Бедность и неравенство в России

Научный Семинар 

Вернуться к списку дискуссий

Версия для печати

Бедность и неравенство  в России

10.03.2004 

Очередной научный  семинар был посвящен проблеме бедности и неравенства в современной  России – как теоретическим, так  и практическим ее аспектам. В дискуссии  приняли участие Владимир Дребенцов, Ростислав Капелюшников, Светлана Мисихина, Лилия Овчарова, Людмила Рязанова, Лев Якобсон. Вел дискуссию Евгений  Ясин. 

Стенограмма семинара 

Стенограмма семинара 

Евгений ЯСИН (научный  руководитель Высшей школы экономики, президент Фонда «Либеральная миссия»):

Сегодня в рамках научного семинаре мы будем говорить о проблеме бедности и неравенства. Именно это источник многих других проблем в нашей жизни. Поэтому  мы должны сосредоточить усилия на ее преодолении. Передаю слово нашим  экспертам. 
 

Лилия ОВЧАРОВА (директор научных программ Независимого института  социальной политики): «Мы должны переключиться  от подсчета количества бедных людей  к анализу причин и факторов бедности, а затем уже принимать конкретные политические и экономические решения»

Последние десять лет  я изучаю проблему бедности. Сегодня  я решила посмотреть на эту проблему в ракурсе перехода от измерения  самого понятия «бедность» к политике. Основная дискуссия по поводу этого  явления как такового развернулась в отношении количества в России бедных, критериев их подсчета, определения  черты бедности. В России за последние  десять лет методология измерения  бедности менялась дважды. Первый раз  – в 1992 году, когда исследователи  отказались от советского стандарта  расчета минимальной потребительской  корзины, или минимального потребительского бюджета, и перешли на американский стандарт расчета черты бедности, когда рассчитывается стоимость  минимальной продуктовой корзины, а потом по доле расходов на питание  самого бедного населения оценивается  общая стоимость минимальной  потребительской корзины. В 2000 году мы снова вернулись к нормативному методу расчета черты бедности, что привело к увеличению прожиточного минимума примерно на 15–20%. 

Бедность – это  явление, в котором многое зависит  от измерения. Причем вектор определения  бедности может быть разным. В частности  здесь (по данным 2000 года) приведен только один из таких векторов, тот, который  называется «абсолютная концепция  бедности». Бедными в данном случае считаются те, кто имеют доходы ниже прожиточного минимума. В зависимости  от того, за какой период вы рассматриваете доходы, что подразумеваете под ними и на основании какой базы данных их подсчитываете, можно получить оценку уровня бедности в интервале от 50% до 7%. Первую оценку мы получили в 2000 году на основе результатов обследования бюджетов домашних хозяйств – основного  источника официальных данных о  бедности. Но здесь мы сталкиваемся с трудностью учета всех доходов. И это не проблема только Госкомстата, а статистики в принципе.  

Следующая цифра  – 29,9%. Это – доля бедного населения  по макроэкономическим оценкам доходов (также данные на 2000 год). Как видите, при сравнении среднего уровня доходов  в бюджетных обследованиях и  в том ряде распределения доходов, который строится на основе макроэкономических оценок, получаются две разные величины. 

Наиболее распространен  в экспертном сообществе еще один источник информации. Это – мониторинг экономического благосостояния и здоровья населения, его английская аббревиатура RLMS. Он не является для России официальным, но часто используется всеми международными организациями. Этот источник дает несколько  иные оценки доли бедного населения. Мы получаем разные оценки доли бедного  населения и в зависимости  от того, доходы или расходы используем в своих расчетах. 

Еще один принципиальный вопрос – за какой период мы рассматриваем  долю бедного населения: в течение  года, в течение квартала, в течение  пяти лет, десяти лет? Длительность пребывания в бедности и учет именно такого временного аспекта – очень важный момент. Исследования показывают, что  если семья пребывает в бедности в течение года – двух лет, то основные устремления ее членов направлены на то, чтобы найти работу, и, как  правило, найти работу за любые деньги. На уровне примерно трех–четырех лет  пребывания в бедности поведение  семьи меняется. Внимание членов семьи  концентрируется не на рынке труда  – где найти работу, как заработать деньги, – а на минимизации своих  расходов. Исследования за 2001 год по Санкт-Петербургу показывают, что если семья прибывает в бедности порядка  семи лет, то это социальное явление  по силе социального риска близко к сиротству. Вернуть такую семью  или такого человека на рынок труда  стандартными методами практически  невозможно. Нужны такие профилактические программы и такие затраты, которые  примерно сопоставимы с программами  по возвращению в общество детей-сирот  или лиц без определенного  места жительства. 

