Автор: Пользователь скрыл имя, 20 Апреля 2012 в 00:26, биография
Родился в селе Багдади Кутаисской губернии. Отец — дворянин, служил лесничим, предки — из казаков Запорожской Сечи; мать из рода кубанских казаков. В 1902—1906 гг. Маяковский учился в Кутаисской гимназии, в июле 1906 г., после смерти отца, вместе с матерью и двумя сестрами переезжает в Москву, где поступает в IV класс 5-й классической гимназии (за неуплату денег за обучение был исключен из V класса в марте 1908 г.).
Разлука должна была длиться ровно два месяца, до 28 февраля 1923 г. За это время Маяковский ни разу не посетил Л.Ю. Он подходил к ее дому, прятался на лестнице, подкрадывался к ее дверям, писал письма и записки, которые передавались через прислугу или через общих знакомых; он посылал ей цветы, книги и другие подарки, как, например, птиц в клетке — напоминание о ситуации, в которой находился. Л.Ю. отвечала краткими записочками, несколько раз они виделись случайно. Л.Ю. и Маяковский должны были пересмотреть свое отношение к быту, к любви и ревности, к инерции повседневной жизни, к "чаепитию" и т.д. Маяковский старался это сделать; тем не менее месяцы самоиспытания не привели к большим изменениям в их жизни, да и Маяковскому это было не важно — лишь бы они были вместе и впредь. 28 февраля в три часа дня истек для Маяковского "срок заключения". В восемь часов вечера они встретились с Л.Ю. на вокзале, чтобы поехать на несколько дней вместе в Петроград. Войдя в купе, Маяковский прочитал ей только что законченную поэму "Про это" и заплакал …
Странную поэму написал Маяковский. Казалось бы, она действительно "про это", а вчитаешься — все-таки больше про другое. Недаром ее тема впрямую не названа. "Про что, про это ?" — спрашивает автор и слово "любовь", подсказанное рифмой, зачем-то заменяет многоточием. Если отбросить всю научную фантастику, все картины аллегорических превращений, как всегда, искусно и многословно реализующие каждый речевой оборот, то останется несколько ярких и крепких кусков, где выражены те же основные мотивы, что и в дооктябрьских стихах и поэмах: обида, ревность и ненависть. Ревность и ненависть. Но к кому? Нет более уклончивого произведения, чем эта, самая конкретная поэма, изобилующая деталями повседневности и иллюстрированная фотографиями. Традиционная маяковская ненависть, доведенная здесь до предельной черты, до максимальной количественной концентрации, изливается куда-то в абстракцию, в ничто.
По-разному выражал свою ненависть Маяковский, бывало по душе, а бывало по службе, не всегда эти чувства сливались в одно. Но здесь не может быть никаких сомнений, здесь такая напряженность, здесь искренне, по душе, как никогда — не приемлет и ненавидит. Только что же именно?
Обыденщина, мелочинный рой, сердце раздиравшие мелочи… В поэме, однако, этот повтор столь настойчив, что не может настораживать. Ответ, адресат должен совпадать с повседневным бытом и может быть найден только там, где этот повседневный быт располагался, — не на невском мосту, не в придуманном нэповском доме, а в квартире Бриков, на четвертом этаже. Для Маяковского обыденщина, квартирошный дымок и ненавистный быт — это не просто вкусная еда и теплая ванна, против которых он ничего не имеет. Повседневное окружение его любимой: вороны-гости, друзья-соперники — вот главное препятствие на пути его любви. Это и названо всеми нехорошими словами, принятыми в то время к употреблению. И самое страшное, корень трагедии — в том, что ведь и сама любимая — неотъемлемая часть всего этого, и если он ни в чем ее не обвиняет, то только оттого, что любит.
Трагична, безвыходна любовь Маяковского, неустранимо препятствие на ее пути, по крайней мере в этой, сегодняшней жизни. Но поэме Маяковского в 23-м году до зарезу необходим оптимистический выход, без него она состояться не может. И Маяковский такой выход находит, убивая себя и воскресшая в будущем, в далеком и замечательном тридцатом веке. Там он, может быть, снова встретит свою любимую: "Нынче недолюбленное наверстаем…" А препятствие? А не будет никакого препятствия. Его, препятствие, не воскресят.
