"Когда на Руси было жить хорошо" Александр Горянин

Жена сама, в отличие  от мужа, выбирала, кому передать свое наследство. Даже незаконная жена могла  претендовать на наследство. Исследовав законы о земельной собственности, Пушкарева показала, что уже в  Древней Руси женщина могла осуществлять практически любые сделки даже без  участия мужа. За ущерб женщине  законы обязывали наказать виновного  более сурово, чем за аналогичные  преступления в отношении мужчины.

Что упразднил Петр I

В правление Петра  со сравнительным благополучием  было покончено. Великим его назвала  официальная история, а народная память была иного мнения: «антихрист», «подменённый», «мироед, весь мир переел», «крестьян разорил с домами», «побрал всех в солдаты». Начиная  с этого монарха крайнее напряжение всех сил государства на протяжении полутораста лет буквально выжало соки из податных сословий.

При Петре пресеклось все, что было политически многообещающего  в России XVII века. До него в стране имелся сословный и при этом выборный представительный орган, имелись низовые  выборные демократические учреждения. Речь о Земских соборах и о  земском управлении.

Иллюстрация: AKG/East News

Достоверно известны соборы 57 созывов (о соборе 1698 года, осудившем царицу Софью, историки спорят). Прямой аналог соборов, французские  Генеральные Штаты, созывались меньшее  число раз, но французскую парламентскую  традицию ведут именно от них, а у  нас, выходит, нет парламентской  традиции. Между тем полномочия и  функции соборов были вполне парламентские. Они решали вопросы налогообложения, на них были приняты важнейшие  законодательные документы в  истории России XVI—XVII веков: Судебник 1550 года, «Приговор» собора первого  ополчения 1611 года, Соборное уложение 1649 года, «Соборное деяние» об упразднении  местничества 1682 года. Соборы имели  право законодательной инициативы, решали вопросы церковного устроения, внутреннего управления, торговли и  промышленности.

В 1653 году собор постановил принять гетмана Хмельницкого «со  всем войском козацким» под царскую  руку. Положительный ответ означал  неизбежную войну с Польшей и  Крымом, и многие участники собора знали, что им придется принять в  ней личное участие. Мало того, это  решение стало возможным благодаря  голосам купечества, без их денег  предприятие было бы обречено —  но торговые люди, как один, вызвались  оплатить расходы. Не «бюджетными» деньгами, своими! А вот на просьбу о согласии начать войну с турками за Азов (на нее требовалось, по смете, 221 тысяча рублей) участники собора 1642 года отвечали так уклончиво, что это был, по сути, отказ.

Земскими соборами решались вопросы избрания нового царя на царство. В 1584 году собор избрал Федора Иоанновича. Выборными царями были Борис Годунов, Василий Шуйский, Михаил Романов. В 1682 году были выбраны  царями-соправителями малолетние Иван и Петр. Земские соборы могли отрешить царя от власти, в 1610 году это испытал  на себе Василий Шуйский. Во время  «бесцарствия» именно собор брал на себя полноту верховной власти в стране. После Смутного времени  соборы занимались «устроением» государства.

Если иностранец приезжал в Москву из страны, имевшей  представительный орган, он не просил объяснить, что такое Земский  собор. Для польского подданного Филона Кмиты Собор 1580 года — сейм, Англичанин Джером Горсей опознает собор 1584 года как парламент, ливонский  дворянин Георг Брюнно называет собор 1613 года риксдагом, а немец Иоганн-Готгильф Фоккеродт приходит к выводу, что  это был «род сената». Вполне симметрично  видит английский парламент Герасим  Дохтуров, русский посланник в  Англии в 1646 году: «Сидят в двух палатах; в одной палате сидят бояре, в  другой — выборные из мирских людей». Английские «бояре», о которых говорит  Дохтуров, сидели в палате лордов.

Русский аналог палаты лордов, Дума, существовавшая с Х  века, была упразднена Петром. Представления  о том, что бояре только и делали, что отбивали царям поклоны, пришли из дурной литературы. Думские решения  завершались не только формулой «Великий государь говорил, а бояре приговорили». Они порой завершались иначе: «Великий государь говорил, а бояре  не приговорили». Спорные вопросы  вызывали «крик и шум велик  и речи многие во боярех». Большинство  решений принималось вообще без  государя. Как ни удивительно, но «приговоры»  Думы не нуждались в его утверждении. Ключевский поясняет: «Было только два рода боярских приговоров, которые  всегда или часто представлялись на утверждение государю. Это приговоры  Думы о местнических спорах (о том, кто знатнее. — А. Г.) и о наказании  за тяжкие вины».

