Бедность и неравенство в России

Представим, что наш  бизнес выделит в три раза меньше средств, что составит чуть меньше 1% ВВП. Если посмотреть последние опубликованные Госкомстатом данные о дефиците бедности и сократить их (потому что показатель бедности постепенно снижается), представить  себе, что экономический рост продолжится, добавить к этому еще 2% ВВП и  часть их потратить на бедных, а  часть – на безработных, то получится, что 2% ВВП хватит на то, чтобы дать работу безработным и помочь бедным. Но здесь мы можем столкнуться  с тем, что адресной социальной помощью  мы создадим класс людей, которые  будут с удовольствием получать эту помощь, не считаясь при этом бедными. И тогда мы будем вынуждены  постоянно тратить эти 2% ВВП, а  может быть, как в Голландии, и  доплачивать бедным за то, что они  такие несчастные, бедные и безработные, потому что государство не может  им обеспечить более высокий уровень  жизни. 

Как эффективнее  всего бороться с бедностью? Бедность – это вопрос прежде всего статистики. Поэтому самый эффективный способ борьбы с ней помогать тем, кто  входит в выборки обследований, которыми мы с вами пользуемся.  
 

Лев ЯКОБСОН (заведующий кафедрой государственного управления и экономики общественного сектора, проректор Государственного университета – Высшей школы экономики):

В выступлениях Лилии  Овчаровой и Людмилы Рязановой  я услышал некую установку  на то, что для России сегодня  актуальна проблема ликвидации бедности и выравнивания уровня жизни по московским или американским меркам. На самом  деле, за российской мерой бедности психологически стоит вопрос: чем  мы хуже Соединенных Штатов? Или  – чем Дагестан, например, хуже всей страны? Ведь возможен другой подход: обеспечить максимально большому числу людей  условия жизни, нормальные с точки  зрения их окружения. Это совершенно разные направления и по набору действий, и по влиянию на экономический  рост. 
 

Лилия ОВЧАРОВА:

Нет, ничего подобного  я не имела в виду. Я говорила, что для преодоления регионального  неравенства нужно содействовать  переселению людей из менее благополучных  регионов в более благополучные.  
 

Лев ЯКОБСОН:

На мой взгляд, вполне нормально, когда все дагестанцы чувствуют себя примерно одинаково, а как при этом живет Москва, не очень важно. Так должна решаться проблема бедности. 
 

Лилия ОВЧАРОВА:

В России как раз  и используется показатель регионального  прожиточного минимума, а не среднероссийского. 
 

Лев ЯКОБСОН:

Этот показатель учитывает уровень цен, а не уровень  жизни. 
 

Лилия ОВЧАРОВА:

Прожиточный минимум  различается не по уровню жизни, а  по половозрастным группам и по семи экономическим зонам, привязанным  к климатическим поясам. Наша потребительская  корзина на уровень жизни вообще не ориентирована – хватило бы на еду. Когда-то в Африке вопрос о  бедности не поднимался, поскольку  жителям казалось, что так, как  они, живут все и нет никакой  проблемы неравенства за пределами  того, что они видят. Кстати, такое  представление было и в СССР. Ограничивать мобильность населения я никогда  не призывала. Кто-то из тех же дагестанцев  хочет подтянуться до среднего уровня жизни в Дагестане, а кто-то –  до московского уровня. Это их дело. Сегодня все социальные программы  ориентированы на минимальный уровень. Европейский союз может рассуждать о стиле жизни, а мы пока не можем  себе этого позволить. 
 