1924
год был переломным в развитии
отношений между Л.Ю. и
Одна из причин этой перемены в их отношениях очевидна. В письме от 23 февраля 1924 г. Л.Ю. спрашивает: "Что с А.М.?" Александр Михайлович Краснощеков, бывший председатель и министр иностранных дел правительства Дальневосточной республики, в 1921 г. вернулся в Москву и в 1922 г стал председателем Промбанка и заместителем Наркомфина. Л.Ю. познакомилась с ним летом того же года. Между ней и Краснощековым начался роман, о котором знал Маяковский. В сентябре 1923 г. Краснощеков был арестован по необоснованным обвинениям и присужден к тюремному заключению.
Осенью 1924 г. Маяковский уехал в Париж. После одной недели во французской столице Маяковский пишет Л.Ю.: "… писать я не могу, а кто ты и что ты я все же совсем, совсем не знаю. Утешать ведь все же себя нечем ты родная и любимая, но все же ты в Москве и ты или чужая или не моя". Л.Ю. ответила: "Что делать. Не могу бросить А.М. пока он в тюрьме. Стыдно! Так стыдно как никогда в жизни". Маяковский: " Ты пишешь про стыдно. Неужели это все что связывает тебя с ним и единственное что мешает быть со мной. Не верю! Делай как хочешь ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит". Л.Ю. была не права, полагая в своей записочке, что он любит ее "много меньше" — ничто не могло подорвать его любви к ней, и он "мучился".
После возвращения из Америки (1925) отношения между ним и Л.Ю. окончательно перешли в новую фазу. В апреле 1926 г. Брики и Маяковский переехали в квартиру в Гендриковом переулке. Парадоксально, что Маяковский и Л.Ю. съехались в одну квартиру теперь, когда кончилась уже их "супружеская" жизнь. На самом деле этот факт — только лишнее свидетельство глубокой дружбы, связывавшей этих людей; новые, эмоционально менее напряженные отношения между Маяковским и Л.Ю. являлись скорее всего необходимым условием для такого бытового эксперимента.
Осенью 1928 года Маяковский опять едет в Париж. Помимо чисто литературных дел, поездка имела и другую цель. 20 октября он поехал в Ниццу, где отдыхала его американская подруга Элли Джонс с дочкой, которую он признавал своей. Встреча была неудачной; уже 25 октября он вернулся в Париж. Вечером того же дня Маяковский познакомился с Татьяной Алексеевной Яковлевой, молодой русской, в 1925 г. приехавшей в Париж. Маяковский и Т. Яковлева сразу влюбились друг в друга.
Маяковский покинул Париж в начале декабря, но вернулся туда уже в феврале 1929 г.; в этот приезд он пробыл там два с лишним месяца. Он предложил Т.Яковлевой стать его женой и уехать с ним в Россию — мысль, которую она "встретила уклончиво". Но роман их продолжался, и Маяковский собирался вернуться в Париж в октябре того же года. Однако поездка не удалась из-за проблем с визой.
11 октября 1929 г. Маяковский узнал о том, что Т.Яковлева выходит замуж за французского виконта. Переживал он эту весть очень тяжело. Конец романа с ней стал одновременно началом последнего периода его жизни. Продолжались поиски любви, которая могла бы его "спасти". Еще летом 1929 г., задолго до вести из Парижа, Маяковский начал ухаживать за актрисой Вероникой Полонской, и эта связь теперь углублялась. Маяковский виделся с Бриками в последний раз 18 февраля 1930 г., когда они уезжали за границу. Последняя открытка Маяковскому была отправлена из Амстердама 14 апреля, в день самоубийства...
Любовь
В. Маяковского и Л. Брик была очень
непростой. Многое в отношениях этих
двух людей остается непонятным, однако
ключ к пониманию этой любви можно
найти в воспоминаниях Фаины
Раневской. Она пишет: "Вчера была
Лиля Брик, принесла "Избранное" Маяковского
и его любительскую фотографию. Говорила
о своей любви к покойному… Брику. И сказала,
что отказалась бы от всего, что было в
ее жизни, только бы не потерять Осю. Я
спросила: "Отказались бы и от Маяковского?".
Она не задумываясь ответила: "Да, отказалась
бы и от Маяковского, мне надо было быть
только с Осей". Бедный, она не очень-то
любила его. Мне хотелось плакать от жалости
к Маяковскому и даже физически заболело
сердце".
Современники о Маяковском
В.А. Мануйлов
«ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О МАЯКОВСКОМ»
1. Встречи до встречи
Фамилию Маяковский
я услышал впервые весной 1914 года.
