Масляная живопись

Путь, приведший  венецианскую живопись к высшему  своему расцвету, был окончательно проложен Джованни Беллини (братом Джентиле). Это был очень крупный мастер. В зрелых  

его работах  сглаживаются постепенно линеарность  кватроченто (характерная, например, для  «готизирующего» венецианца Карло  Кривелли), чувствуется влияние соседней Падуи. Его «Преображение» (Неаполь, Музей) — это уже подлинный гимн красоте земли. Какая любовь к природе, впервые так ярко проявившаяся в итальянской живописи, где пейзаж имел лишь значение фона! Здесь же пейзаж буквально царит, как бы обволакивая фигуры, так что идея, заложенная в бракосочетании дожа с морской стихией, уже расширяется перед нами, предвещая в живописи грядущее бракосочетание человека с природой. Написанные кистью, проникновенной и полнозвучной, облака, деревья, холмы дышат, живут полной жизнью, как бы в унисон с фигурами Христа и пророков. «Священная аллегория», или «Озерная Мадонна», Джованни Беллини (Флоренция, Уффици) — это поэзия, воплотившаяся в живописи. Все в этой замечательной картине пронизано сказочным настроением, так что даже не думаешь о том, что точно изображает каждая фигура: все они пребывают в блаженной безмятежности, окутанные влажным озерным воздухом под ласковыми лучами солнца и медленно плывущими вдали облаками. 

И опять-таки какая  поэзия в сочетании с высокой  и торжественной декоративностью  в знаменитой алтарной картине Беллини «Мадонна со святыми» (Венеция, церковь св. Заха-рия)!   Тут   мы   уже  действительно   на   пороге  Высокого  Воз-- 

рождения. 

Взглянем еще  на его портрет дожа Леонардо Лоредано (Лондон, Национальная галерея). Портрет  занимает большое место в венецианской живописи. Венеция мечтает показать себя потомству во всей своей славе, и ее именитые граждане желают видеть свои черты запечатленными навеки. Старческие черты дожа предельно выразительны, тонкая линия рта сразу выдает замкнутость его натуры. Игра света, озаряющая эти черты, сочетание теплых тонов лица с холодными тонами его парадного облачения, плечи его, четко выступающие на лазоревом фоне, — все это создает красочно-световой аккорд, выявляющий с особой силой психологическую остроту образа — черствость, душевную сухость этого правителяг. 

Джованни Беллини  прожил долгую жизнь (умер в 1516 г. восьмидесяти шести лет). Великий немецкий живописец  Дюрер, который знал его уже стариком, признавал Беллини лучшим живописцем своего времени. Он умер, когда золотой век уже наступил, но сам не успел проникнуться полностью его идеалами. Некоторая внутренняя неуверенность, 285 отсутствие  подлинного  динамизма  в  его  композициях и  не- 

сколько однообразная созерцательность все же не позволяют  поставить Джованни Беллини в ряд с его великими младшими современниками — Джорджоне и Тицианом. Но благодаря Беллини путь, ведущий в Высокое Возрождение, был уже широко открыт в конце XV в. 

Джорджоне 

Мы уже писали, что венецианские живописцы были только живописцами. Джорджоне составляет исключение, однако исключение очень характерное, как раз подтверждающее сущность различия между художественным гением Венеции и Тосканы: этот великий живописец был, кроме того, не скульптором или архитектором, как многие его флорентийские собратья, а поэтом и музыкантом, причем, по словам Вазари, «игра его на лютне и пение почитались божественными». И нет, пожалуй, во всем мировом искусстве произведений живописи более поэтичных и музыкальных, чем картины Джорджоне. 

В приложении к  живописи эти качества очень хорошо определены Эженом Делакруа: 

«Искусство —  значит поэзия. Без поэзии не может  быть искусства... Живопись вызывает совершенно особые эмоции... тем, что можно было бы назвать музыкой картины... Она  затрагивает самые сокровенные  струны человеческой души и будит в ней чувства, которые литература выражает настолько неясно, что каждый понимает их по-своему; живопись же действительно переносит нас в мир этих чувств и, подобно могущественной волшебнице, увлекает нас ввысь на своих крыльях. Помимо того, что составляет картину природы, она включает в себя элемент контроля и сознательного выбора, то есть душу художника и свойственный ему стиль». 

Это полностью  относится к искусству Джорджоне. 

