Страбон – путешественник, географ, страновед

Таким образом, благодаря  путешественникам античности были открыты  новые земли и народы, накоплен богатый географический материал, способствовавший дальнейшим путешествиям и открытиям.

2.Страбон - путешественник  и страновед.

2.1. Биография Страбона.

Страбон родился в 64/63 году до н. э. в Амасии, расположенной в ста  километрах от южного берега Черного  моря, на дороге, ведущей к Средиземноморью. При царе Митридате II (302—266 годы до н. э.), потомке персидских сатрапов, Амасия сделалась столицей Понтийского царства. Через сотню лет, однако, слава ее померкла: Фарнак I (184—157 годы) перенес столицу в Синопу, и Амасия превратилась в скромный провинциальный городок, ничьего внимания не привлекавший. В гуще событий он оказался незадолго до рождения Страбона. В детстве Страбон слышал рассказы очевидцев и участников недавних событий.

Амасия выглядела настоящим  оазисом цивилизации. Именно здесь  перебравшись с острова Крит, поселились родители Страбона. Об отце писатель не сообщает ни слова, зато с удивительной охотой распространяется о родственниках  со стороны матери, может быть только для того чтобы лишний раз подчеркнуть  знатность своего рода. Ибо «подвиги»  его родичей особого восторга не вызывают. Нельзя же, в конце концов, считать всерьез геройством, что  Моаферн, дядя Страбона, наместник Митридата VI в Колхиде, не покинул царя в  трудную минуту и разделил его  участь. Прапрадед Страбона Дорилай  Тактик, полководец Митридата V (150 — 120 годы до н. э.), прославился тем, что  командовал отрядом жителей Кносса на Крите, победивших соседей-гортинцев. Дед же Страбона, тоже Дорилай, молочный брат Митридата VI, изменил царю и  стал склонять понтийские города к  тому, чтобы они перешли на сторону  римлян. За эти услуги Лукулл обещал поставить его во главе провинций. Помпей же, сменивший Лукулла, смотрел  на его пособников как на личных врагов. И по окончании войны, вернувшись в Рим, добился того, что сенат  не утвердил почестей, обещанных ранее  понтийцам. «Пока счастье благоприятствовало Дорилаю, — меланхолично замечает Страбон, — были вместе с ним счастливы  и его родные. А после его  падения... исчезло, и их влияние и они впали в ничтожество».

Тем не менее, ученый не стеснялся  своей родословной. И воспитывали  его так, как было принято в  богатых и знатных семьях, т. е. отдавали в руки частных учителей. Очевидно, они и в самом деле сыграли в жизни Страбона немалую  роль, если он счел нужным специально упомянуть  о них в «Географии». Первый —  Тираннион из Амисы, грамматик Пергамской школы и автор географических сочинений. Пергамская школа, как и  Александрийская, усердно занималась толкованием гомеровских поэм, объясняя встречающиеся в них географические названия. Но Тираннион был широкообразованным человеком, книжником, поклонником  Аристотеля. Не исключено, что именно он привил юноше любовь к знанию, к книге, приобщил к науке.

Вторым был Аристодем, «полный  курс лекций которого, когда он был  уже глубоким стариком, мне в ранней молодости удалось прослушать в  Нисе (на Меандре)... Он преподавал и  риторику, имея две школы — на Родосе и в своем родном городе; утром он читал лекции по риторике, вечером — по грамматике. В Риме Аристодем обучал грамматике сыновей  Помпея». Благодаря Аристодему Страбон  познакомился с трудами Эратосфена и с его критической оценкой  Гомера как поэта, которому нельзя доверять, ибо его произведения — сплошной вымысел. Наконец, Ксенарх из Селевкии (в Киликии), последователь Аристотеля, интересовавшийся географией. «Что же касается Ксенарха, учеником, которого я был, то он недолго оставался  дома, а жил в Александрии, Афинах и под конец — в Риме, избрав профессию учителя».

И еще один человек повлиял на будущего географа — философ Зенон, живший за два века до Страбона. «Наш Зенон» — так любовно именует  он в своей книге этого основателя школы стоиков. Как истинный стоик, Страбон вел размеренную и  разумную жизнь, не позволяя страстям вырываться наружу; заводил друзей и избегал наживать врагов; был  осторожен в словах и поступках. И, как настоящий стоик, не участвовал в политической деятельности, предпочитая  наблюдать за событиями со стороны.

А видеть довелось многое. Юношей Страбон  отправился в Рим. Много путешествовал  по Италии, Египту. Не раз возвращался  на родину. Чем занимался он все  эти годы — неясно. Известно лишь одно — он смотрел, размышлял, записывал. Быть может, он уже тогда понимал, что природа не наделила его ярким  талантом писателя, способностью к  оригинальному мышлению и что  ему вряд ли суждено открыть что-то новое, сказать что-то необычное. Нет, сила его — в другом: в скрупулезности, в умении собирать и обобщать факты, во всесторонней образованности —  во всем том, что греки называют энциклопедичностью. Новые теории нередко оказываются  заблуждениями. Старый же опыт — всегда пригодится. А что может быть полезней опыта истории!

