"Когда на Руси было жить хорошо" Александр Горянин

«Святая Русь»

Известный эмигрантский богослов Антон Карташев утверждал, что русский народ не случайно назвал свою страну Святой Русью. «По  всем признакам это многозначительное  самоопределение... — низового, массового, стихийного происхождения, — писал  он. — Ни одна из христианских наций  не вняла самому существенному призыву  церкви именно к святости, свойству Божественному». Лишь Россия «дерзнула  на сверхгордый эпитет и отдала этому  неземному идеалу свое сердце».

Поразительно, если вдуматься. Не «добрая старая» (как  Англия), не «прекрасная» (как Франция), не «сладостная» (как Италия), не «превыше всего» (как Германия), а «святая».

Многие авторы, в  том числе известный философ, математик и православный мыслитель  Виктор Тростников, убедительно доказывают, что между XIV и XVII веками этот идеал  был достигнут, что «Святая Русь», признававшая веру и служение Правде Божьей своим главным делом и  главным отличием от других народов, была духовно-социальной реальностью.

Это была историческая вершина русской религиозности. Ее носители не считали слишком важными  успехи в хозяйственной сфере  или в соперничестве с другими  государствами (если только речь не шла  о спасении единоверцев). «Служба  Правде Божьей», пусть и не вполне воплотимая в реальности, жила в  народном сознании как идеал, помогая  обращать в православие народы русской  периферии.

Если Европа приняла  эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за десять-одиннадцать веков саморазвития пришла к идее гуманизма, то Русь почти  пять веков оставалось под духовным патронатом живой и все еще  могущественной Восточной Римской  империи. Гуманизм породил европейское  Возрождение, исихазм на русской  почве — этический и общественный идеал святости. Не видя реальной Византии с ее недостатками и пороками, русские  представляли себе Царьград почти как  Царство небесное. Греческие пастыри  на Руси поддерживали это убеждение.

Иллюстрация: AKG/East News

Русь отнесла к  себе Первое послание апостола Павла, обращенное к христианам, живущим  среди язычников: «Вы — род  избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего  вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда  не народ, а ныне народ Божий; некогда  не помилованные, а ныне помилованы».

Наши предки воспринимали себя как богоизбранный народ: русские  правители на столбах Архангельского собора соотнесены с библейскими  царями, в росписях 1564–1565 годов образы русских князей продолжают генеалогию Христа и праотцев.

Вышесказанное имеет  прямое отношение к нашей теме. Если реконструкция верна, «Святая  Русь» была страной преобладания счастливых людей, неважно, богатых  или бедных, главное — глубоко  верующих и счастливых своей верой.

Ее хронологические  рамки и даже географические очертания, конечно, расплывчаты. Напоминая, что  в истории долго хорошо не бывает, Тростников тем не менее отводит  ей три с половиной века: от времен Ивана Калиты до начала петровских реформ. «Святую Русь» не могли  поколебать ни правление Ивана Грозного, ни Смута, ни даже Раскол, потому что  культурная надстройка оставалась идеально соответствующей своему православному  базису. Соответствие было достигнуто, видимо, как раз к XIV веку.

«Элементы языческой  культуры были переосмыслены, — поясняет Тростников. — Перун превратился  в Илью-пророка, Радоница в день поминовения  усопших и так далее». Новые  же элементы, заимствованные из Византии, были усвоены столь органично, что  это дает право говорить об «исключительной  пластической одаренности русского народа».

Хотя эта мысль  не понравится тем, для кого понятие  «Святой Руси» — сугубо духовный феномен, очевидно, что между Калитой  и Петром на большей части территории исторической России еще не была достигнута предельная (для тогдашнего уровня развития и использования природных  ресурсов) плотность населения. По расчетам демографа и статистика Василия  Покровского, в конце XV века во всей тогдашней России (тогда же появилось  и слово «Россия») жило чуть больше двух миллионов человек, вшестеро меньше, чем во Франции. На протяжении веков  летописи почти не отмечают земельных  конфликтов во Владимиро-Суздальской  и Московской Руси. Углубленно изучавший  этот вопрос Анатолий Горский пишет  о сохранявшемся там «земельном просторе».

Баня против чумы

Гармония со «вмещающим ландшафтом» способствовала другим видам гармонии. Иногда она нарушалась «поветриями» и неурожаями.

