Масляная живопись

Проявив уже  в раннем детстве влечение к живописи, он девяти лет был определен отцом  в мастерскую венецианского мозаичиста. Пробыл там, однако, не долго и обучался затем поочередно у Джентиле Беллини  и у Джованни Беллини. Сблизился с Джорджоне и испытал во многом его влияние. А после его преждевременной смерти стал общепризнанным главой венецианской школы. 

Слава Тициана  быстро распространилась по всей Италии, а затем и по всей Западной Европе. Папа Павел III вызывает Тициана в Рим, где уже зрелым мастером он впервые знакомится с творениями Рафаэля и Микеланджело. Самый могущественный из тогдашних монархов, германский император Карл V приглашает его в Аугсбург, жалует ему графский титул и, позируя Тициану, будто бы даже поднимает кисть, уроненную художником. Сын Карла V, жестокий испанский король Филипп II, французский король Франциск I и многие итальянские государи были также заказчиками Тициана, занимавшего официальный пост художника Венецианской республики. 

Друг Рафаэля, прославленный гуманист кардинал Бембо был другом и Тициана. Уже знакомый нам памфлетист Аретино, которого можно считать основателем современной жур-  

налистики, ратовавший за утверждение «диалекта», т. е. итальянского языка, постоянно общался с Тицианом, по-видимому очень ценившим его советы. 

По свидетельству  венецианского теоретика искусства  Дольче, Тициан был «великолепным, умным  собеседником, умевшим судить обо  всем на свете». 

Можно полагать, что содержание «Диалога о живописи»— главного труда Дольче — было во многом подсказано Тицианом. 

Сохранилось частное  письмо гуманиста Пришанезе, позволяющее  и нам заглянуть на миг в  приморский дом Тициана, где он жил  после смерти горячо любимой жены, перенестись в атмосферу той  эпохи, почувствовать жизнь Венеции первой половины XVI столетия. 

«Я был приглашен, — пишет этот гуманист, — ...в прелестный сад мессера Тициана Вечеллио, художника, как все знают, превосходнейшего... Были приглашены к этому мессеру  Тициану, поскольку подобное всегда стремится к подобному, некоторые из наиболее избранных умов, находившихся тогда в этом городе, и прежде всего — мессер Пьетро Аретино, новое чудо природы, и затем такой же большой подражатель ее при помощи резца, как хозяин пира — при помощи кисти, мессер Якопо Татти, прозванный Сансовино, а также Якопо Нар-Ди1 и я... Прежде чем сесть за стол, так как жар солнца, хотя место и было тенистым, ощущался еще очень сильно, мы провели время в созерцании живых образов великолепнейших картин, которыми был наполнен дом, и в разговорах о красоте сада, к большому удовольствию каждого. Сад этот расположен на окраине Венеции, на берегу моря, так что оттуда виден прелестный островок Мурано и другие прекрасные места. Эта часть моря после захода солнца покрылась множеством гондол, наполненных прекрасными женщинами, и до полуночи там раздавались музыка и пение, звучали мелодии и различные инструменты, как бы аккомпанировавшие нашему веселому ужину... В это время пришел час ужина, который был так же обилен, как и превосходно сервирован, с изысканными блюдами и самыми дорогими винами... Уже подали фрукты, когда принесли... письма, и так как там хвалилась латынь и порицался диалект, Аретино вышел из себя, потребовал в ярости бумаги и чернил, и,  если  бы  его  не  удержали,  он  создал  бы  одно из  самых 

1 Якопо Сансовино  — выдающийся ваятель и зодчий, переселившийся из Рима в Венецию  после разграбления Рима испано-герман- 293 скими войсками. Он построил  в Венеции знаменитую библиотеку  св. Марка, пышно и декоративно  использовав античный мотив сочетания ордера с арками («ордерная аркада»), и на радость всей Венеции связал центр города с морем, что открыло новые возможности как для развития торговли, так и для традиционных увеселений и торжеств. Якопо Нарди — флорентийский эмигрант, республиканец, враг тирании Медичи, известный историк. Венеция, так и не порабощенная испанцами, долгое время служила убежищем для многих итальянских патриотов. 

жестоких в  мире обличений. Он все же не преминул высказать все это на словах». 

Итак, долгая, счастливая жизнь среди изысканного, образованного общества, жизнь, целиком наполненная любованием красотой мира и прославлением этой красоты в великом искусстве живописи. Творчество Тициана очень обширно: по количеству созданного оно чуть ли не превосходит творчество Леонардо да Винчи, Рафаэля и Микеланджело, вместе взятых, — и потому в этих очерках его обзор будет еще более беглым. Каково же содержание творчества? 