Несмотря на его прижизненную славу и огромное влияние, которое он оказал на все последующее развитие живописи, мы очень мало знаем о Джорджоне. Он родился в Ка-стельфранко около 1478 г. Юношей он приехал в Венецию, где, по-видимому, поступил учеником в мастерскую Джованни Беллини. С тех пор он жил там постоянно и умер (вероятно, от чумы) в 1510 г., т. е. совсем еще молодым. Свое прозвище Джорджоне (что значит «большой Джорджо») он, по словам  Вазари, получил «за величие духа». Тот же Вазари сообщает, что Джорджоне был «весьма низкого происхождения». 

В Эрмитаже Джорджоне представлен одной из своих ранних и самых прославленных картин. Это «Юдифь». 

Согласно библейской легенде, красавица Юдифь проникла в шатер вражеского военачальника  Олоферна, прельстила его, напоила и, когда он заснул, обезглавила. 

Сопоставляя  эту  картину  с  другим  шедевром  Джорджоне — знаменитейшей    «Спящей    Венерой»    (Дрезденская    га-- лерея), русский художник Александр Бенуа, которого следует также признать одним из наших самых вдохновенных историков искусства, высказал следующие суждения: 

. 

«...Странная картина, такая же „двусмысленная" и „коварная", как и картины Леонардо. Юдифь  ли это? — хочется спросить про  эту строгую печальную красавицу, с лицом дрезденской Венеры, так  спокойно попирающую отрубленную голову. Какими глазами взглянет на нас эта женщина, если подымет свои веки, какими глазами взглянет и дрезденская Венера Джорджоне? Эту тайну унес с собой художник точно так же, как унес он и разгадку многих своих других картин». 

Написанная в  самые первые годы XVI столетия, эрмитажная картина может быть признана «ключевой» для оценки не только творчества Джорджоне, но и всего развития венецианской школы. «Юдифь» утверждает в этой школе новый идеал, идеал Высокого Возрождения, подобно тому как он был утвержден во Флоренции ранними работами Леонардо. Утверждает внутренней раскрепощенностью композиции, внутренней размеренностью, сочетающейся с душевной подвижностью всего образа, музыкальностью тонов, мягкостью линейных и красочных сочетаний. 

Да, в этом образе загадка — и это роднит его с образами Леонардо. Прав Бенуа: таких загадок много в творчестве Джорджоне. Почему в картине его, которая получила назва- 

 ние «Гроза»  (Венеция, Академия), на фоне изумительного,  уже романтического пейзажа, с  обломками колонн и темными  деревьями, под грозовым небом сидит на первом плане молодая женщина, кормящая грудью ребенка, между тем как недалеко от нее прогуливается сельский щеголь? Что означают эти две фигуры? Почему в картине, названной «Сельский концерт» (Париж, Лувр), опять-таки среди волшебной прелести пейзажа в летний зной расположилась компания, состоящая из двух обнаженных женщин и двух лениво музицирующих юношей? Или все эти фигуры созданы художником исключительно для нашего любования? Да, возможно, только для этого, раз мы любуемся ими долго и кажется нам, что никак не можем налюбоваться. 

Но разве мы любуемся только фигурами? Нет, мы любуемся и пейзажем с его густыми кущами, солнечными бликами и темной небесной синевой. Да есть ли такие слова, которые  могли бы передать роскошь, негу и глубочайшую музыкальность этого золотистого пейзажа! Но мы любуемся им не отдельно от фигур, ибо они крепко, неразрывно, подлинно навеки с ним связаны. Точно так же, как связаны с пейзажем   фигуры   «Грозы»,   как   связана   с   ним   «Спящая Венера», связана и в своей юной неге, и в своем сне, и во всей своей чистой, ласковой красоте. 

Быть может, правильно  мнение, что искусство Джорджоне  имеет лишь одну тему: созвучие человека с природой. Тема грандиозная, неисчерпаемая, завершающая все искания венецианской живописи кватроченто. 

Как же передает он это созвучие? Вглядитесь в картины  Джорджоне, и вы увидите нечто  такое, чего не было еще никогда до этого в живописи. Великий Леонардо разработал теорию «пропадающих очертаний» и частично растворил их в своем сфумато. Джорджоне пошел дальше: он преодолел контур и вместе с ним форму, так что фигуры и пейзаж, все части картины составляют у него цветовую симфонию. И в этом отношении его живопись действительно подобна «могущественной волшебнице». 