На склоне лет честолюбивые замыслы  не покидали его. Он верил в свое призвание, и, вероятно, эта вера удлиняла его годы.

Он не завидовал поэтам. Рано обретая  популярность, они, как правило, рано покидали этот мир. А Страбон, видимо, уже в юности видел в себе ученого. Не кабинетного сухаря, погруженного в пыльные свитки папирусов, а пытливого наблюдателя. Наука требовала знаний и добросовестности, терпения и спокойствия. Чтобы собрать факты, нужно время; чтобы осмыслить их,— годы, и не простые, а зрелые, умудренные опытом. Поэтами рождаются, учеными становятся.

Страбон не мог обижаться на судьбу. Почти 90 лет прожил он спокойно, размеренно и незаметно, без взлетов и  падений. В политической борьбе не участвовал. Ни к каким группировкам не примыкал. Он всегда оставался благонамеренным  гражданином, уважающим богов и  строго следующим законам. Находясь в гуще событий, он сумел устраниться  от них.

2.2. Путешествия Страбона.

Путешествовать было модно. Побывать там, куда стремятся попасть все, и убедиться, что прославленные  места вполне соответствуют тому, что о них рассказывают, считалось  хорошим тоном, во всяком случае, в  эпоху Страбона — на рубеже нашей  эры.

 Не обремененный государственными  обязанностями, Страбон мог беззаботно  удовлетворять свою любознательность. Если ночь настигала его в  пути, он клал на землю матрац, на него — подстилку и укрывался  плащом. Что ж, не всем ведь  доступно странствовать в собственной  коляске и везти с собой  рабов, одежду, постель, домашнюю  утварь и даже переносные палатки.

Не исключено, что иногда Страбон  двигался пешком. Если корабль, доставивший  Страбона в Италию, бросил якорь  в Брундизии, «куда прибывают  все, чей путь лежит в Рим», то в столице тот мог появиться  дней через десять. Вряд ли он особенно торопился. Во-первых, не было нужды. А во-вторых, он хотел, вероятно, по дороге все внимательно осмотреть и запомнить. Как знать, не тогда ли зародилась у него мысль собрать воедино сведения о разных краях, дополнить их собственными впечатлениями и написать книгу, одинаково похожую на исследование и путевой очерк!

И вот молодой провинциал — в  столице. С какими мыслями и планами  вступил он в нее? Думал ли о  том, что здесь открывается путь к славе и карьере, способной  удовлетворять любое тщеславие? Или о том, что именно в Риме рушатся надежды и низвергаются кумиры? В «вечный город» Страбон  приехал впервые в 44 году до н. э. В тот год заговорщики убили Гая Юлия Цезаря. Страбон завязывает полезные знакомства, посещает знатные дома. И изучает город. Конечно же, он обращает внимание на необычный столб, воздвигнутый на Форуме. Это ведь тоже наследие Юлия Цезаря. Стремившийся к установлению строгого порядка, правитель Римского государства решил измерить всю его территорию. Этим занимался по его настоянию астроном Созиген, пригласивший из Египта специальных землемеров. Италию Страбон изучил основательно — и не только по путеводителям. Он читал и научные сочинения, и «Периплы», в которых описывались берега различных морей, и предназначенные для мореходов «Гавани», похожие на нынешние лоции.

Страбон будет странствовать всю  жизнь. Он обойдет и изъездит Каппадокию и Фригию (в Малой Азии), побывает в горах Тавра и у подножия Кавказа, на берегах Ионии (в Эфесе), на Кикладских островах, в Коринфе. Обо всех этих местах он столь же подробно повествует, как и о других, добавляя лишь одну фразу: «Когда я  там находился...»

Мысленно Страбон исходил всю  Элладу. И, видимо, всегда вспоминал  о ней с болью, которую не в  силах скрыть его неторопливые, сугубо научные и объективные описания. Не спеша движется Страбон на север, в Среднюю Грецию. Нет, он не был  и там.

Единственным городом в Греции, который не вызывал у него печальных  размышлений, судя по всему, был Коринф. Именно его он и счел нужным посетить. Коринф — город необычной судьбы. Среди самых знаменитых греческих  полисов он единственный, подобно  Фениксу, возродился из пепла и переживал  новый расцвет.

Поразительно, однако, что ни один писатель древности не сообщает о  том, что пресловутые «семь чудес  света» являлись целью путешествий  и входили в специальный маршрут. Но в отдельности, то или иное «чудо» старались посмотреть многие. И Страбон  не составил исключения.

В его эпоху твердо знали, что  «чудес» действительно семь. Впервые  их назвали так в III веке до н. э., но долго не было единодушия из-за того, что включать в их число.