Мы говорили о влиянии Джорджоне. Тициан был  одно время его помощником и после  смерти Джорджоне дописал некоторые  незаконченные его картины. Правая часть пейзажа «Спящей Венеры» Джорджоне, так чудесно сочетающаяся с ее образом, написана, по-видимому, Тицианом. Но между Тицианом и Джорджоне глубокое различие. Тициан был натурой, вероятно, менее утонченной и лирической, чем Джорджоне, но зато более могучей, полнокровной и всеобъемлющей. Там, где у Джорджоне недоговоренность или загадка, у Тициана победное, полнозвучное торжество красоты. Нам кажется, что это различие очень хорошо сформулировал Александр Бенуа, сравнивая «Спящую Венеру» Джорджоне с очень схожей по композиции знаменитой «Венерой Урбинской» Тициана, которую иногда называют флорентийской— по   ее  нынешнему   местонахождению   (Уффици):   «Он 

Тициан. Любовь земная и любовь небесная. 1510-е гг. 

(т. е. Тициан) в своей флорентийской „Венере" раскрыл глаза „Венере" Джорджоне... и мы увидели влажный взор влюбленной женщины, обещающей большое и здоровое счастье». 

Это   обещание   озаряет   женские   образы,   созданные   Тицианом.   Мы   отмечали,   что   никто  после   мастеров   Древней 

Греции не сумел  воспеть, как Корреджо, женскую красоту, грацию и негу. Можно сказать столь  же определенно: никто в живописи до и после Тициана не воспевал с таким вдохновением, как он, сияющую красоту женщины, пленительную, полуденную красоту, как бы олицетворяющую радость бытия, земное счастье. 

«Любовь земная и любовь небесная» (Рим, галерея  Борге-зе) — аллегорическая картина, исполненная светлой, упоительной  жизнерадостности, одна из первых работ  Тициана, знаменующих возможность такого блаженного и щедрого счастья. Современная ей «Флора» (Флоренция, Уффици) выражает тот же высокий идеал, ту же чистую радость. Как нежен теплый розовый тон открытого плеча богини цветов, какой подлинно божественный «кусок живописи» — рука ее в сочетании с прозрачной белизной рубашки и светлым бархатом тяжелого облачения. «Вакханалия» и «Праздник Венеры» (обе картины — в мадридском музее Прадо) — чудесные звенья той же цепи. 

Высшее увенчание  этого идеала — картина «Венера  перед зеркалом» (Вашингтон, Национальная галерея), написанная Тицианом уже в  старости. Пожалуй, такого великолепия  еще не достигала до этого его кисть. Перед нами подлинно царственная женственность во всей ее первозданной славе. Богиня любви в обличий златовласой красавицы являет нам совершеннейший образ любви и неги. В этом образе нет ничего порочного, как нет ничего порочного в полноте счастья. Сколько ласки, бесконечно милой и трепетной, во взгляде богини, сколько радости приносит нам этот лик и вся эта неповторимая красота, созданная живописью. 

А вот другой женский образ, тоже созданный Тицианом в старости, — «Девушка с фруктами» (Берлин, Далем, Государственный музей), быть может портрет его дочери Лавинии. Краоота женщины и роскошь природы, золото неба и золото парчи, и какая величавость в повороте головы, во всем облике этой цветущей венецианки! Каким радостным и великолепным покоем, покоем от силы, от полного наслаждения жизнью дышит вся картина! 

Великое обещание счастья, надежда на счастье, и это  полное наслаждение жизнью составляет одну из основ творчества Тициана. 

И все же, хотя живопись Микеланджело и живопись Тициана — тезис и антитезис, этих двух титанов роднит нечто общее: только им в итальянском искусстве присущая в такой полной мере грандиозность мироощущения. 

Взгляните на «Вознесение  Марии», знаменитую «Ассун-ту», как  говорят в Италии, — громадный  алтарный образ Тициана в церкви Санта Мария Глориоза деи Фрари в Венеции. Да, это именно грандиозно, и вдохновенный лик Ма-  

рии не уступает по своей внутренней силе, по своему пафосу, по своему страстному и величественному  порыву самым величественным образам  Сикстинской капеллы. 

«Полная мощи, —  пишет об этой картине Бернсон, —  вздымается богоматерь над покорной ей вселенной... Кажется, во всем мире нет  силы, которая могла бы противостоять  ее свободному взлету на небо. Ангелы не поддерживают ее, а воспевают победу человеческого бытия над бренностью, и их ликующая радость действует на нас подобно восторженному взрыву оркестра в финале „Парсифаля" Вагнера». 

