Инновационная динамика структурного человеческого капитала

 

Министерство  науки и образования Украины

Одесский национальный университет имени И.И. Мечникова

 

 

 

 

 

 

 

Реферат на тему:

«Инновационная  динамика структурного человеческого  капитала»

 

 

 

 

 

Выполнила студентка  ЭПФ

Специальность: менеджмент ВЭД

IV курса, 2 группы

Землякова Е.А.

Одесса 2011

 

Содержание

 

Введение…………………………………………………………………3

1.Социальный капитал и  человеческий капитал………………………4

2. Конфликт массового  и элитного образования………………………9

3. Кризис системы среднего  образования……………………………..12

4. Кадровый навес из  силовых структур………………………………15

Заключение………………………………………………………………16

Литература……………………………………………………………….17

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение

В последние годы стало  всеобщим мнением, что эффективность  развития экономически современных  государств в огромной степени зависит  от того, сколько средств оно вкладывает в своих людей. Без этого невозможно обеспечить его поступательное развитие. Так, в США, по некоторым оценкам, доля инвестиций в человеческий капитал  составляет более 15% ВВП, что превышает  «чистые» валовые инвестиции частного капитала в заводы, оборудования и  складские помещения. И даже если специальные исследования по этому  вопросу не проводились, можно с  высокой долей уверенности предположить, что одним из самых важных показателей  уровня вложений в человеческий капитал  в мире положительно связан с самыми высокими в мире показателями уровня развития экономики. [12]

Согласно классической теории факторов производства возможности  экономического роста обеспечивает следующая триада факторов: труд, земля  и капитал. Долгое время главная  роль в теории и управленческой практике придавалась накоплению капитала (производственным инвестициям) как основного и  решающего условия экономического роста, труду отводилась довольно пассивная  роль, а фактор «земля и природные  ресурсы» рассматривался в качестве ограничителя роста экономики. В  дальнейшем поиск источников и факторов экономического роста постепенно привел к переоценке ряда исходных теоретических  постулатов.

Многофакторная теория источников экономического роста с широкими подходами к толкованию капитала послужила мощным катализатором  для разработки «концепции человеческого  капитала», которая исследует взаимосвязь  между инвестициями в человека, накоплением  человеческого капитала и доходами, получаемыми обществом от произведенных  инвестиций. Была доказана и статистически  выделена роль совокупности специальных  знаний, способностей и навыков человека - особой формы капитала, накопление которого оказывает самостоятельное  и все возрастающее воздействие  на экономический рост.

Современные экономисты к  понятию человеческий капитал относятся  по-разному. Но они сходятся во мнении, что человеческий капитал является главной движущей силой общества, и что государство, а не только сам индивидуум, должно на формирование человеческого капитала обращать особое внимание.

 

 

 

 

 

 

1. Социальный капитал и человеческий капитал.

В начале 1990-х гг. новая  ломка общественной системы поставила  носителей накопленного в предшествующий период человеческого капитала перед  проблемой подтверждения его  качества в изменившихся условиях. Это оказывалось тем более  сложным в связи с тем, что  повторяющиеся разломы социальной структуры в ходе революционных  переворотов в отечественной  истории приводили к «относительной деградации и люмпенизации социума, поскольку те, кто устанавливал новый  порядок, всегда были ниже по своему интеллектуальному  уровню, компетентности, прежнего правящего слоя. То, что сохранялось в классических моделях модернизации на Западе или в Японии – механизмы постепенного заимствования образцов высших групп нижестоящими, трансформация аристократической или патрицианской культуры, в России было полностью разрушено уже к началу 30-х гг. В советском обществе социальное положение в иерархии теряет связь с «культурой», личными достижениями, признание которых можно и нужно «заслужить»» [6, с.11].

Поэтому успешность встраивания  индивида в новую социальную реальность зависела не столько от накопленного им в предшествующий период человеческого  капитала, сколько от качества социальных сетей, в которые он оказывался вовлечен. Прежде всего, это касалось отношений  со вновь формируемыми властными  структурами, получившими контроль за перераспределением собственности, т.е. степени, в которой индивид  оказывался встроен в реинституционализируемые отношения «власти-собственности». И успех личности в гораздо  большей степени был обусловлен удачной конвертацией ее социального  капитала, нежели капитала человеческого. В то же время даже высокого качества человеческий капитал, накопленный  в предшествующий период и объективно пригодный в новых условиях для  применения и, соответственно, конвертации  в высокий доход, будучи не поддержанным социальным капиталом, оказывался либо не востребованным, либо не получал  адекватную своему качеству денежную оценку. В результате, по мнению О.Шкаратана, «на протяжении всей постсоветской  российской истории уровень человеческого  капитала падает, и механизмы его  воспроизводства явно нарушены. Ключевые компоненты человеческого капитала упали на треть» [13, с.219].

