Масляная живопись

Масляная живопись, вид живописи художественными масляными  красками, иногда с применением лаков. Масляными красками пишут главным  образом на холсте, а также картоне, дереве, металле, покрытых специальными грунтами (станковая М. ж.), на известковой  штукатурке (монументальная М. ж.). М. ж. в большей степени, чем какая-либо другая техника живописи, позволяет достичь на плоскости зрительной иллюзии объёма и пространства, богатых цветовых эффектов и глубины тона, выразительности и динамики письма. Технические приёмы М. ж. разнообразны. Мазки могут быть кроющими (непрозрачными) и лессировочными (прозрачными), корпусными (плотными) и фактурными (рельефными), тонкими и гладкими. М. ж. до начала 19 века была построена на многослойном (многократном) нанесении красок с примесью лаков и последующей лакировке поверхности картины. С начала 19 века для М. ж. главным образом характерна манера наложения красок алла прима по чистому грунту или тонко нанесённому цветовому или тональному подмалёвку; лаки применяются реже.  

Отдельные письменные сведения о М. ж. встречаются в античных и средневековых манускриптах. В 1-й трети 15 века получает распространение станковая М. ж. после усовершенствования её Я. ван Эйком. С 16 века М. ж. является ведущей техникой в живописи. 

Лит.: Бергер Э., История развития техники масляной живописи, перевод с немецкого, М., 1961; Лужецкая А. Н., Техника масляной живописи русских мастеров с 18 по начало 20 века, [М., 1965]. 
 
 

Искусство Западной Европы Кто работает с любовью, тот вносит поэзию во всякую работу.

                        Н.Г. Чернышевский 

Средние века. Возрождение  в Италии 

Лев Дмитриевич Любимов 
 

ВЕНЕЦИЯ И НОВАЯ  СТРАНИЦА В ИСТОРИИ ЖИВОПИСИ 

 «Бракосочетание  с морем» 

Скажем снова: шедевр искусства рождается    навеки. 

Конкретность образов Джотто явилась для современников откровением. Но реализм Джотто не перечеркивает «бестелесную» иконопись Византии. И тут и там — взмах крыльев, оди- наково мощный, ибо одинаковой высоты, полет, хотя направления его и различны. Мы уже отмечали, что по сравнению с Рафаэлем Микеланджело знаменует новую страницу. Но Микеланджело не перечеркивает Рафаэля. У каждого были свой идеал, своя вера, и, чтобы выразить их, каждый дал миру свое неповторимое искусство. 

По отношению  к живописи Флоренции и Рима живопись Венеции — новая страница искусства. Однако величайший гений Венеции Тициан не перечеркивает ни Микеланджело, ни Рафаэля, ни Леонардо да Винчи. 

И все же, когда  мы смотрим на картины Тициана, порой  кажется нам: вот это, и только это, есть действительно живопись!.. 

Во Флоренции  и Риме работали живописцы, которые  часто были также ваятелями и  зодчими, что и отражалось на их живописном творчестве. Они считали себя наследниками великой античной культуры с ее умственным строем, основанным на логике. Все это, да и сам пейзаж средней Италии и особенно Тосканы, радующий глаз четкостью своих очертаний, рождали у художников любовь к форме ясной и полновесной, к линии красивой и энергичной и к геометрически безупречной композиции. Это можно сказать и про Ма-заччо, и про Боттичелли, и про всех крупнейших тосканских и римских живописцев Высокого Возрождения. Их композиции архитектурны — своими членениями, строгой согласованностью объемов и линий они напоминают прекрасное классическое здание (вспомним ватиканские фрески Рафаэля); причем рисунок составляет их остов. 

Живопись Венеции  основана на чувственном восприятии мира. Непосредственность играет в  ней большую роль, чем классическая традиция. Не столько архитектурность  и геометрическая точность композиции, сколько глубокая внутрен- няя музыкальность отличает картины венецианских мастеров. Эти мастера были живописцами, и только живописцами, причем они видели в цвете, в его переливах, в его бесконечных сочетаниях со светом и тенью основу живописи. Ту внутреннюю силу, тот заряд энергии, которую художники Флоренции и Рима вкладывали в расположение фигур, во взаимодействие и контрасты объемов и линий, венецианские живописцы отдавали прежде всего цвету и свету. И потому их колорит бурлит,  

пенится и играет, каждый цвет приобретает на полотне желаемой силы    звучание в перекличке с соседними цветами. 

