Сетевое общество

Корни таких противоречий могут  быть связаны с конфликтами, возникающими на почве экономических конкурентных отношений, социально-политических, этнорелигиозных или гендерных разногласий. Многие из них рефлексируются в сфере культуры, которая, по определению Кастеллса, складывается из процессов "символических коммуникаций между людьми, в отношениях между людьми и природой, на базе производства (с его комплектованием, потреблением), жизненного опыта и власти, кристаллизируясь в течение истории в специфических областях" и порождая, таким образом, "коллективные идентичности", скрепляемые общностью языка и традиций. В наше время в ход этих процессов властно вмешивается "новая коммуникационная система, усиленно пользующаяся универсальным цифровым языком как при глобальной интеграции производства и распределении слов, звуков и образов нашей культуры, так и при адаптации их к вкусам идентичных общностей и настроениям людей".

Примечательно, что Кастеллс не исключает  плодотворных результатов вмешательства  государства в разумное регулирование  процессов реконструкции и развития сетевого информационального общества, но при условии, если такая политика зиждется на признании необходимости создания и совершенствования новых коммуникационных технологий как главного средства и гаранта прогрессивной модернизации жизни, сохраняющей свои «исторические разновидности в различных странах, соответствующие их истории, культуре, установлениям и специфике отношений к глобальному капитализму и информационной технике» [27,р.13]. Обосновывая капиталистическую сущность информационального глобального общества, Кастеллс не оставляет без внимания свойственные ему рыночные принципы и, размышляя над положительными сторонами патронирующей позиции государства, дополняет ее конструктивной ролью рынка как стимулятора технологических новаций информационной революции.

В комплекс отличительных возможностей этой парадигмы, помимо ее всепроницающей сетевой логики, перманентной модернизации и конвергенции технологий, Кастеллс включает и мультимедийные репродуцирующие  функции, что дает право глубже исследовать  связи между видеоэлектроникой и генной инженерией, поскольку она "сосредоточена на декодировании, манипулировании и эвентуальном репрограммировании информационных кодов живой материи". Круг таких связей расширяется по мере развития многих других сфер науки и экономики, объединяющихся и посредством "общего цифрового языка, благодаря которому информация создается, собирается, отыскивается и передается", и вследствие их чрезвычайно динамичной модернизации. В этом отношении "новые информационные технологии являются не просто инструментами для применения, а процессами, которые следует развивать. Пользователи и создатели окажутся взаимозаменяемыми. Пользователи даже обретают возможность брать технику под свой контроль, как, например, в Интернете" [27,р.32].

В отличие от технологических детерминистов причины такого динамизма Кастеллс ищет не только в самой технике, но и в исторических условиях современной рыночной конкуренции, которые подталкивают и предпринимателей и изобретателей к постоянной модернизации информационных средств и линий связи. "Прибыльность и конкурентоспособность являются действительно важными факторами технологического новаторства и роста продуктивности", - утверждает он в главе "Информационализм и капитализм, производительность и прибыльность" [27,р.81]. Начиная с 1980-х годов роль этих факторов усиливается благодаря дерегулированию рынков и глобализации капитала, которые помогли наиболее доходным фирмам выйти на транснациональный уровень образования глобальной экономики, отличающейся от прежних форм мировой экономики прежде всего тем, что ее базисом является "новая инфраструктура, обеспеченная информационной и коммуникационной техникой", способной объединять деятельность фирм и корпораций, расположенных в разных регионах мира, надежными линиями связи, но не способной нивелировать специфику этих регионов.

По мнению Кастеллса, "внутренняя регионализация является системным  атрибутом информациональной/глобальной экономики", находящейся в зависимости  от сложного взаимодействия между исторически  укоренившимися институтами и усилением глобализации экономических факторов. Более того, исследования показывают, что "глобальная экономика не является планетарной", так как "ее основная деятельность и структура затрагивают только сегменты экономических структур стран и регионов в пропорциях, меняющихся в соответствии с особенностями позиции страны или региона в международном разделении труда". Вместе с позициями меняется и социальный статус различных слоев населения, живущего в этих странах и регионах, в зависимости от того, имеют или не имеют они доступ к благам глобальной информационной экономики. Изучение этих явлений убеждает ученого в том, что, "хотя информациональная экономика и оказывает формирующее воздействие на всю планету и в этом смысле действительно является глобальной, множество людей на Земле не имеют работы и не могут добиться ее из-за информациональной / глобальной экономики" [27,р.102].

