Иван Грозный

Всевластие Сильвестра и Адашева опиралось не только на благоволение царя. Будучи любимцами  государя, они сумели найти прочную  опору в Боярской думе. Наставник  царя установил самые тесные отношения  со знаменитым воеводой князем Горбатым. Став первым наместником завоеванной  им Казани, Александр Горбатый счел необходимым обратиться к Сильвестру за советом, как управлять басурманским царством. Пастырь не только написал  ему подробное послание, но и порекомендовал прочесть поучение прочим воеводам, «священному  чину и христоименитому стаду». Все  знали о том, что хотя послание и подписано Сильвестром, но священник, конечно же, предварительно обсудил  его с царем, так что письмо выражало волю государя.

Влиятельным покровителем Сильвестра был князь Дмитрий  Курлятев-Оболенский. В письме Курбскому  Иван IV гневно упрекал Сильвестра и Адашева за то, что они «препустили» в Ближнюю думу этого родовитого боярина. Благодаря Курлятеву высшие думные чины получили многие его родственники: князь Василий Серебряный-Оболенский и Константин Курлятев, позднее — Петр Серебряный, Дмитрий Немого-Оболенский, Иван Горенский, Федор и Юрий Кашины, Михаил Репнин. По сравнению с другими княжескими домами Оболенские имели наибольшее число представителей в думе.

В письме Курбскому  Иван IV жаловался на то, что Сильвестр и Адашев, пользуясь покровительством Курлятева, «с тем своим единомысленником нача злый совет утвержати, и ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша». Сильвестр насадил повсюду своих угодников, опираясь на благоволение царя и вождей думы.

Благовещенский  священник умел поддерживать добрые отношения и с покровительствовавшей  ему знатью, и с кружком молодых  друзей царя, мечтавших о широких  реформах.

«Умыслив лукавое, — жаловался позднее Иван IV, — поп Селивестр и со Олексеем (Адашевым) здружился и начаша советовати отаи нас, мневша нас нсразсудных суща». Трудно сказать, какая сторона извлекла большие выгоды из союза.

Материалы, относящиеся  к истории Казанской войны, дают наглядное представление о роли, которую Алексей Адашев стал играть при особе царя. Война требовала  крупных расходов. В 1550 г. Иван IV послал Адашева в Казенный приказ, дав ему по этому случаю думный чин казначея. Очевидно, любимец царя должен был упорядочить финансовые дела и навести в Казне порядок. Исполнив поручение, Адашев сложил с себя полномочия казначея. В дальнейшем он время от времени участвовал в работе Казенного приказа, но уже не в качестве казначея. Он не раз говорил «царевым словом», что решало исход любого дела.

В 1551 г. царь послал Адашева с секретной миссией к Шах-Али, русскому ставленнику на казанском троне. Курбский писал, что Адашев вел жизнь благочестивую и даже ангелоподобную. Но он допустил преувеличение. Алексей с усердием выполнял любые, даже самые жестокие распоряжения царя.

Когда во время переговоров  с Шах-Али выяснилось, что тот не выполнил своих обещаний, посланец Ивана обратился к нему с укоризной: «…и говорил ему Алексей, чтобы Касын молну убили и иных людей, на чем правду дал», и еще «чтобы пустил князя великого людей в город». Адашев передал требование перебить в Казани всех противников Москвы, включая муллу. Завершив переговоры, Адашев спешно уехал в Москву для доклада государю.

Во время осады  Казани в 1552 г. Адашев числился среди воевод то ли передового полка, то ли ертоула (авангарда). Едва воеводы начали ставить туры, государь послал «от себя» Алексея Адашева в самый опасный пункт — к Арским воротам. Многочисленное конное войско татар нанесло удар со стороны Арского поля, рассчитывая прорваться к крепости. Но нападение не застало воевод врасплох.

Когда возник проект подкопа у Муралеевых ворот, Иван тотчас направил к месту подкопа  Алексея Адашева, а с ним Немчина  Розмысла, с приказом разрушить «тайник  казанский» с колодцем, из которого татары брали воду. Государь не мог  своими глазами наблюдать за сооружением  подземной галереи, вместившей 11 бочек  пороха. Но все это возбуждало в  нем крайнее любопытство, и он надеялся получить точные сведения от Адашева. Взрыв разрушил часть крепостной стены.

Приведенные факты  раскрывают смысл слов Курбского  о том, что Адашев был «общей вещи полезен». Где бы ни появлялся Адашев, его старания приносили пользу делу.

Временщик был человеком  способным и разносторонним. Он с  успехом выполнял самые разнообразные  поручения самодержца: писал законы, командовал войсками, сооружал подземные  галереи, вел переговоры с иностранными послами, собирал исторический материал, составлял летописи и занимался  другими делами. Фактически он был  оком государевым, поверенным, надежным исполнителем его воли.