Их творчество глубоко эмоционально. Конечная цель его та же, что у живописцев Флоренции  и Рима, но она достигается средствами, доступными только живописи, т. е. стихией  цвета, пиршеством красок. 

Чем же вызваны  такие коренные отличия венецианской школы живописи? 

Эпоху Возрождения  можно сравнить с пробуждением от сна или с молодостью, когда  все воспринимается особенно полно, остро и радостно и мир открывается  человеку во всем его ослепительном многообразии. 

Пробудившись  от .долгого сна средневековья  и ощутив в себе великую силу молодости, Венеция увидела, что она красавица, и восхитилась своей полуденной, сияющей красотой. Дивно синее  небо, и дивно синее море. В  вечерний час по этому небу и по этому морю разливается пурпур заката. Такого другого города нет во всем мире. Расположенный на ста восемнадцати островах, разделенных ста шестьюдесятью каналами, через которые переброшено около четырехсот мостов, подлинно вырастает он из водной синевы, так что тонут в дымке, стелющейся над лагуной, очертания его бесчисленных дворцов. Фасады их опрокидываются в сверкающей на солнце водной глади, которая искрится всеми цветами радуги от их позолоты, мозаики и мраморных инкрустаций. 

Город, разросшийся в целое государство. И какое государство! Ведь «в течение долгого времени Венеция „как европейская держава" имела больше значения, чем Германия...»1. 

Это государство  — республика. Республика купцов, торгующих  чуть ли не со всем миром. Ей много приходилось воевать, но уже в начале XV в. один из ее правителей заявлял: «Самым лучшим будет для нас мир, который позволит нам зарабатывать столько денег,    чтобы все нас боялись». 

На самом полуострове  Венеция то сражается с другими  итальянскими государствами, то натравливает их друг на друга, чтобы выступить затем посредницей в их феодальных распрях. А морские просторы открывают перед ней как бы просторы вселенной. Венеция торгует с греками и турками, с Сирией и Багдадом, с Египтом, Индией и Аравией, с Северной Африкой и Северной Европой, особенно с Германией и Фландрией, постепенно сосредоточив в своих руках большую часть товарооборота между Востоком и    Западом. 

Сама открытая для всех ветров, она не замыкается, как Тоскана или папский Рим, в скорлупу классической латин-ской культуры, не объявляет «варварами» все другие народы. Мусульманский Восток с его сказочной архитектурой прельщает ее пестротой и яркостью красок. Она любуется утончен- 

ной, аристократической  культурой дряхлеющей Византии, не отворачивается, как Флоренция, от цветистой поздней готики Милана и соседней с ним Германии. Мечтательная романтическая приподнятость утепляет в лучезарной Венеции строгую латинскую логику философических дум. Впрочем, подобные думы не так уж влияют на мироощущение венецианца этой поры. Торговля важнее философии — таков ведь один из его лозунгов. 

Республика купцов и банкиров, образовавших замкнутую  патрицианскую касту, давно покончила  с феодальными порядками. Каковы же идеалы, духовные запросы ее граждан? По словам одного немецкого наблюдателя, «любовь к наслаждениям дошла у венецианцев до такой степени, что они желали бы превратить всю землю в сад радости. Турки и другие неверные говорят при виде роскошных венецианских дворцов, что христиане, их построившие не верят в загробную жизнь и не заботятся о ней». И в самом деле, заботы у них другие. О том, например, как обставить с наибольшим блеском обряд бракосочетания дожа с морем, когда дож — верховный правитель республики, пожизненно избираемый и наделенный достоинством владетельного князя, — выезжает на роскошной галере, отделанной золотом и серебром, с мачтами пурпурного цвета, чтобы бросить в море золотой перстень. 

Бракосочетание  с морской стихией — не символ ли славы, ликующего торжества этого  народа, выросшего на лагуне?  

И вот, пробудившись вместе со всей Италией от сна, чтобы  насладиться чарами земли, Венеция  пожелала запечатлеть как можно  ярче свое великолепие, всю эту синеву, все это , благодатное искрящееся сияние, которое она ощущала на самой себе, бескрайние горизонты, которые открывались ее взору, всю свою пышность, роскошь, блеск своих знаменитых празднеств и карнавалов, весь тот незабываемый и неповторимый спектакль, который оная являла миру своим бытием. Только светлую сторону жизни пожелала она запечатлеть, чтобы оставить о себе память как о саде радости и наслаждения. 

Так родилась венецианская живопись. 