Новая технологическая парадигма  создает и новую "организационную  логику" перехода от массового производства с характерными для него принципами тейлоризма и фордовских поточных линий к более гибким формам, выражающим индивидуализированные запросы потребителей информациональной/глобальной экономики, которая "трансформирует сигналы в товары посредством обработки информации" [7,с.62].

Футурологи предсказывали новые  модели труда и до Кастеллса. Олвин  Тоффлер, например, считал, что компьютерная техника ликвидирует разрыв между  производителями (продюсерами) и потребителями (консьюмерами) и создает "экономику  просьюмеров (синтез слов producer и consumer) завтрашнего дня", трудовая деятельность которых может быть организована не на промышленных предприятиях, а дома в "электронных коттеджах" без прежних рыночно-фабричных императивов [6,с.209].

Кастеллс вносит свои коррекции  в такие концепции. Опираясь на данные анализа конкретной ситуации в мировой экономике 1980-1990-х годов, он связывает переход к информациональному обществу не с "просьюмерами", а с "флекстаймсрами", появление которых знаменует не исчезновение рыночных отношений капитализма, а их реструктурализацию, происходящую под влиянием информационализма, что способствует, с одной стороны, децентрализации производства, подвижности и индивидуализации труда и фрагментации общества, а с другой стороны, объединению и координации всего этого с помощью компьютерных сетей и интерактивных связей, будь то связи "между континентами или между этажами одного и того же здания" [27,р.265].

В противовес идее Тоффлера относительно "электронных коттеджей" как  основных ячеек информационного  общества "просьюмеров", а равно и идее Маклюэна относительно "глобальной деревни", объединяющей всех жителей планеты "неотрайбалистским" погружением в мифы телевизионной сверхреальности, Кастеллс предсказывает развитие коттеджей особого типа, специально оборудованных для индивидуальных интересов и возможностей пользователей информационных сетей получать по заказам нужные им сообщения и услуги, которые циркулируют глобально, а распределяются локально.

Концепция "глобальной деревни" возникла в условиях бурного развития эфирного телевидения, распространявшего свою информацию, рассчитанную на массовую аудиторию и массовую культуру. Новые электронные медиа, несмотря на присущие и им тенденции к стереотипизации содержания многих программ, все же отличаются своей "многоликой децентрализацией и подвижностью. Они расползаются во все стороны как колонии микроорганизмов" и "в противоположность Галактике Маклюэна в технологическом и культурном отношениях обладают свойствами интерактивности и индивидуализации"[27,р.358]. Констатируя эти качества, Кастеллс, однако, их не идеализирует, указывая и на тот факт, что в отличие от массовой доступности эфирного телевидения для широкой аудитории новые электронные медиа, несмотря на все свои преимущества в отношении "заказного" индивидуализированного обслуживания пользователей сети в интерактивном режиме, пока еще остаются малодоступными для небогатых людей или жителей стран со слаборазвитой компьютерной техникой.

Вместе с тем Кастеллс показывает в своем исследовании, что "компьютеризированные коммуникации могут быть мощным средством усиления сплоченности космополитичной элиты", которая в противовес большинству населения в различных странах мира, не имеющего доступа к этим средствам связи, прочно интегрируется в новый мир коммуникаций, связанный с развитием мультимедиа как системы, считающейся орудием власти, потенциальным источником огромных прибылей и символом сверхсовременное". Космополитичной эта элита становится потому, что находящиеся под ее контролем узлы сетевых потоков информации могут занимать трансграничное положение, тогда как простые люди живут локально в своих городах и странах. "Пространство власти и богатства проектируется по всему миру, а жизнь обычных людей и их опыт имеют корни в своих местах, в своей культуре, в своей истории. Чем основательнее социальная организация базируется на внеисторических потоках информации, вытесняя логику какого-либо конкретного места, тем более логика глобальной власти избегает социополитического контроля локально-национальных обществ с исторической спецификой". "Короче: элиты космополитичны, люди, к ней не принадлежащие, локальны" [27,р.415-416]. Поэтому "элиты формируют свое собственное общество и конституционируют символически изолированные общности" в качестве неких "пространственно ограниченных межличностных сетевых субструктур". Хотя, как отмечает Кастеллс, есть у этой элиты и вполне земные общие пристрастия к роскошным офисам, особнякам, гостиницам, ресторанам, курортам и средствам связи и они любят собираться вместе, демонстрируя свои стили одежды, интерьеры и образ жизни как "символы некой интернациональной культуры, идентичность которой обусловлена не спецификой какого-то общества, а принадлежностью к управленческим кругам информациональной экономики" [27,р.417].