Длительность пребывания в бедности – один из важнейших  вопросов, когда речь идет о мониторинге  бедности. К сожалению, пока на официальном  уровне мы таких оценок не имеем, и, насколько я знаю, Государственный  комитет по статистике собирается обсуждать  этот вопрос в ходе реформирования системы бюджетных обследований. Но нужно сказать о том, что  оценка бедности – это все же не главная задача бюджетных обследований. Бюджетные обследования организованы в основном для того, чтобы вести  мониторинг индекса потребительских  цен. С моей точки зрения, бедность – вторая по степени важности задача этих обследований. 

В мире существуют три  концепции измерения бедности –  абсолютная, депривационная и субъективная. Абсолютная концепция используется в России. Социальные исключения, или  депривации, – это европейский  стандарт измерения бедности. Большинство  стран Европейского союза в основном ориентированы на измерение бедности как социального исключения. Бедными  согласно этой концепции являются люди, чей стандарт жизни существенно  отличается от стандарта, преобладающего в том или ином обществе. Субъективная концепция относит к бедным тех, кто сам себя субъективно ощущает  бедным. Эти три концепции определения  бедности по большинству европейских  стран можно наглядно представить  в виде матрешки. Внутри находится  абсолютная бедность, которая, в свою очередь, находится внутри бедности, измеряемой социальными исключениями, а самая верхняя матрешка –  это субъективная бедность. 

Применительно к  российской ситуации картина получится  иная. Здесь приводятся только данные исследований по Санкт-Петербургу. В 2001 году, в октябре–сентябре, если мы возьмем  прожиточный минимум, подсчитанный еще в 1992 году, по каждому измерению (абсолютному, депривационному и  субъективному) 15% петербургского населения  относились к бедным. Но только 4% из них были бедными по всем измерениям. Примерно половина официально бедных не считают себя таковыми субъективно  и не испытывают никаких серьезных  лишений. 25% среди них либо субъективно  себя таковыми считают, либо испытывают какие-то лишения. И только практически  третья часть реально бедна. 

Может показаться, что  при очень низком стандарте бедности в России я предлагаю еще две  трети бедного населения не считать  бедными. Нет, это не так. Для чего мы вообще измеряем бедность? В зависимости  от ответа на этот вопрос нужно выбирать инструментарий ее измерения, нужно  выстраивать политику поддержки  населения, пребывающего в бедности, или не выстраивать ее. Но в любом  случае мы должны ответить на этот вопрос. Если же ответа мы не даем, то происходит то, что происходит, как мне кажется, сегодня в России. В качестве ориентира  избрали зарплатную концепцию бедности. Ведь прожиточный минимум – это  сугубо зарплатная концепция бедности, это макроэкономический показатель, который, как правило, рассчитывается для того, чтобы определить минимальную  заработную плату, установить ее на уровне прожиточного минимума и утверждать, что государство решает проблему бедности. Страны Европейского союза  через это уже прошли и определили черту бедности гораздо выше абсолютной черты бедности. Мы же, избрав путь определения  бедности для регулирования заработной платы, само понятие черты бедности не используем. Возможно, для этого  есть много объективных предпосылок  – страна находится в кризисе, зато она может оказывать адресную социальную помощь и т. д. 

Что в результате такой политики происходит? Происходит то, что на социальную помощь могут  претендовать 50% населения, при этом минимальная заработная плата составляет примерно 20% от прожиточного минимума. Заявив в качестве приоритета адресную социальную помощь и поддержку бедных, государство должно теоретически понимать, что в этой ситуации 50% населения  могут за этой помощью прийти. Государство  объявило очень много социальных программ, направленных на поддержку  бедности. Увы, в действительности это  оказывается не так. На уровне законов  таких реальных программ – всего  три, на уровне практически работающих программ – две. Первая – это  ежемесячное пособие на детей, вторая – жилищные субсидии для бедных. Третья программа – адресная социальная помощь – практически не работает в силу того, что закон принят, а денег на его выполнение нет. 

Таким образом, объявив  приоритетом адресную социальную помощь, избрав зарплатную концепцию определения  бедности и впустив в социальные программы примерно 50% населения, мы получили то, что происходит сейчас с реализацией программы выплаты  детских пособий. Сейчас такие пособия  выплачиваются 70% детей в возрасте до 16 лет. Это значит, что 70% детей  живут в семьях с доходами ниже прожиточного минимума. Хотя максимальный риск бедности в России, рассчитанный по данным бюджетных обследований домашних хозяйств, находится на уровне 42%. Иначе  говоря, примерно 25–30% семей преодолевают все барьеры контроля доходов  и получают эти несчастные 70 рублей. Это пособие не решает проблем  бедных семей, поскольку их доходы настолько  низки, что эти деньги уже не помогают. И фиктивно бедным семьям они тоже не помогают, поскольку 70 рублей для  них – копейки. Скорее всего, финансирование программы выплаты детских пособий  перенесут в региональный бюджет, и ее жизнь закончится, поскольку  региональный бюджет такой возможности  не имеет. 