Эта грандиозность  мироощущения и эта высокая и  радостная торжественность, подобная грому оркестра, так же озаряют  своим сиянием композиции Тициана, вовсе не радостные по сюжету, но созданные им в лучшие, наиболее светлые годы его жизни, когда он весь отдавался культу прекрасного как абсолютному благу, долженствующему восторжествовать в мире. Мы видим это особенно ясно в таком шедевре, как «Положение во гроб» (Париж, Лувр). Это, несомненно, одно из непревзойденных произведений живописи, ибо в картине этой все совершенство: и контраст безжизненного, падающего тела Христа с мужественными, дышащими силой фигурами апостолов,  и трагизм всей композиции,  в которой горе тонет в 

общей благодатной  гармонии и красоте такой звучности, такой силы, что, кажется, нет и  не может быть в природе более  прекрасных тонов, тепло-белых, лазоревых, золотисто-розовых, густо-загарных, то пламенеющих, то исчезающих во мраке, чем те, которыми одарил эту картину Тициан. 

Из этой музыки цвета, из этой магической гармонии, им созданной, из этой особой «субстанции», которую можно было бы назвать  живым телом, основным материалом живописи, Тициан и творит свои образы, как бы лепит их из этого чудесного, то жидкого, полупрозрачного, то густого, сочного, до предела насыщенного, всегда покорного ему благодарного материала. Такие картины — это и есть «чистая живопись», а отдельные их красоты — «куски живописи», ибо как будто ничего, кроме живописи, в них нет, живописи как стихии цвета и света, которой повелевает гений художника. 

Посмотрим на другую знаменитейшую картину Тициана  — «Динарий кесаря» (Дрезденская  галерея). Согласно евангельской легенде, фарисей, желая смутить Христа, спросил у него, следует ли платить подать кесарю, т. е. римскому императору, на что Христос ответил ему: «Воздайте божье богу, а кесарево — кесарю». Перед нами два лика: лик Христа, вылепленный из света, и лик фарисея, выступающий из тьмы, 

наложившей на него свою печать. Стихией цвета  и света передает Тициан духовное благородство первого, низменность  и коварство  второго,   сияющее  торжество  первого  над  вторым. 

«Портрет молодого человека с перчаткой» (Париж, Лувр). Этот портрет назван так потому, что мы не знаем, кто этот юноша. Рука его с перчаткой уже сама по себе шедевр, бесподобный тициановский «кусок живописи», красота которого как бы еще усиливает значительность, красоту всего образа. Какая покойная и горделивая осанка! От молодости, конечно, и уверенности в своей силе, в своем праве на счастье...   . 

Но куда устремлен  этот взгляд? Чего не знает еще и  что хочет постигнуть этот юный и  пленительный кавалер? Не прав ли М. В. Алпатов, признавший в нем Ромео, в котором уже угадывается душевное смятение Гамлета? 

Тицианом написано много портретов, и каждый из них  уникален, ибо передает индивидуальную неповторимость, заложенную в каждом человеке. Своей кистью он улавливает ее целиком, концентрирует в краске и свете и затем расстилает перед нами в великолепном «куске живописи». 

Сколько силы, какой  запас энергии и какая потенциальная  ярость в этом муже с могучим лбом, могучим носом и могучей черной бородой! А роскошное просторное его-облачение 

Тициан. Положение  во гроб. 1559 г.  

как бы подчеркивает размах страстной и беспощадной  на-туры.^ Это портрет Пьетро Аретино (Флоренция, Питти), который то возносил до небес Микеланджело, то доносил  на него и к советам которого прислушивался  Тициан. Современники говорили, что  у Аретино были заготовлены колкости против каждого, кроме бога, и то потому, что они не общались друг с другом. 

Не таким ли показал его нам Тициан в этом портрете-монументе?.. 

Карл V, император Священной Римской империи, король Испании, «повелитель полумира», любил похвалиться тем, что в его владениях «никогда не заходило солнце», и то была правда, так как, кроме германских земель и Испании, его империя включала Нидерланды, Южную Италию, Сицилию, Сардинию и огромные испанские колонии в Америке. 

Но всего этого  было недостаточно великому честолюбцу, пролившему много крови в бесчисленных войнах во имя создания «всемирной христианской империи». Своей цели он не достиг и, видимо, поняв, что она не достижима, передал императорскую корону брату, а испанскую — сыну и сам удалился в монастырь, где и умер два года спустя. В 1548 г., т.   е.   за  восемь  лет  до   его  отречения,   когда  ничто   еще  не