В допетровское время  местная, земская, власть в России была выборной. Вертикаль власти, от воеводы  вниз, была представлена уездными, волостными и посадскими самоуправляющимися органами. В городах существовали свои структуры  средневекового гражданского общества — «сотни» и слободы с выборными  старостами. Судебник 1497 года запрещал суды без участия присяжных («на  суде... быть старосте и лучшим людям  целовальникам»).

Старосты избирались из местных дворян, а их помощники  — целовальники — из местных  крестьян и посадских людей. По участию  низового демократического элемента в  местном самоуправлении допетровская Россия принципиально опережала  Англию, где лишь реформы 1888-го и 1894 года покончили с монополией аристократии в местном самоуправлении.

Говорят, Петр «привел  Россию в Европу». Но воссоединение  с Европой состоялось бы в любом  случае. Интенсивный способ развития не столь уж географически далеких  христианских стран все более  демонстрировал свои преимущества, и  не было причин, почему Россия не воспользовалась  бы его плодами. Из записок француза де Ла Невилля, имевшего беседу с Василием Голицыным, негласным правителем страны при царице Софье, можно заключить, негласным правителем страны при  царице Софье, впоследствии утверждал, что тот планировал преобразования куда более основательные, чем Петр: намеревался, в частности, осваивать  Сибирь, проложить там почтовые дороги, освободить крестьян от крепостной зависимости, и даже наделить их землей... 

Не замечательно ли? Крепостное право только недавно  приобрело в России некоторую  законченность, а Голицын уже  собирается его упразднять. Но власть досталась Петру, который, наоборот, стал главным закрепостителем в  нашей истории.

Правда, он построил Санкт-Петербург и Таганрог. А  также Липецк и Петрозаводск.

Крепостное право

Петр отдал крепостных на произвол своих помещиков уже  тем, что возложил на последних ответственность  за поставку рекрутов и за сбор подушной подати. Еще важнее было то, что при  Петре свободу действий утратили почти все. Дворяне под страхом  наказания не имели права уклоняться от государственной службы, не могли  перемещаться по стране по своему усмотрению. Лишь 18 февраля 1762 года, через 37 лет  после смерти Петра, последовал Манифест о вольности дворянства, разрешавший  не служить, нежиться в своей деревне, выезжать за границу и так далее. Многие крестьяне посчитали, что  с этого момента крепостное право  стало незаконным, и стали ждать  следующего указа — о вольности  крестьянства. Ждать им пришлось 99 лет  и один день.

На первых порах  эти ожидания были столь сильны, что встревожили престол. Одной  из причин того, что Екатерина II не решилась (хотя и повторяла, что намерена) сделать шаг в сторону освобождения крестьян, был пример ее современника Фридриха Великого, который только и делал, что ухудшал положение  немецких крепостных. Да и ее преемники  в XIX веке тянули с реформой, ожидая, как повернут события в Пруссии, Вестфалии и других германских государствах, где освобождение крестьян началось в 1807 году, но, по словам Франца Меринга, «растянулось на два поколения».

Это нереализованное  ожидание со всей силой прорвалось во время Пугачевского бунта. И в  более поздние годы, хотя патриархальное крепостное право, будучи мягким по своим  формам, и амортизировало социальный протест, он прорывался, переходил в  самоподдерживающий режим, и совладать  с ним было трудно.

О реальном крепостном праве мы знаем очень мало. Известно, что к моменту его отмены доля крепостных и дворовых в населении  России составляла менее 28%, тогда как  в конце XVIII века (шестью с небольшим  десятилетиями ранее) она равнялась 54%. Поскольку рождаемость у крепостных была не ниже, чем у вольных, такое  резкое снижение их доли в населении  говорит о том, что миллионы крестьян вышли за это время на волю. Как  они выходили, каковы были механизмы? Об этом великом процессе естественного  изживания крепостничества и  дореволюционные либеральные историки, и ангажированные советские дружно молчат. Наследники Герцена (который  сам был помещиком и жил  за границей на доходы со своего российского  имения), они всегда выискивали малейшие упоминания о произволе крепостников, пропуская все остальное.