Надеюсь, я доходчиво  объяснила, к чему приводит отсутствие у людей, принимающих решение, точной информации о бедности. И теперь я перейду к следующей проблеме – проблеме неравенства. Неравенство  – это одна из основных причин увеличения численности бедного населения, и трудностей, с которыми сталкиваются исследователи при его измерении, не меньше, чем при измерении бедности. Я не буду останавливаться на этом подробно, поскольку в начале своего выступления заявила ракурс рассмотрения этих проблем – от измерения к  политике. Об этом я и буду сейчас говорить. 

Что, собственно, нами уже сделано? Мы попытались, исходя из данных российского мониторинга  экономического состояния и здоровья населения, выделить основные факторы  неравенства в России. Для этого  мы использовали технологию декомпозиции индекса Тейла. Если брать 1992 год, то значимыми оказываются следующие  факторы. Первый – это регион. Он взял на себя самый мощный компонент  неравенства, несмотря на то что в  России существует фактор занятости, который  должен был вобрать в себя все  то межотраслевое, внутриотраслевое неравенство, которое связано с занятостью. Но статус занятости оказался на втором месте. Далее идут возрастной состав домашнего хозяйства, тип поселения, гендерная композиция, образование, размер семьи и детская нагрузка. 

Сразу же оговорюсь, что и индекс Тейла, и база данных имеют многочисленные методологические нюансы. Но мы работаем с тем, что  есть. Здесь важна динамика. Мы видим, что от 1992 года к 2001-му снизились  значения факторов статуса занятости  и типа поселения и возросли значения факторов региона и особенно образования. Если говорить о том, как мы можем  воздействовать на бедность и неравенство, то прежде всего путем решения  проблемы регионального неравенства. Нужно выравнивать регионы и  нужно способствовать переселению  людей из регионов с наименее благоприятными условиями в регионы с наиболее благоприятными условиями. Вот два  способа решения этой проблемы. И  здесь ответственность на себя должны брать лица, выстраивающие политику. 

Мы проводили исследования совместно с Йельским университетом, где сравнивали факторы неравенства  в России и в странах Восточной  Европы. Набор факторов и там и  там одинаков. Но Россия отличается значимостью факторов. Такой значимости, как сумма «тип поселения» и «регион», нет ни в одной стране. Поэтому  фактор регионального неравенства  остается определяющим в России, и  на что бы мы ни воздействовали –  на детскую нагрузку, на гендерный  состав, на поддержку многодетных  семей или пенсионеров, – он будет  оставаться доминантным. 

И в заключение я  хотела бы представить вам свое понимание  фактора перехода к политике –  это переключение от подсчета количества бедных людей к анализу причин и факторов бедности, а затем принятие конкретных политических и экономических  решений. 
 

Людмила РЯЗАНОВА (заместитель  руководителя департамента региональной экономики Министерства экономического развития и торговли РФ): «Сегодня в  борьбе с бедностью нам необходимы программы социального партнерства  между государством и крупным  бизнесом» 

Я занимаюсь вопросами  мониторинга и прогнозирования  социально-экономического развития субъектов  Российской Федерации и оценки тех  изменений, которые происходят в  территориальном социально-экономическом  развитии России. Аналитические выводы, сделанные на основании результатов  мониторинга за шесть месяцев, неутешительны. Наблюдаемые ранее тенденции  сокращения дифференциации в уровне социально-экономического развития последних  двух лет оказались неустойчивыми, и сейчас заметно усиление этой дифференциации по ряду параметров. 

Причины этого вполне объективны. В первую очередь –  это концентрация ресурсов, наиболее благоприятных для вложения капитала, в регионах с развитыми инфраструктурой  и производительными силами, т. е. с минимальными издержками для бизнеса. Далее – отток капитала и снижение инвестиционной активности в регионах с низким уровнем развития. На этом фоне показатели по безработице за последний год в благополучных  регионах равняются 1–2%, а в регионах с самым низким уровнем развития – 10–12% и выше. Повышается роль региона, и этот момент наиболее важен. Все федеральные целевые программы реализуются в основном в благополучных регионах. Исключением являются социальные программы и программы регионального развития, которые позволяют улучшить конкурентные условия для регионов двух нижних групп по уровню социально-экономического развития.