Сестры милосердия в Крымскую войну (1854-1855)

Кроме перевязочного  пункта, сестры трудились в частном  доме, принадлежавшем некоему Гущину, где содержались смертельно раненые  и гангренозные. Над его дверями, по словам Бакуниной, следовало повесить табличку с той же надписью, что и над входом в ад "Божественной комедии" Данте: "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Хирурги прозвали его "мертвым домом", а Ульрихсон писал: "Атмосфера была здесь убийственная: никакие дезинфицирующие средства не помогали, и не было возможности и пяти минут пробыть в такой палате, особенно во время перевязки ран ... Никто почти из этих страдальцев не выздоравливал и редко кто проживал здесь сутки; большей частью через час, через два, изуродованный защитник Севастополя отдавал Богу душу и уносился в особое помещение". Работать в таких условиях было крайне тяжело, главным образом, потому, что все находившиеся здесь были обречены. Сюда направили двух сестер: Матрену Голубцову, дочь канцеляриста, и вдову коллежского советника Марию Григорьеву. Голубцова незадолго перед этим сломала себе два ребра, когда в дороге опрокинулся экипаж; она перенесла тиф и, в конце концов, летом 1855 г. скончалась от холеры.

В феврале 1855 г. до Севастополя добрался, наконец, первый отряд А. Стахович из 24 человек. Они остались на Северной стороне, где сестер еще не было.

К началу марта  Дворянское собрание было окончательно проветрено, и из Инженерного дома сюда переместился главный перевязочный пункт. Во главе семи сестер, переведенных сюда, встала Бакунина, а уже через неделю, после боев на двух русских редутах, в Дворянское собрание стали свозить множество раненых: в конце марта началась вторая бомбардировка Севастополя, длившаяся до 10 апреля. Сестрам было тяжело не только физически: так, в дежурство пяти из них только 12 марта на перевязочный пункт поступило 600 раненых, - но и психологически, поскольку раненые прибывали в ужасном состоянии: без рук или ног, один с размозженной головой, у другого лицо было сорвано ядром - при этом страдальцы оставались еще живыми. Попадались и пленные, за которыми сестры также ухаживали. С другой стороны, не все выдерживали подобные зрелища: сестра Грибоедова не смогла перенести кровавых сцен и по совету Пирогова вернулась обратно в Петербург. Она была родной сестрой автора комедии "Горе от ума".

Пирогов в связи  с огромным притоком больных в  весенние дни для скорого проведения операций впервые ввел сортировку раненых. Среди свезенных на "приемный пункт" в первую очередь выделялись совершенно безнадежные случаи - этим умирающим давали наркотические средства, чтобы уменьшить их страдания, но больше ими не занимались. Легко раненые перевязывались тут же фельдшерами, и только тяжелых, которым еще можно было помочь, несли в операционную. Оперировало до трех человек одновременно. Таким образом, Пирогов и четырнадцать не всегда опытных врачей примерно за семь часов провели сто ампутаций, что позволило за полтора дня справиться с 600 солдатами.

По особому  стечению обстоятельств одна из мощных бомбардировок Севастополя 28 марта  совпала с окончанием Великого поста и Пасхой, а также с прибытием четвертого отделения сестер во главе с Екатериной Осиповной Будберг. Перед этим, в Великий Четверг, служба с чтением двенадцати Евангелий на Южной стороне города совершалась уже не в главном храме, который был разрушен, а в Александровских казармах. Французы уже начали бомбить Севастополь, так что свист ядер и ракет буквально оглушал, однако сестры, присутствовавшие на службе, по свидетельству очевидцев, оставались "совершенно покойны". Даже Бакунина, лежавшая на Страстной неделе в тифе, нашла в себе силы причаститься.

Рано утром  в Великую субботу в блиндаже позднее печально известного Малахова кургана совершалось погребение Плащаницы. Вместо храма крестный ход  обходил блиндаж, и в этот момент над людьми со свечами пролетело ядро. Священник, служивший в эти дни в осажденном городе, сказал, что Севастополь - это вторая Голгофа.

Во время названной  бомбардировки 28 марта - 6 апреля по-прежнему проводились операции на главном  перевязочном пункте. "Принявшие  на себя непосильный труд и тяжелый крест, сестры милосердия Крестовоздвиженской общины скрепя сердце прислуживали операторам, хлороформировали оперируемых, наблюдали за пульсом, держали руку или ногу, которую отрезал или пилил оператор, прижимали пальцами вместо турникета артерию, указанную хирургом, и даже налагали лигатуру на сосуд, из которого" после проведения ампутации "сочилась артериальная кровь. Менее способные выдерживать подобные испытания и участвовать при производстве операций, сестры милосердия ходили за тяжелоранеными или оперированными, раздавали им лекарства, поили чаем или вином, отбирали на сохранение собственные их вещи или деньги, писали под диктовку их письма к родным и составляли духовные завещания для безнадежных к выздоровлению". Сестры ставили банки, мушки, пиявки, горчичники, растирали больных уксусом или спиртом, делали кровопускания в присутствии врачей, читали отходные по умирающим. Во время бомбардировки одна из сестер была ранена в плечо, когда в госпитальную палатку провалилась бомба. Женщина чудом осталась живой, так как четверых раненых, находившихся рядом, разорвало на куски. Другая сестра, спустя три недели после этих событий, скончалась в жестоком нервном бреду.