Правда, не в такой  степени, как в Европе, где из-за постоянной перенаселенности и проблем  с гигиеной случались подлинные  демографические катастрофы — такие, как «черная смерть» 1347–1353 годов. Из-за нее Англии и Франции пришлось даже прервать свою Столетнюю войну (которую они с бульдожьим упорством  вели друг с другом даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть  населения, Англия и Италия — до половины, примерно столь же тяжкими  были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китая  и Индии и обойдя всю Западную и Центральную Европу, достигнув  самых отдаленных мест, остановилась «где-то в Польше». Не «где-то», а  на границе Великого княжества Литовского (чье население состояло на 90% из русских, в связи с чем его  называют еще Литовской Русью), то есть на границе распространения  бани. А еще точнее — на стыке  отсутствия и наличия гигиены.

Отголоски «черной  смерти» затронули тогда некоторые  русские города, посещаемые иностранцами (в первую очередь Новгород), но размах бедствия был для русских несопоставим с тем, что пережили их западные соседи. Даже самые тяжкие чумные моры нашей  истории — особенно в 1603-м, 1655-м  и 1770 году — не стали причиной демографического кризиса для страны.

Шведский дипломат Петрей Эрлезунда отмечал в своем  труде о Московском государстве, что «моровая язва» чаще появляется на его границах, чем во внутренних областях. По свидетельству английского  врача Сэмюэля Коллинса, прожившего в России девять лет, когда в 1655 году в Смоленске появилась эта  самая язва, «все были изумлены, тем  более что никто не помнил ничего подобного». Проказа на Руси была редкостью.

Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это значит, напоминает знаменитый историк Василий Ключевский, что, как и положено в русской деревне, «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад», и ее жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы.

Много ли мог употреблять  воды простой люд в городах  Европы, где общественные колодцы  до появления в XIX веке водопровода  были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали  трупы кошек и крыс)? Да простят  меня защитники старинного благочестия, но святость соприроднее тем, у кого во дворе, пусть самом бедном, есть колодец и банька.

Где было вольготнее

Почему в Европе и в Средние века, и в Новое  время не стихали войны? Изучив сотни  войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин еще  в 1922 году обнародовал вывод, что  «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны», в конечном счете они ведутся  за выживание, за пищевые ресурсы. Исключения (например, династические войны) на этом фоне редки. И очень часто  путь к выживанию — простое  сокращение числа едоков.

Вершина Возрождения  — это войны Чезаре Борджиа. Всего  один эпизод: по его приказу семь тысяч жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. Английская королева-девственница Елизавета I (рядом  с которой Иван Грозный — кроткое  дитя) казнила 89 тысяч своих подданных  — и это тоже был способ борьбы с перенаселением.

За время Тридцатилетней войны Германия практически обезлюдела, кромвелевская расправа над Ирландией  стоила жизни большинству ирландцев. Не менее ужасающими были зверства испанцев в Нидерландах, шведов в  Польше. В Вандее храбрые революционеры  уничтожили от 400 тысяч до миллиона человек. И так далее. Правда, в  кино все эти события выглядят очень романтично.

Как ни кощунственно звучит, но, в очередной раз избавившись  — благодаря войне или эпидемии — от значительной части своего населения, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Возникал рынок рабочей силы, она  дорожала, а это поощряло новшества  и изобретения, потребление на душу населения росло. Бедствовали только ростовщики и арендодатели.

Но, даже развивая производительные силы и торговлю, Европа прибавляла «в весе» крайне медленно. Со времен римского императора Августа, когда  в нынешней Западной Европе жило примерно 26 миллионов человек, до конца XV столетия (то есть за 1500 лет) ее население едва удвоилось. В следующий раз оно  удвоилось уже всего за 200 лет, к концу XVII века.