Следует отметить, что "поточному пространству" (space of flows) в книге Кастеллса уделяется особое внимание, ибо он полагает, что в информациональном обществе меняются принципы не только материальной, но и духовной жизни людей, преобразуя их психологию, менталитет и все прежние философские представления о мире, времени и пространстве. На смену восприятиям пространства в связи с динамикой социальных отношений людей в их временной практике в информациональном обществе приходят идеи поточного пространства, которое вне временных границ образуется "вокруг потоков капитала, потоков информации, потоков технологии, потоков организационного взаимодействия, потоков образов, звуков и символов, доминирующих в процессах нашей экономической, политической и знаковой жизни" [27,р.411]. Идеи такого "поточного пространства" придают социальной практике фрагментированный характер, а взглядам на нее - релятивизм. Пространство начинает казаться лишенным локальности, а время - безвременным континуумом, если полагать, что многие важные явления, ситуации и процессы в жизни зависят от безвременных и безлокальных потоков информации, которые в сетевом обществе управляют всеми его основными сферами. Хотя на самом деле одна из ведущих ролей в этом "поточном пространстве" принадлежит финансовым операциям, что позволяет сравнить его с "глобальным казино", где время создает для игроков немалый капитал. И хотя такие свойства "безвременного времени" в "поточном пространстве" финансовых операций могут сопровождаться и глубокими экономическими кризисами, в сетевом обществе, по выражение Кастеллса, "время не только сжимается, но и обрабатывается".

От прежних форм и  стадий культурного развития человечества нынешняя "культура реальной виртуальности" отличается глобальными масштабами своего распространения и воздействия  на все сферы и устои общественной жизни и человеческого бытия в целом. Кастеллс объясняет это тем, что "новая коммуникационная система радикально трансформирует пространство и время - основные измерения человеческой жизни. Местоположения освобождаются от своих культурных, исторических, географических значений и реинтегрируются в функциональные сети или в коллажи из имиджей, включенные в поточное пространство, которое замещает конкретное пространство или местоположение. Время тоже стирается в новой коммуникационной системе, где прошлое, настоящее и будущее могут программироваться для взаимодействия друг-с другом в одном и том же сообщении. Поточное пространство и безвременное время оказываются материальными основами новой культуры, которая выходит за границы определенного опыта и включает в себя разнообразие исторически передававшихся по наследству систем репрезентации. В такой культуре "выдумка является верой в процесс созидания" не образов, а динамичных имиджей реальности, точнее, реальной виртуальности, в которой границы между действительным и воображаемым если и не стерты, то подвижны, так как посредством компьютерной техники творческое воображение может постоянно изменять и реструктурировать жизненные явления. Такова в трактовке Кастеллса специфика информационального общества, в котором даже города возникают как "процессы" в "поточном пространстве" вокруг сетевых узлов связи, объединяя людей не столько общими типами производственной деятельности, сколько спутниковыми средствами коммуникационной техники [7, с. 65].

Резюмируя, Кастеллс определяет сетевое общество как динамичную открытую систему, допускающую новации  без утраты баланса. "Сети являются орудиями, подходящими для капиталистической  экономики, основанной на обновлении, глобализации и децентрализованной концентрации; для труда рабочих и фирм, базирующихся на мобильности и адаптивности; для культуры с бесконечной деконструкцией и реконструкцией; для политики, направленной, к моментальной обработке ценностей и общественных настроений, и для социальной организации, нацеленной на подавление пространства и уничтожение времени". Особо выделяется значение "сетевой морфологии" в реорганизации силовых структур и отношений, где "переключатели, соединяющие сети (например, финансовые потоки, держащие под контролем медиаимперии, которые влияют на политические процессы), являются привилегированными инструментами власти" и "основными средствами организации, руководства или неумения руководить обществом" [27,р.470]. Благодаря такой морфологии инвестирование различных сфер деятельности глобализирующегося капитала - информационной индустрии, медиабизнеса, сервисных служб, аграрного сектора, здравоохранения, образования, транспорта, техники, торговли, туризма, культуры, военного комплекса, религии, развлечений и спорта - осуществляется посредством "мета-сетей финансовых потоков, где весь капитал отождествляется с товаризованной демократией сотворения прибылей" [27,р.472].