После рождения сына у Ивана IV Адашев в конце 1553 г. сопровождал царскую семью в путешествии на богомолье в Кириллов монастырь. Именно во время этого путешествия погиб наследник престола «пеленочник» Дмитрий. Причиной был несчастный случай. Но вину за него несли братья царицы. Противники Романовых использовали трагедию, чтобы внушить государю недоверие к «шурьям».

Авторитет Сильвестра

Ко времени династического кризиса Сильвестр достиг вершины  своей карьеры. Раскол в Ближней  думе и взаимная борьба между Старицкими и Захарьиными позволили ему  выступить в роли миротворца. Мы ничего не знаем о политических умонастроениях Сильвестра. Можно лишь догадываться, что политика сама по себе не слишком  волновала его.

Исправляя старые летописи, Грозный нарисовал яркий портрет  временщика, склонного «спроста рещи всякие дела». По его словам, поп  «всякия дела и власти святителския и дарения правяше, и никто  же смеяше ничтоже сътворити не по его велению, и всеми владяше, обема властми, и святительскими и царскими, якоже царь и святитель…». При всей тенденциозности Грозный верно указал на два источника влияния придворного проповедника. Во-первых, «никто же смеяше ни в чем же противитися ему ради царского жалованья», и, во-вторых, он был «чтим добре всеми». Почитали пастыря за его добродетели и беспорочную жизнь. И все же его авторитет признавали далеко не все.

Сильвестр содержал иконописную мастерскую, будучи в  Новгороде. Новгородская иконописная  школа была едва ли не лучшей в стране. Переехав в Москву, священник сохранил свою мастерскую. В связи с этим царь поручил именно ему восстановить роспись Благовещенского собора, уничтоженную пожаром. Роспись была выполнена в новгородской манере. В Новгороде раньше, чем в других городах, проявились новые тенденции  в развитии живописи. Икона стала  изображать скорее идеи, чем лики, превращаясь  в иллюстрацию к библейским текстам.

Как всегда, Сильвестр, пользуясь свободным доступом к  особе самодержца, не преминул показать роспись своему питомцу и заручился  его одобрением. В дальнейшем это  сослужило ему хорошую службу.

Новшества новгородской школы живописи были встречены московскими  ортодоксами с недоверием. Иван Висковатый, широко образованный богослов, открыто  восстал против иконографии Благовещенского  собора. Дьяка ужаснула не столько  новизна, сколько замысел новой  иконографии, в которой он усмотрел отступление от евангельской истины к Ветхому Завету, к пророческим  образам. «Не подобает, — говорил дьяк, — почитати образа паче истины».

Осенью 1553 г. Висковатый подал царю донос на Сильвестра. В челобитной дьяк признал, что по поводу росписи «сумнение имел и возмущал народ» три года. Итак, московский дьяк заподозрил неладное еще в 1550 г., и с тех пор громко обличал склонность Сильвестра к ереси. Сильвестр не имел достаточной власти, чтобы заставить его замолчать.

Висковатый не боялся открыто выразить свое мнение, так  как надеялся на покровительство  царских шуринов Захарьиных. Последние  готовы были употребить все средства, чтобы подорвать влияние священника.

Сильвестр не принадлежал  ни к осифлянам, ни к нестяжателям. Но когда государь потребовал у него совета о назначении игумена Троице-Сергиева монастыря, он высказался в пользу вождя  нестяжателей Артемия. Старец был вызван из заволжских пустыней и поселен  в Чудовом монастыре. Иван просил Сильвестра «смотрити в нем всякого нрава и духовные пользы». Наставник похвалил Артемия. В итоге «по государеву велению» и прошению троицких иноков старец занял ключевой пост игумена Троице-Сергиева монастыря.

Артемий был из тех  людей, которые оказали глубокое влияние на формирование религиозности  Ивана IV. Царь, как отметил Курбский, его «зело любяще и многажды беседовавше».

Известно, что подвижник  обращался к монарху с посланиями, убеждая его взяться за изучение богословия. «Хощу подвигнути царскую  ти душу, — писал он, — на испытание разума Божественных писаний». Старец чудной жизни наставлял Ивана никогда не стесняться учения: «Не срамляйся неведением, со всяцем тщанием въпроси ведущего. Подобает убо учитися без стыдения, яко же учити без зависти. Никто же не научився может что разумети». Желая подтолкнуть юного государя к изучению Священного Писания, Артемий решительно оспаривал тех, кто следовал правилу: «Не чти много книг, да не во ересь впадеши».

Советы пали на подготовленную почву. Иван пристрастился к чтению и с годами приобрел обширные познания в богословии.

Наставления Пустынника произвели на питомца столь сильное  впечатление, что он просил инока  написать подробно «о Божиих заповедях  и отеческих преданиях и обычаях  человеческих».