В России за те же два  века, к началу петровских реформ, население  достигло 13–14 миллионов, то есть стало  в шесть-семь раз более многочисленным. Правда, это произошло не только за счет естественного прироста. По оценке историка Михаила Худякова (возможно, завышенной), присоединение обширного  — гораздо больше, чем современный  Татарстан, — Казанского ханства  увеличило число жителей зарождающейся  империи на два с лишним миллиона человек. Завоевание малолюдных Астраханского  и Сибирского ханств на картину почти  не повлияло, чего нельзя сказать о  тех примерно 700 тысячах человек  во главе с Богданом Хмельницким, которые стали поддаными России в 1654 году. Эта цифра надежна, так  как присяга русскому царю была принесена  «всем русским народом Малой  Руси», а точнее — поголовно всеми  главами семейств, казаками и не казаками. Всего присягнуло 127 тысяч мужчин. Что и дает, вместе с домочадцами, 700 тысяч душ. Если же говорить о населении России в границах конца XV века, то оно выросло за упомянутые двести лет не менее чем вчетверо.

Поскольку речь идет о временах, когда во всех без  исключения странах подавляющее  большинство населения составляли крестьяне, женщины рожали столько  детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста были (помимо голода, эпидемий и войн) младенческая смертность, непосильный  труд, пьянство, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни, — эта  цифра говорит о многом.

Если сегодня быстрый  рост населения отличает самые неблагополучные  страны, то тогда все обстояло наоборот. Замечательно высокий на фоне остальной  Европы показатель демонстрирует сравнительное  благополучие народа.

Я уже цитировал  в «Эксперте» (№ 44 за 2005 год) Юрия Крижанича, хорвата и католика, прожившего у  нас во времена царя Алексея Михайловича 17 лет и увидевшего значительную часть тогдашней России, от ее западных границ до Тобольска. Он осуждал расточительность русского простолюдина: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы... а что можно выдумать нелепее  того, что даже черные люди и крестьяне  носят рубахи, шитые золотом и  жемчугом?» Крижанич требовал «запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил  в одинаковом платье со знатным боярином... Такого безобразия нет нигде в  Европе». Бедные люди не имеют возможности  быть расточительными.

Хорошо жить в  России

В Европе, где дрова  продавались на вес, а меха были доступны немногим, простые люди гораздо больше страдали от холода зимой, чем в России, где зимы суровее, зато были легко  доступны мех и дрова. При всех оговорках, качество жизни простых  людей Руси-России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Для людей  бойких и бедовых было больше возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального  контроля.

Наличие подобных отдушин  обусловило постепенное заселение  «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для  английского народа, доведенного  до крайности огораживаниями и «кровавыми законами», подобная возможность впервые  открылась лишь в XVII веке, с началом  заселения колоний.

И еще о качестве жизни. Приведу три цитаты из записок  иностранцев, относящихся к царствованиям  Федора Иоанновича, Бориса Годунова и  Алексея Михайловича, о русских: «Они ходят два или три раза в неделю в баню, которая служит им вместо всяких лекарств» (Джильс Флетчер); «Многие из русских доживают до восьмидесяти, ста, ста двадцати лет и только в старости знакомы с болезнями» (Якоб Маржерет); «Многие [русские] доживают до глубокой старости, не испытав никогда  и никакой болезни. Там можно  видеть сохранивших всю силу семидесятилетних стариков, с такой крепостью в  мускулистых руках, что выносят  работу вовсе не под силу нашим  молодым людям» (Августин Мейерберг).

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных

Не подлежит сомнению еще один интегральный способ оценки прошлого — не знаю, писал ли кто-либо об этом раньше. Тот факт, что китайская  кухня признала съедобным практически  все, вплоть до личинок насекомых, говорит  очень ясно: в этой стране голодали много и подолгу. То же относится  и к кухне французской. Только солидный опыт голодных лет мог заставить  найти что-то привлекательное в  лягушках, улитках, в протухших яйцах, подгнившем мясе, сырной плесени. В  русской кухне нет ничего похожего. В голод едали, как и везде, всякое, но не настолько долго, чтобы  свыкнуться. Черную икру в России веками скармливали свиньям, пока французы не открыли нам глаза.

Еще один замечательный  миф звучит так: до Петра Великого женщина на Руси была заточена в  тереме. Историк Наталья Пушкарева  изучила объем прав женщин в X—XV веках на владение и распоряжение имуществом, на приобретение и реализацию земельной собственности, на возможность  отстоять свои интересы в суде. Оказалось, что жена могла быть опекуншей, что  было абсолютно немыслимо в те времена в Европе. Она причислялась к первому ряду наследников, причем переживший свою жену супруг оказывался в худшем положении, чем она, — он мог только управлять ее имуществом, но не владеть им.