Апрель ознаменовался  иным нововведением, осложнившим и  без того трудную жизнь сестер. Помимо обычной раздачи вина и чая больным, им было поручено хранение денежных пособий, выдававшихся в качестве компенсации ампутированным. Существовали весьма странные расценки: за оторванную ногу - 50 рублей, руку - 40 руб., руку и ногу - 75 руб. (почему не 90?). Сестре было необходимо записывать имя раненого, наименование воинской части и адрес родных. У сестры за один день могло набраться до двух тысяч серебром - баснословная по тем временам сумма - и хранить их в военных условиях было и страшно и опасно. Хлопот прибавлялось, когда раненый просил разменять крупную купюру, а в осажденном Севастополе сделать это было крайне трудно, к тому же, при отправлении больного в другой госпиталь надо было его непременно отыскать и вернуть деньги.

В конце мая  произошло очередное нападение  на русские редуты со стороны осаждавших. Раненых старались сразу переправлять на Северную сторону, но там, за неимением  помещений, они клались на землю, превратившуюся в жидкую грязь после  трехдневного дождя, более счастливые помещались на матрасах в солдатских палатках. Вскоре вражеские ядра стали долетать и сюда; перевязочный же пункт из здания Дворянского собрания был переведен на Николаевскую батарею. Переносить больных стали 6 июня, в момент штурма одного из кварталов города при сильном обстреле Южной стороны. Бакунина дала слово, что не покинет Дворянское собрание, пока последний раненый не будет переправлен на батарею. Слово она сдержала.

В начале июня Пирогов, надорвавший свои силы и нуждавшийся  в отдыхе, покинул Севастополь, и община временно перешла в ведение начальника Севастопольского гарнизона. На Николаевской батарее старшей являлась Е. О. Будберг. Она, желая дать отдых труженицам, решила отменить ночные дежурства, но неутомимая Бакунина с некоторыми сестрами продолжала дежурить ночью до конца осады. К первой половине июня "сестры милосердия - Бакунина, Назимова, Шимкевич и другие, - вспоминал Ульрихсон, - по-прежнему помогали хирургам и так наметались и пригляделись к разнообразным операциям, что любая из них сама бы могла произвести ампутацию, если б ей это было дозволено".

В июле вовремя  освобожденное от больных Дворянское собрание было взорвано французами. В  этом же месяце в шести верстах  от Севастополя, поскольку даже на Северной стороне становилось небезопасно, на Бельбеке, был устроен палаточный госпиталь, при котором находилась главная начальница общины А. Стахович. Другой палаточный госпиталь под начальством сестры Чупати раскинулся на Инкерманских высотах - полностью открытом месте, поэтому в разгар лета солнце палило его нещадно.

С середины августа  для организации общей переправы  солдат и раненых в тыл началось строительство понтонного моста, связывавшего Южную и Северную стороны Севастополя. Женщин, кроме сестер, по причине  близкой опасности на Корабельную сторону города не пропускали. 24 и 25 августа начались последние штурмы города, когда раненых поступало до тысячи (!) в день. Два этих вечера сряду бухта была освещена горевшими русскими кораблями, подожженными отступавшими войсками. "Живописно бегал огонь по снастям, - восклицала Бакунина, - как будто это была иллюминация! И так последние дни своего существования Севастополь был ярко освещен горевшими кораблями, остатками нашего несчастного потопленного Черноморского флота!". 26 августа французы взяли Малахов курган, и Севастополь пал. В тот же день в бухте взорвался баркас с порохом: на Николаевской батарее повышибало все стекла, и в ней гулял ветер. Осколки стекол засыпали работавшую Будберг и находившуюся с ней сестру, чуть не лишившуюся зрения. Последними 27 августа 1855 г. Николаевскую батарею покинули Бакунина и Будберг, получившая осколком взорвавшейся бомбы контузию в левое плечо. Оставленная Николаевская батарея взорвалась на глазах у сестер - Севастополь был полностью занят французами.