Мне уже было десять лет, и я
учился в частной гимназии в Новочеркасске.
Отрываясь от учебников и все
еще занимавших меня детских игр,
я жадно вслушивался в
В ту весну из Петербурга и Москвы приезжали на Дон мои двоюродные братья — молодые инженеры, увлеченные новейшими достижениями техники. Оба социал-демократы. Младший из них, Георгий Александрович Мануйлов, прочно связавший свою жизнь с большевистским подпольем, может быть, знал тогда о пропагандистской деятельности юного Маяковского и об участии его в организации побега тринадцати политкаторжанок из женской политической тюрьмы на Новинском бульваре в 1909 году. Он охотно рассказывал о Маяковском-поэте, с неизменной симпатией особо выделял его из шумной и пестрой ватаги футуристов.
В 1912-1913 годах Маяковский только начинал печататься. В сборниках "Пощечина общественному вкусу", "Садок судей" (второе издание), "Требник троих" появлялись его стихи "Ночь", "Утро", "Порт", "Уличное", "А вы могли бы?" и другие. С этими сборниками мне удалось познакомится позднее, но их диковинные названия нравились мне и запоминались.
Особенно запомнились мне рассказы братьев о знаменитой желтой кофте Маяковского, о его вызывающем поведении на поэтических вечерах и литературных диспутах, часто оканчивавшихся сенсационным скандалом. Трудно было понять, зачем футуристы выступают с раскрашенными лицами, почему их сборники снабжены такими странными рисунками.
Тем временем в газетах все чаще стали появляться упоминания имени Маяковского и его единомышленников, иногда в весьма недоброжелательном тоне. Отец, доктор медицины, выписывал "Русские ведомости", и в этой газете, помнится, мне как-то попалось сообщение о докладе Маяковского в Политехническом музее в Москве о достижениях русского футуризма, о разногласиях с итальянским футуристами, с Маринетти, о котором тогда, конечно, я ничего еще не знал.
Незадолго до начала первой мировой войны в Новочеркасск приезжали К.Д. Бальмонт, потом Василий Каменский. Оба выступали в помещении городского театра. Родители брали меня на эти вечера. Это были первые поэты, которых я видел и слышал. Весной 1914 года в Ростове-на-Дону выступал Маяковский. Об этом сообщал "Приазовский край", но в Новочеркасске до 1926 года Маяковский не был.
Уже во время войны, когда я был всецело поглощен известиями с фронта и заполнял альбомы с вырезками из иллюстрированных журналов, в мои руки наконец попал сборник "Пощечина общественному вкусу", и я впервые прочитал нашумевший в свое время манифест русских футуристов. Требование "бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности", признаюсь, меня сильно озадачило. Через несколько лет выяснилось, что это просто был не совсем удачный, может быть, тактический прием, способ обратить на себя внимание широких читательских кругов.
Когда уже
после Октябрьской революции
до меня и до моих друзей дошел первый
сборник стихотворений
В чудом уцелевшем моем отроческом дневнике в четверг 16 мая 1918 года записано: "В воде Дона и Аксая разлагаются трупы красноармейцев и белых, убитых в начале мая в ожесточенных боях под Ростовом и Новочеркасском. Предупреждают о необходимости кипятить водопроводную воду. Среди корниловцев и дроздовцев эпидемия возвратного тифа".
С 12 февраля по начало мая 1918 года Новочеркасск находился в руках красных войск. Сообщение с Москвой и Петроградом было очень затруднено, но все же мы не были совсем отрезаны от центра. Видимо, в эти месяцы мне посчастливилось впервые увидеть Маяковского... на экране. В кинематографе "Пате" демонстрировалась каким-то образом попавшая в Новочеркасск картина "Не для денег родившийся", только что снятая по сценарию Маяковского фирмой "Нептун". Маяковский играл в этом фильме главную роль поэта Ивана Нова. Впрочем, не исключено, что эту картину показывали позднее, уже при белых, которые к Маяковскому относились резко отрицательно, но могли недоглядеть, и его фильм как-то проскочил на экраны "Всевеликого войска Донского".Вот уже прошло более полувека с тех пор, как я видел фильм "Не для денег родившийся". Этот фильм не сохранился и, может быть, никогда не будет найден. Мне не пришлось видеть его второй раз. Но не многие картины запомнились так отчетливо, как эта, не похожая ни на какую другую.