Людмила РЯЗАНОВА: «Не  нужно стимулировать иждивенчество  федеральными выплатами, а каждый регион должен решать проблему бедности, исходя из собственных финансовых возможностей»

Даже в своих  оценках при сравнении регионов мы не пользуемся теми показателями, которые  характерны для Москвы, а ориентируемся  на среднероссийский уровень жизни, средневзвешенный уровень по разным параметрам. Слово «выравнивание» мы давно убрали из своего лексикона. Мы говорим о снижении дифференциации. Это выполнимая задача, и мы видим  причину этой дифференциации в последние  годы в том, что стартовые условия, при которых регионы входили  в рыночные условия хозяйствования, были разными. Инфраструктура, которая  была создана еще до всех преобразований в той же Москве, и вообще все, что создано за многие десятилетия, – это не заслуга органов власти, которые сейчас пользуются этими конкурентными преимуществами 

Поэтому мы считаем  своей основной задачей при составлении  программ улучшение экономической  и социальной среды в регионах. Сюда входит вся транспортная инфраструктура, бизнес-инфраструктура, рыночная инфраструктура, которая является самым слабым местом во всех регионах, и, естественно, социальная инфраструктура. Как ни странно, хорошую  социальную инфраструктуру в душевом  исчислении имеют слабые регионы. И  здесь не нужно стимулировать  иждивенчество федеральными выплатами, а каждый регион должен решать эти  проблемы, исходя из собственных финансовых возможностей.  

Я хотела бы обратить ваше внимание на часто используемый сегодня термин «минимальные стандарты». Несколько лет назад нынешний руководитель Бюджетного департамента Министерства финансов Лавров на вопросы, поступившие из регионов по поводу минимальных стандартов, ответил, что  при имеющемся (на тот момент) бюджете  мы можем гарантировать четырехклассное  образование, научить писать, читать, а все остальное родители будут  делать за свой счет. Вас устроит  такой стандарт? Когда мы говорим  о стандарте, мы подразумеваем некий  высокий стандарт, представление  о котором мы сохранили из прежней  жизни. Ясно, что мы должны жить по средствам  и реально оценивать свои возможности. Никаких стандартов у нас нет. Вы справедливо заметили, что человек  должен себя комфортно чувствовать  в среде себе равных. Мне этот постулат кажется очень важным. И  не зря во многих странах мира даже в мегаполисах образуются регионы  для людей одного достатка, с тем  чтобы они не ощущали социального  неравенства.  

Несколько слов о  миграционных потоках. Миграционная политика прежних лет оказалась несостоятельной. Те рекомендации, которые были даны по желательному перемещению мигрантов, никакой роли не сыграли. Концентрация людей в России пришлась в основном на пять–шесть регионов – Москва, Московская область, южные регионы. И это  справедливо. Не надо забывать, что  Конституция РФ гарантирует право  перемещения и свободу выбора места жительства. При этом, конечно, не надо забывать и о другом правиле, тоже записанном в Конституции, –  об обеспечении граждан России средствами к существованию. Это сложная  проблема. Я опять хочу вернуться  к программе социального партнерства. Мне кажется, что на сегодняшний  момент будет лучше, если дать всем возможность зарабатывать деньги, т. е. обучить людей профессиям, которые  необходимы. А нам предлагают использовать средства, допустим, на решение жилищной проблемы, сделать доступным жилье. И в том, как разумно распорядиться  немалыми финансовыми средствами, я  вижу достаточно серьезную проблему. 
 

Светлана МИСИХИНА:

Не нужно подтягивать  уровень одного региона до уровня другого и не нужно сравнивать их друг с другом. Мы не говорим в  данном случае о межрегиональной  дифференциации, межрегиональном неравенстве  и выравнивании. Мы говорим о внутрирегиональной дифференциации и внутрирегиональном неравенстве. Мы работаем совершенно с  другой системой мер и показателей. Мы сравниваем регион с ним самим, но таким, каким он был несколько  лет назад. 
 

Владимир ДРЕБЕНЦОВ (представитель Всемирного банка):

Вы не затронули  такой аспект бедности, как неравенство  в пользовании услугами здравоохранения  и образования. Как это накладывается  на упомянутые вами измерения бедности? 

Возможно ли, по российской Конституции, оказывать социальную адресную помощь регионам, если мы научимся определять, какие регионы реально  бедные? Можем ли мы выплачивать  детские пособия, например, только в  Бурятии, и больше нигде? Можно ли обеспечивать не выравнивание благосостояния, а выравнивание дифференциации возможностей?  
 