Свою роль сыграла и  такая специфика формирования человеческого  капитала в период господства советской  системы «власти-собственности», как  огосударствление практически всех сфер жизни общества, зависимость  человека от встроенности в государственные  структуры как производственного  характера, так и во всевозможные системы жизнеобеспечения. С одной  стороны, это способствовало массовой консервации такой социокультурной  особенности, как патернализм. С  другой стороны, разрушение идущих «снизу»  форм коллективизма, опосредование  властными структурами (по сути –  чиновничеством) тех общественных связей, которые в иных условиях опираются  на формы коллективной самоорганизации, создавало почву для развития столь же массового агрессивного адаптационного индивидуализма. И если в советский период эта социокультурная  особенность «советского человека»  была жестко блокирована государством, то с переходом к новой системе  старые рамки были сняты, и носители этого качества, особенно если они  оказывались встроенными в социальные сети, контролирующие процессы перераспределения  собственности (как формальные, так  и неформальные), смогли проявить свой агрессивный индивидуализм, не считаясь ни с моральными, ни с законодательными ограничениями. Тем более, что законодательство, особенно в первый период реформ, было крайне противоречивым, и обойти закон не составляло особого труда. Но такая ситуация накладывала свой отпечаток на общекультурный базис, на который стал опираться человеческий капитал в новых условиях. Его носителям в массе своей оказались присущи, например, такие черты, как крайне низкий уровень доверия к окружающим, цинизм, низкая действенность моральных ограничителей и т.д.

Свою роль в судьбе накопленного человеческого капитала сыграла  и особенность структурной организации  деятельности его носителей, строго ограниченной рамками государственных  форм. Очевидно, что инновационная  деятельность, связанная с совершенствованием человеческого капитала, занятых  ею и ростом отдачи от него, по природе  своей должна обеспечиваться гибкостью  форм организации этой деятельности. Здесь, может быть, как нигде, важен  простор для частной инициативы. Но в забюрократизированных структурах советской модели «власти-собственности» возможности создания новых научных  и научно-производственных коллективов (равно как и коллективов, занимающихся иными видами творческой деятельности) находились в прямой зависимости  от успехов их лидеров в деле «проталкивания»  во властных структурах своих идей. При этом успех выражался в  том, что «под них» создавались новые  НИИ или, в крайнем случае, лаборатории. Причем старые, уже устаревшие, институты  не ликвидировались, статус бывших выдающихся ученых не мог быть понижен, а с  этими учеными были связаны сотни  коллег, работающих под их началом. В 1970–1980-х гг. как раз фиксируется  быстрый рост новых НИИ и их филиалов. В результате, с одной  стороны, разрастались научные и  научно-педагогические кадры , но с другой – человеческий капитал занятых этим видом деятельности не подвергался конкурентному давлению, выбраковке отживших свое направлений и т.п.

Но это значит, что к  моменту начала реформ многие люди, представлявшие научные и научно-производственные виды деятельности, уже оказались  носителями человеческого капитала, не соответствующего занимаемому ими  статусному положению. Естественно, это  не могло не сказаться на судьбе многих НИИ, по объективным причинам прекратившим свое существование. Но для  людей, занятых там, процесс этот был тем более болезненным, что  помимо материальных потерь они понесли  значительные статусные потери. Восполнить эти потери многим из них было уже  не по силам, так как естественный процесс «отбраковки» тех направлений, в которых они были заняты, оказался искусственно заморожен негибкой структурой организации научной и научно-производственной деятельности периода застоя. Причем именно статусные потери, связанные  с обесценением накопленного ранее  человеческого капитала, для многих были наиболее чувствительными, так  как быстрое крушение в первые годы и даже месяцы реформ оказавшихся  без финансирования НИИ и КБ подтолкнула  их бывших сотрудников к занятию  иными видами деятельности, прежде всего, связанными с разгосударствлением  экономики, возможностями малого и  среднего бизнеса и т.п. Не случайно отмечено, что в 1990-е годы реально  «представители нового среднего класса рекрутировались, прежде всего, из слоев, в наибольшей степени пострадавших от экономических реформ» [15, с.5]. Однако человеческий капитал многих из этих людей либо по чисто экономическим, не связанным с качественными характеристиками, причинами оказался невостребованным, либо обесценился ухе в годы застоя.