Не вызывали споров пирамиды, храм Артемиды Эфесской. Колосс Родосский, статуя Зевса Олимпийского и мавзолей в Галикарнасе. Висячие сады Семирамиды нередко заменяли стенами Вавилона, а вместо Фаросского маяка чудом  называли Александрийскую библиотеку или алтарь Зевса в Пергаме.  
        Страбон поведал о пяти сооружениях, удостоенных звания «чудес света», — поведал неторопливо, не слишком обстоятельно и без всякого восторженного трепета. Садов в Вавилоне в ту пору уже не существовало. Статуе Зевса Олимпийского, созданной Фидием в 30-х годах V века до н. э., он уделил немало хвалебных строк, но почему-то... забыл аттестовать ее как «чудо света». Впрочем, подобная забывчивость распространялась на храм Артемиды Эфесской и на Фаросский маяк, которые он видел воочию.

В Египте Страбон бывал не раз. Он подолгу жил в Александрии  — знаменитом центре науки и культуры, который тоже гордился своим прошлым. Его он исходил вдоль и поперек  и описал столь детально, что сейчас без труда по этому описанию можно  составить план города. Наверняка, находясь в Александрии, Страбон беседовал  с учеными и философами, жившими  в храме муз — Мусее. Но усиленные занятия наукой не превратили Страбона в кабинетного ученого. И когда представилась возможность совершить путешествие в экзотические края — чуть ли не на край ойкумены, он, естественно, не пренебрег ею.

Из Александрии дорога вела, прежде всего, к Канопу (близ современного Абукира), с которым ее связывал двадцатикилометровый канал. В самом Канопе Страбона заинтересовал  храм Сераписа, где усыпляли больных, чтобы те во сне получили от оракула  указания насчет их исцеления. Из Канопа часть туристов, искавших иных наслаждений, отправлялась дальше на юг — к Гелиополю. Там кончалась дельта и начинался  собственно Нил. Мемфис — озеро Мерида — Абидос — Фивы — Сиена —  острова Элефантина и Филе. Каждое название приводит Страбона в трепет. Страбон готовился к этому  путешествию. Он знал историю Египта при фараонах, под властью персов и при Птолемеях; он знакомился с  его памятниками, о которых рассказывалось в трудах многих писателей. С иронией  слушал он болтовню гидов, доверяя лишь собственным знаниям да сведениям, полученным от жрецов — к ним  он всегда относился с почтением.

В Мемфисе — первой, самой древней, столице Египта — Страбон мимоходом  упоминает о единственных уцелевших  свидетелях его истории — пирамидах. Из Мемфиса путь лежал к Меридову озеру, близ которого находилась удивительная постройка, возведенная в XIX веке до н. э. фараоном Аменемхетом III. С этим фараоном Страбон встретился еще раз в Фивах. Туда, к «городу мертвых», устремлялись толпы путешественников (днем) и грабителей (ночью).

Достигнув границ Эфиопии, то есть почти  края ойкумены, Страбон почувствовал себя удовлетворенным. А повидать ему  удалось все-таки немало. Во всяком случае достаточно, чтобы с гордостью  заявить: «Сам я совершил путешествие  к западу от Армении вплоть до областей Тиррении лежащих против острова  Сардинии, и на юг — от Евксинского  Понта до границ Эфиопии. Среди других географов, пожалуй, не найдется никого, кто бы объехал больше земель из упомянутых пространств, чем я. Ибо  те, кто проник дальше меня в западные районы, не добирались до столь отдаленных пунктов на востоке, а те, кто объездил больше мест в восточных областях, уступают мне в отношении западных. То же можно сказать и относительно стран, лежащих на юге и севере».

2.3. « Исторические записки» Страбона.

Как уже было упомянуто выше. Новые теории нередко оказываются заблуждениями. Старый же опыт — всегда пригодится. А что может быть полезней опыта истории!

И Страбон отдает на суд читателей  «Исторические записки» в сорока трех книгах, которые не дошли до нас. Преклоняясь перед Полибием и его «Всеобщей историей», Страбон сознательно объявляет себя продолжателем греческого историка и начинает свое сочинение с того, на чем тот остановился, — с 146 года до н. э., года гибели Карфагена и присоединения Эллады к Риму. Прием довольно обычный для античных времен. За три с половиной века до Страбона точно так же поступил историк Ксенофонт. Продолжая незавершенную «Историю Пелопоннесской войны» Фукидида, он откровенно начал свою «Греческую историю» словами: «Через несколько дней после этого...»

Исторический труд Страбона охватывает почти столетие — одно из самых  бурных в неспокойной истории  Римского государства. На него приходятся два крупных восстания рабов  в Сицилии и грозное восстание  Спартака, борьба за власть между Марием и Суллой и диктатура последнего, войны Рима в Испании, Галлии, Британии, в Африке, на Востоке, подчинение всего  Средиземноморья; возвышение Гнея Помпея и Юлия Цезаря, отчаянная борьба между ними и гибель сначала одного, а затем второго, возвышение Антония  и Октавиана и снова гражданская  война, последним актом которой  стала битва при Акции в 31 году до н. э.; после нее в державе, измученной убийствами, разрушениями, заговорами, воцарился долгожданный мир. Его, естественно, связали с именем победителя — Октавиана, будущего императора Августа.