Светлана МИСИХИНА:

Да, доступ к пользованию  различными услугами в России неравный. Эту проблему тоже надо решать. В  России все возможно. Если мы докажем, что все бедные дети живут в  Бурятии, то можно даже на основании  федерального закона о детских пособиях помогать только бурятским детям, а  всем остальным не помогать. В Татарстане, например, до сих пор действует  своя собственная система выплаты  детских пособий. Они распределяют федеральные деньги согласно своим  методикам. 
 

Лилия ОВЧАРОВА:

Измерение бедности через социальную исключенность  и есть та зона, где доступ к образованию  и здравоохранению ограничивается. 
 

Евгений ЯСИН:

Любые измерения  неравенства делятся на официальные  и те, которые построены на основе альтернативных исследований. Они очень  сильно разнятся между собой. Насколько  можно верить официальным данным и есть ли какие-то другие более достоверные  данные? 
 

Лилия ОВЧАРОВА:

Мы практически  не измеряем региональное неравенство, поскольку в первую децильную  группу входят все регионы. Региональное неравенство на сегодняшний день – самый высокий фактор неравенства, и если усовершенствовать нашу методику, то уровень неравенства по стране будет выше.  
 

Евгений ЯСИН:

А какие-то расчеты  проводились? 
 

Лилия ОВЧАРОВА:

К сожалению, в нашем  распоряжении были данные по децильному распределению по всем регионам только за 1996 год. Мы попытались составить  децильную группу реально бедных. 1996 год получился на уровне 13–14, если пересчитать по нашей технологии – 17–18. Конечно, реальное неравенство  по стране в целом чуть выше.  
 

Людмила РЯЗАНОВА:

Межрегиональная дифференциация по индексам потребительских цен, определяющим инфляцию, за последние пять лет  существенно снизилась.  
 

Ростислав КАПЕЛЮШНИКОВ (ведущий научный сотрудник Института  мировой экономики и международных  отношений): «В географически диверсифицированной  стране неравенство доходов по определению  всегда будет больше, чем в стране, географически однородной» 

С аналитической  точки зрения интереснее обсуждать  проблему неравенства. По крайней мере, это менее эмоционально нагруженная  проблема, хотя я, наверное, грешу против истины, потому что в нашей стране кто только ни ссылается на этот чудовищный коэффициент Джини, который  измеряет Госкомстат, кто только ни сравнивает Россию со странами Латинской Америки и делает всевозможные апокалиптические прогнозы. Так было на протяжении 1990-х годов и так, пусть с меньшим энтузиазмом и рвением, продолжает быть и сейчас. 

Вы сказали очень  важную вещь. В географически диверсифицированной  стране неравенство доходов по определению  всегда будет больше, чем в стране, географически однородной. Такой  географически неоднородной страны, как Россия, возможно, больше нет  на всем земном шаре. Может быть, только США более или менее сопоставимы  с ней. Очевидно, существует какой-то счетный компонент, связанный с  различиями в уровнях цен в  географически отдаленных друг от друга  регионах. Хотя, я думаю, если снять  этот компонент, то, может быть, и  коэффициент Джини уменьшился бы на четверть.  

Эволюция коэффициента Джини в России, на мой взгляд, не поддается рациональному объяснению. В 1992 году он увеличился на 9%, в 1993 году – уже почти на 40%, подскочил  до уровня 0,4 и после этого долгое время стоял, как вкопанный. Кризис 1994 года – практически никакой  реакции. Дефолт 1998 года – никакой  реакции. Несколько лет бурного  экономического роста – никакой  реакции. Я не берусь это объяснить. 

Сосредоточимся лучше  на критических точках. Весь прирост  неравенства, если верить официальным  данным, произошел в течение одного 1993 года. Что такое особенное произошло  в 1993 году? С точки зрения состояния  экономики, год был намного более  тихий и спокойный, чем 1992-й, когда  прирост неравенства был еле  заметным. И гораздо лучше, чем 1994-й, когда была вторая провальная точка. Ответа у меня нет. В таких случаях  я размышляю так: если ничего особенного в реальной жизни не происходит, а какой-то показатель резко возрастает, то по всей очевидности произошли  какие-то изменения в методологии  расчетов.