В сентябре на Бельбек  приехал Пирогов. Он обнаружил, что  раненые, лежавшие в палатках на матрасах, постланных прямо на голой земле, страшно мерзнут по вечерам и  в сырую погоду. Не доставало одеял и не были розданы полушубки. Скорее, "по инстинкту, нежели с намерением", он отправился на склад, в цейхсгауз, где, к великому своему удивлению, обнаружил несколько сложенных палаток и тюки с одеялами, которые "добродетельное комиссариатство госпиталя не распаковало, остерегаясь излишней отчетности". Пирогов распорядился все раздать больным. Он сделал замечание Стахович, что у многих раненых грязное белье, тогда как чистых рубах на складе вполне достаточно для полутора тысяч больных. Старшая оправдывалась тем, что обращалась к начальству с просьбой о выдаче белья, но ее не слушали. Пирогов в ответ возмутился, поскольку ее долг - требовать до тех пор, пока указание не будет выполнено. "Какое ей дело, что на нее за это озлятся; разве она затем здесь, чтобы снискивать популярность между комиссариатскими и штабными чиновниками?.. Оказывается и аптека, находящаяся в руках сестер, не в порядке. Сестер теперь много относительно к числу больных, а порядку меньше". Пирогов решил серьезно взяться за реорганизацию общины, действия которой с сентября сосредоточились, главным образом, в Симферополе, куда было свезено до 13 тысяч раненых, - госпитали на Бельбеке и Инкермане в сентябре же были сняты.

Усовершенствования  свелись к следующему. Под надзор общины попадали исключительно раненые в Симферополе. Сестры вновь разделились на три разряда, в связи с чем Пирогов 3 сентября составил особые инструкции.

"I. Сестрам-хозяйкам.

Сестры-хозяйки  обязаны преимущественно наблюдать  за чистотою воздуха, белья, палат и  за надлежащим качеством и количеством пищи и белья для больных". Они должны следить за проветриванием палат, осматривать отхожие места, порции пищи для больных, готовить некоторые не положенные по уставу, но дозволенные врачами блюда: манную кашу, бульон, компот и др., - а также заваривать чай и кофе. У хозяйки должны храниться водка и вино, выдаваемые по предписанию врачей, и белый хлеб для раздачи в экстренных случаях.

II. Сестрам-аптекаршам.

"Обязанность  сестры-аптекарши состоит в наблюдении  за тщательным сбережением вверенных ей наружных и внутренних лекарств, перевязочных средств и некоторых инструментов... и в раздаче предписанных врачами средств больным". Аптекарша обязана знать названия и даже вес различных лекарств; должна содержать в порядке корпию (заменявший вату материал, состоявший из нитей распущенной ткани), бинты и лигатуры.

III. Сестрам, перевязывавшим  больных, предписывалось готовить  перевязочный материал, подкладывать  под больных клеенку, чтобы  не испачкать гноем или кровью  белье, сообщать врачу о замеченном изменении ран.

Соответственно, на барак, где содержались раненые, полагалось три сестры, одна из которых  являлась ответственной за соблюдение порядка. Они попеременно участвовали  в ночных дежурствах и несколько  раз за смену совершали обход. "Всякое вецесловие, неприличный смех, шум, а того еще более размолвка между дежурными сестрами строго запрещается под опасением строгой ответственности. Все замеченное сестрами на дежурстве, касающееся госпиталя, больных, фельдшеров и даже самих врачей, должно быть совестливо каждый раз сообщаемо их начальнице, для чего полезно бы было иметь дежурную книгу". Вне дома-общины сестры были обязаны подчиняться не настоятельнице, а поставленной над ними старшей.

Пирогов считал необходимым "изменение назначения каждой сестры: хозяйка должна какое-то время быть перевязывающей, аптекарша - хозяйкой и т. д., в связи с чем всем женщинам заблаговременно было необходимо ознакомиться со всеми видами занятий. Тем не менее, нарушения инструкций оказывались неизбежными не только в силу недостаточной медицинской подготовки сестер, но и по причине сложных условий. Например, в Бахчисарайском и ранее в Бельбекском госпиталях при перевязках употреблялись губки, использовать которые Пирогов строго запретил, белье не менялось, палаты как следует не проветривались (в Бахчисарае), позднее устроенные транспорты недостаточно обеспечивались питьем и одеялами, ночью редко делались обходы, аптекарши не всегда раздавали вовремя лекарства.

Порядок действий общины, суждения о способностях и  нравственности сестер, изменения в их служебной деятельности решались теперь во вновь созданном комитете под председательством сестры-настоятельницы в составе духовника, главного врача и старших сестер. Решения комитета вносились в протокол и отправлялись великой княгине Елене Павловне, что придавало ответственность работе сестер. Пирогов предлагал организовать в комитете "совестный суд", однако прибегать к суровым мерам почти не приходилось. В комитете отныне "рассматриваются поступки и действия провинившихся и замеченных в неисполнении их обязанностей, решается большинством голосов, как должно поступить с виновною и объявляется в зависимости от проступка - выговор, устранение от должности временное; снятие креста временное; удаление из Общины без аттестата и с худым аттестатом". Впрочем, был устроен лишь один "совестный суд", по которому решение было вынесено единогласно: "Оставить без внесения в протокол".