переполнен. Это были первые теплые дни, на улицах продавали мимозы и у многих в руках были эти цветы. Доклад Маяковского назывался "Мое открытие Америки". Он рассказывал то, что позднее вошло в его очерки, известные под этим названием, но кое-что в печатном виде отсутствовало. Он не читал, а рассказывал, как бы непринужденно импровизируя текст. Потом читал стихи. Пожалуй, интереснее всего были ответы на записки — молниеносные, остроумные, задорные. В это время Маяковский уже думал о создании книги "Универсальны ответ" — "записочникам". Он сохранял поступавшие к нему записки (по его подсчету, их накопилось около 20 000), но так был занят, что книгу написать не успел.

Не все  слушавшие Маяковского были настроены  доброжелательно. Скептики и просто предубежденно относившиеся к советской литературе злобствовали, посылали анонимные записки. Были "типовые вопросы", и Маяковскому почти всегда удавалось в разных аудиториях отвечать по-разному. Некоторые вопросы его раздражали, сердили. Такого раньше я в нем не замечал. Так, он иногда терял самообладание, когда его спрашивали, как он относится к Пушкину, или более определенно: "Почему вы не любите (или не признаете) Пушкина?" На этот вопрос Владимир Владимирович отвечал: "Я уверен, что отношусь к Пушкину лучше, чем автор этой нелепой записки". Или спрашивал: "А кто вам сказал, что я не люблю поэзии Пушкина?" Иногда из зала кричали: "Вы же сами не раз отрицали значение Пушкина!" Маяковский терпеливо разъяснял, что Пушкин и пушкинисты не одно и то же, да и пушкинисты бывают разные. Однажды он пригласил автора записки о Пушкине выйти на эстраду и начать читать вслух на память стихи и поэмы Пушкина. Кто кого перечитает. "Вот тогда мы увидим, кто лучше знает и больше любит Пушкина". Но никто никогда не отваживался вступить с Маяковским в такое соревнование. "Евгения Онегина", "Полтаву", "Медного всадника", многие поэмы и стихотворения Пушкина Владимир Владимирович знал наизусть и часто читал большие отрывки вслух. И читал он не хуже Яхонтова и Шварца, лучших чтецов того времени.