Артемий использовал  свое влияние при дворе, чтобы  добиться освобождения Максима Грека. Осифляне держали Грека в заточении  более 20 лет. Новый троицкий игумен рассчитывал, что авторитет Максима  поможет ему внести перемены в  жизнь обители. Но его надежды  не оправдались. Максим Грек и Артемий  Пустынник учили, что чернецы  должны жить «своим рукоделием» и  не владеть селами. Их проповедь  далеко расходилась с практикой  богатейшего монастыря России. Несмотря на заступничество Сильвестра, Артемий  должен был сложить сан. Он пробыл в Троице всего полгода.

Ересь

Церковь воспротивилась введению на Руси печатного дела, когда  на Русь прибыли датские печатники. Высшее духовенство постаралось  уберечь православное общество от козней датских «люторов».

Однако вскоре обнаружилось, что «люторская» ересь уже  пустила корни на Святой Руси. Первым забил тревогу Сильвестр, подавший донос на сына боярского Матвея Башкина.

Матвей Башкин, по-видимому, служил во дворце, поскольку его  духовником был Симеон, священник  Благовещенского собора. Матвей вел дружбу с двумя дворцовыми аптекарями.

Подобно Сильвестру, Башкин осуждал рабство. Он сообщил  духовнику Симеону, что освободил  своих холопов и изодрал холопьи  грамоты. При следующей встрече  Башкин показал Симеону книгу  «Апостол», а в ней размеченные  воском места, которые вызывали его  недоумение. Предложенные им толкования показались духовнику «развратными», и Симеон поспешил за советом к  Сильвестру. Тот испугался, что недоносительство на Башкина повредит его репутации. В июне 1553 г. Сильвестр явился в царские покои и в присутствии Алексея Адашева доложил Ивану IV о «новоявившейся ереси».

Иван призвал к себе Башкина и велел ему читать и толковать «Апостол». Ознакомившись с «развратными» взглядами Матвея, царь приказал посадить его в подклеть на царском дворе до подлинного сыска. Избежав тюрьмы, еретик попал в подвалы дворца.

Башкин проповедовал неслыханные идеи: он отрицал официальную  церковь, называл баснословием Священное  Писание. На допросе Башкин признал, что воспринял ересь от двух поляков  — Матиаса, дворцового аптекаря, и  Андрея Сутеева. Собеседники Башкина  были протестантами.

Получив донос на Башкина, царь после совещания с  наставниками велел пригласить в  Москву Максима Грека и Артемия  Пустынника. Распоряжение доказывало, что Сильвестр намеревался заслушать  мнение самых авторитетных богословов России.

Артемий явился в  Москву, но не пожелал участвовать  в суде над вольнодумцами и  без ведома властей тайно покинул столицу. Необдуманный шаг имел роковые последствия.

25 октября 1553 г. Иван Висковатый в присутствии царя и бояр открыто обвинил Сильвестра и Артемия в пособничестве еретику Башкину. В ноябре он составил доклад с перечнем обвинений против Сильвестра. Новые иконы Благовещенского собора, объявил дьяк, результат «злокозньств» еретика Башкина: «Башкин с Ортемьем советова, а Ортемей с Селиверстом».

Резкие нападки  на Сильвестра объяснялись тем, что  у Висковатого были могущественные покровители. При составлении своего «Писания» Висковатый использовал  книги, полученные им от члена Ближней  думы боярина Михаила Морозова и  его свояка боярина Василия Михайловича  Юрьева-Захарьина.

Обвинения встревожили  Сильвестра. Он обратился к царю с посланием против «избных» (приказных) людей, впавших в бесстыдство.

Исход столкновения зависел от того, какую позицию  займет глава церкви Макарий. Ответ  митрополита Висковатому был  кратким и энергичным. «Стал еси  на еретики, — заявил митрополит, — а ныне говоришь и мудрствуешь негораздо о святых иконах, не попадись и сам в еретики. Знал бы ты свои дела, которые тебе положены — не розроняй списков» (посольских бумаг). Макарий пригрозил дьяку, что тот может быть изгнан со службы.

Глава церкви четко  выразил свое отношение к креатуре Захарьиных — Висковатому.

Становится понятным замечание Курбского о том, что  Сильвестру удалось отогнать от царя Ивана «ласкателей» после того, как  он «присовокупляет себе в помощь архиерея онаго великаго града» Москвы, иначе говоря, митрополита Макария.

Вот причина, почему Грозный ни словом не обмолвился о  Макарии в своем отчете о кризисе 1553 г. Смертельная болезнь государя и династический кризис выдвинули фигуру митрополита на первый план. Если монарх в своем отчете о «мятеже» вообще не упомянул имени Макария, то лишь потому, что щадил его память. Он не стал обвинять пастыря церкви в том, в чем обвинял «изменных бояр», а именно во вражде к Захарьиным. Видимо, в 1553 г. Макарий, подобно Сильвестру, старался погасить раздор между Старицкими и Захарьиными, чтобы устранить опасность смуты.