Форма конкретна, незыблема. Цвет же меняется в зависимости от света. И потому, чтобы передать все многообразие мира, Джорджоне сосредоточивает свое внимание на цвете, который он буквально пронизывает светом, сообщая цвету все новые нюансы, новую тональность. Цвет у него как бы играет в световых лучах, и сами краски его излучают свет. 

«Он считал непреложным, — пишет о Джорджоне Ваза-ри, — что писать прямо краской, без  всяких подготовительных эскизов на бумаге, есть истинный и лучший способ работы и что это и является истинным рисунком». 

Итак, главное  не рисунок, а мазок. Это утверждение  открывает новый этап в истории  живописи. 

Но все же, что передает, что воплощает в  своих картинах Джорджоне? Мы уже  сказали — слияние, созвучие человека с природой. Но это не все: картины его излучают какое-то особое, глубоко волнующее нас поэтическое настроение, лирическую одухотворенность, в которой и мечтательность, и где-то проскальзывающая смутная печаль. Не печаль ли о молодости, которая прекрасна, но неизбежно проходит? Вспомним слова Делакруа о магической гармонии живописи, о душе художника, определяющей его стиль. В бесконечно гармоничной душе Джорджоне, как и в созданных им образах, мы чувствуем некую тайну, манящую и в то же время неуловимую, которая как бы разливается под его кистью по всей природе. 

Тициан 

«Тициан, — пишет  А. Н. Бенуа,—занимает по отношению  к Джорджоне положение, аналогичное  с тем, которое занимает Микеланджело по отношению к Леонардо. Он пришел после, он взял те средства и приемы, что были найдены и изобретены предшественником, но он ими воспользовался для своих целей, для своих мечтаний вполне свободно и са-  

мостоятельно, а  целей и мечтаний Тициан находил  в душе неисчерпаемое множество...» 

Тициан и Микеланджело. Такая параллель в чем-то закономерна. Однако сопоставление этих двух титанов приводило порой к несколько искусственным выводам. 

«Если бы Тициан и Микеланджело, — заявлял в  своем трактате о живописи их современник  Паоло Пино, — были бы единым телом, то есть если бы к рисунку Микеланджело прибавить колорит Тициана, то такого художника можно было бы назвать богом живописи». 

Вряд ли это  верно. Живопись Микеланджело и живопись Тициана — это тезис и антитезис. Скульптурная выпуклость живописных образов  Микеланджело не нуждалась в колорите Тициана, равно как «лепя» картину из цвета и света, Тициан отвергал крепкую, незыблемую микеланджеловскую форму, для которой рисунок служил остовом. Каждый из них достиг в своем    непревзойденных   высот,   и   прибавлять   тут   нечего. 

Уже в следующем  столетии величайший испанский художник Веласкес так определял роль Тициана в искусстве: «В Венеции — все совершенство красоты! Я отдаю первое место ее живописи, знаменосцем которой является Тициан». 

Удивительно точное определение, данное одним гением другому. Микеланджело не был знаменосцем никакой школы, он был глашатаем только своего искусства, которое своей беспримерной мощью часто сбивало с толку других художников. Солнечный же гений Тициана согрел всю венецианскую живопись, и в его лучах созрели, расцвели многие замечательные таланты, которым он действительно служил знаменосцем, как сияющее увенчание художественного гения Венеции. Он был для них «богом живописи» сам по себе, без всякого дополнения, и остался им для всех живописцев последующих столетий, которые пошли по пути, проложенному венецианской школой под его знаменем. 

Точный возраст  Тициана до сих пор не установлен. Умер он в 1576 г., а родился, по одним  сведениям, в конце восьмидесятых, по другим — в конце семидесятых  годов XV столетия или даже раньше. 

С уверенностью можно лишь сказать, что Тициан прожил не менее восьмидесяти лет и не более ста трех, причем умер, по-видимому, не от старости, а от чумы. 

Как и Микеланджело, Тициану суждено было в его  долгую жизнь горестно наблюдать  трагическое противоречие между высокими идеалами Возрождения и действительностью. Он остался до конца верен этим идеалам, не изменил гуманизму 

Тициан Вечеллио родился в семье военного в  горном городке Пьеве ди Кадоре, входившем во владения Венеции. Род   его   был   старинным  и   влиятельным   в   этой   местности.