Алексей Саврасов как-то говорил другому замечательному русскому художнику Константину  Коровину: 

«Там, в Италии, было время искусства, когда и  властители и народ равно понимали художников и восхищались. Да, великая Италия!» 

Эти слова как  нельзя точнее приложимьт к Венеции. Да, великая Венеция!.. И потому что  она изображала себя самое, свою царственную  женственность владычицы морей, свои восторги и увлечения, живопись Венеции была одинаково понятна и блистательному дожу, бракосочетающемуся с морем, и простому гондольеру, даже в своем тяжелом труде славившему звонкой песней земную красоту, олицетворенную его дивным городом. 

Карпаччо.   Прием   послов.   Картина 280  из  Чикла  «Жизнь  св. Урсулы». 1490—1495 гг. 

«Это самый  блестящий город, который я когда-либо видел», — говорил тогдашний французский  историк и дипломат Филипп де Комин. А раз так судили чужестранцы, то сколь полным, сколь радостным  было восхищение самих венецианцев. 

 Великая венецианская  живопись озарилась первыми лучами  славы во вторую половину кватроченто.  Возрождение началось в Венеции  позже, чем в средней Италии  и в Тоскане, однако, как увидим, оно и продлилось дольше. 

Красочная декоративность и праздничность — вот едва ли не главное содержание живописи ранних венецианских мастеров. Их картины были призваны украшать наподобие драгоценнейших инкрустаций храмы, дворцы, пышные залы, где заседали правители республики, и более скромные — многочисленных «обществ взаимной помощи», веселить душу своим великолепием, затейливостью и цветовыми эффектами, славя при этом республику и доставляя зрительное наслаждение ее гражданам. 

Живопись Витторе  Карпаччо тому наилучшая иллюстрация. Что видим мы в его «Приеме послов» (Венеция, Академия) и других его столь же живописных, несколько наивно „„i повествовательных композициях, в которых поэзия осенних красок изливается перед нами во все новых причудливых сочетаниях? Венецию с ее торжественными церемониями и повседневным бытом, равно как и в картинах Джентиле Беллини, например в «Процессии тела Христова» (Венеция, Академия). Перед нами венецианские патриции и венецианские нищие, иностранные   послы   в   богатых   нарядах,   златокудрые   вене-  

цианки, живописные гондольеры, мавры в чалмах, с трубами и барабанами, негры на фоне белых колоннад, пышно разукрашенные галеры, мосты над каналами, кишащие праздничной толпой, уютные покои с веселыми солнечными бликами, балюстрады с голубями — и опять дворцы и над ними синее небо — все сказочное разнообразие чудесного мира, которым венецианец той поры наслаждался в своем любимом городе, и тех чужеземных миров, соки которых впитывал в себя этот город. Культовый сюжет лишь предлог для создания нарядной, золотисто-радужной светской картины, позволяющей венецианцу, даже в перерывах между празднествами, любоваться их великолепием, запечатленным живописью.;. Мы понимаем его, радуясь, как и он, прихоти красок, той яркой жизни, тому теплу, которые исходят от всей этой живописи. 

Но это еще  не живопись Высокого Возрождения. 

Слишком раздроблены  цветовые эффекты, слишком пестры краски, слишком много мы находим в  картине чисто декоративного, случайного, и не наделена еще фантазия художника  той благородной сдержанностью, которой будет отмечено искусство золотого века. 

Южанин Антонелло  да Мессина, научившийся, по-видимому, у нидерландских мастеров секретам масляной живописи, 

содействовал  ее широкому распространению в Венеции, где он обосновался. Радужная игра света, пурпурные закаты, бархатистость кожи, блеск мрамора или парчи, полнозвучные красочные аккорды и тончайшие цветовые нюансы — все те живописные радости, которыми нас одарили великие венецианские мастера следующего века, были, отныне на грани осуществления. 

В Венеции Антонелло да Мессина стал подлинно венецианским художником. Вот, например, его шедевр «Св. Себастьян» (Дрезденская галерея). Картина изображает мученическую гибель стройного юноши с мечтательным взором, пронзенного стрелами. Но не это волнует нас в ней. Подобно венецианцам той поры мы любуемся прекрасным изгибом тела мученика, так чудесно освещенного лучами южного солнца, на фоне тоже пронизанной светом венецианской улицы с архитектурой столь же стройной, как и этот юноша, арками, коврами, изящными женскими фигурами и нарядными воинами, которым нет дела до происходящего, любуемся синевой неба, реющими облаками и лучистыми далями.