Возможно, со временем придет понимание того, что крепостное хозяйство было крестьянско-помещичьим кондоминиумом, что крестьяне и  помещики, встречаясь в одной церкви, не могли всерьез быть антагонистами. Патриархальное крепостное право, будучи мягким по своим формам, амортизировало социальный протест. Поместье не город, где можно вызвать полицию, а  место относительно глухое. Помещичья  жизнь едва ли была бы возможна, если бы господа не придерживались неписаных, но для всех очевидных нравственных законов. В 1846 году помещик Малоярославецкого  уезда Калужской губернии Хитрово  был убит своими крестьянками, причем следствие установило, что женщины  сделали это в ответ на его  домогательства. Но вот что важно, цитирую: «Уездный предводитель дворянства за недонесение о дурном поведении  упомянутого помещика предан суду». То есть за добрый нрав помещиков отвечали их собратья по сословию. У русских  поместий не было даже заборов —  не говоря уже о рвах, подъемных  мостах, каменных стенах с бойницами, это все реалии европейского феодализма.

Виднейший знаток социальной истории России Борис Миронов  нашел замечательное объяснение низкой эффективности крепостного  труда. Он считает, что крепостной крестьянин работал до удовлетворения своих  небольших исконных потребностей —  и не далее. «Он видел цель жизни  не в богатстве и не в славе, а в спасении души, в простом  следовании традиции, в воспроизводстве  сложившихся форм жизни. Он не предпринимал попыток наращивания хозяйства, как это обычно делает буржуа, стремясь к максимальной прибыли». Для наследников  Святой Руси это очень естественное поведение.

Составные части  счастья

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Вклад России в мировую «технологию  досуга» совсем неплох: именно у  нас около трехсот лет назад  родился такой социально-культурный феномен, как дачная жизнь. Дача —  это русское изобретение, которое  теперь перенимает (или изобретает для себя заново) остальной мир.

По контрасту, протестантская Европа и Америка между XVII веком  и Первой мировой войной отдыхали мало. Воскресенье посвящалось церкви и домашним делам, отпуск был еще  в диковину. Отдыхал тонкий слой богатых бездельников.

На Западе почти  все согласились с утверждением Фрейда, что детство — самое  тяжелое и несчастное время жизни. Одна из главных тем английской литературы — тема несчастного детства. Это  отмечали многие. Тягостное детство  Байрона, тягостное детство Черчилля, «Оливер Твист» Диккенса, «Бремя страстей человеческих» Моэма. Не говоря уже  об Ивлине Во. Когда не видно исключений, достаточно и дюжины-другой примеров.

Общее для романов, биографий и воспоминаний — отсутствие душевного тепла в семье. Видимо, дело в устройстве английской семьи  и в устройстве английских учебных  заведений. Розги в них отменены всего тридцать-сорок лет назад. Аристократические школы — просто бурсы. В книжке «Эти странные англичане» сказано: «Для английских детей детство — это такой период, который нужно миновать как можно скорее».

Но почему же русские  воспоминания о детстве — сплошь счастливые воспоминания? Рискну предположить, что учение Фрейда просто более справедливо  для западноевропейцев, чем для  русских.

От иностранцев, поживших в России и владеющих русским  языком, я не раз слышал, что нигде  в западном мире нет такого, чтобы  люди, засиживаясь до утра, обсуждали  вечные вопросы. И все они жаловались, как им стало тоскливо без этого  на родине. Американский журналист  Роберт Кайзер, едва ли самый большой  русофил на свете, не удержался в  своей книге «Россия» от такого признания: «Стоит провести один нудный вечер  в Лондоне или Вашингтоне, всего  один долгий обед с бесконечными разговорами  о покупках, ресторанах, теннисе  или лыжах, чтобы оценить прелесть московских застолий. Приземленная, ничтожная  тема тут не задержится. Беседы —  вот источник величайшего удовольствия здесь, и, проведя за русскими беседами множество часов, я начал понимать, что именно этой стороны русской  жизни мне будет не хватать  более всего...»

Сила исторической России

Иллюстрация: AKG/East News

Какой она была? Во всяком случае, не такой, как нам  рассказывали в школе. «Евгений Онегин»  — разумеется, не энциклопедия русской  жизни, это звание больше подходит «Ивану Выжигину» Фаддея Булгарина —  при всей несопоставимости авторов.

Но с какого конца  ни подойди к русской литературе, она менее всего готовила своих  читателей к тоталитаризму. В  ней нет ни одного образа сверхчеловека, самой судьбой предназначенного распоряжаться массами. А вот  на стороне «маленького человека»  она была всегда — как, может быть, ни одна другая литература в мире. Само наличие темы «маленького человека»  достаточно ясно говорит о встроенной гуманности общества, породившего эту  литературу. В ней был негативизм, порой была легкомысленная «жажда бури», но пафоса подчинения («дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги»), восторга перед властью не было никогда.