Важен еще один момент, сказавшийся  на обесценении накопленного в советский  период не только массового, но и элитного человеческого капитала, связанный  со спецификой существования страны после революционного слома начала века. Речь идет и об идеологическом прессе, и о сознательной отгороженности от Запада. Тут именно элитный человеческий капитал оказался особо чувствителен. Разумеется, в разные периоды истории  страны и для разных видов творческой деятельности воздействие этих факторов было различным. Но нельзя не признать, что следствием первого революционного слома стали и целые загубленные  исследовательские направления (вспомним хотя бы генетику и кибернетику), и  невозможность для многих носителей  человеческого капитала получения  всесторонней информации о том, что  делается в сфере их интересов  за рубежом. Причем в областях, входящих в сферу военно-технических интересов, секретность действовала с обеих  сторон.

В целом же открытость миру рубежа 1980–1990-х годов, равно как  и отказ от господствующей идеологии, ставшей к тому времени чисто  ритуальной, создал для носителей  элитного человеческого капитала дополнительные трудности, связанные с необходимостью подтвердить его в новых условиях. Это оказалось непросто не только для носителей общественного  научного знания, в особой степени  отягощенного идеологическими ограничениями, но и для представителей научно-технической  интеллигенции, и для ученых, работающих в гуманитарных областях. Так, А.Полетаев отмечает, что для подавляющего большинства  советских экономистов к началу 1990-х годов «содержание западной науки стало действительно» открытием  Другого». Для овладения новым  знанием потребовались серьезные  и целенаправленные усилия как на системном, так и на индивидуальном уровнях» [26, с.327].

И это – проблема не только отечественная, но и всех постсоциалистических стран. Например, профессор Варшавского  университета, научный сотрудник  Института экономических наук ПАН  З.Хоцкуба отмечает что в Польше до 1989 г. «в период социализма, развитие экономической теории было в значительной степени изолировано от прямого  влияния извне, а сама она в  принципе не участвовала в международном  дискурсе», хотя и был ряд экономистов, признанных мировым научным сообществом, но их известность уходила корнями  в довоенные времена и была связана также с работой в  английских и американских университетах [42, с.301].

Тяжелым считают положение  в своей науке и специалисты  в такой гораздо менее идеологизированной области, как классическая филология. В частности, Н.Брагинская пишет: «Серьезные русские ученые перед революцией были частью мировой, по преимуществу немецкой науки. Так они себя ощущали, и для завершения образования  те, кого оставляли при университете для приготовления к профессорскому званию, отправлялись на несколько  лет в Европу. И как социальный институт гуманитарная наука тоже ориентировалась  на образцы более старые и мощные, что в целом естественно. После  переворота 1917 г. социальный институт поступил в полное распоряжение идеократии, которая вменила ему соответствующие  цели. В условиях советского режима отдельные ученые могли существовать, но как социальный институт наука  служила идеологии, никак не истине. Служение же истине оставалось делом частным и могло мимикрировать под служение идеологии, так же как идеология мимикрировала под служение истине» [4, с.49].

Эту проблему рефлексируют сегодня и польские ученые, принадлежащие  к разным дисциплинам, хотя, быть может, именно поляки были в данном плане  в наилучшем положении во всем «социалистическом лагере». Так, филолог  А.Новицкая-Ежова отмечает важность личных контактов в формировании элитного человеческого капитала польского  научного сообщества, которые в социалистический период были затруднены: «… изоляция польских ученых, их отсутствие не только в научных  и художественных салонах Европы, но и на симпозиумах и в престижных научных обществах, стали необыкновенно  действенным орудием политики, стремившейся разорвать связи науки о литературе как с высокими традициями польской гуманитаристики, так и с европейскими реалиями» [8, с.102]. А социолог И.Курчевская отмечает, что ситуация искусственного разрыва с мировыми тенденциями чревата тем, что в большей степени идет «поспешное принятие новых исследовательских техник», «языка социологических исследований». При этом «гораздо менее заметно было обращение к новым теоретическим тенденциям». Однако можно «перепрыгнуть» через десяток (или десятки) лет в области исследовательских техник, но «не в теоретической мысли, которая придает техникам смысл и позволяет контролировать их применение» [14, с.272].

Все это – проблемы, уходящие своими корнями в первый революционный  слом развития общества (для нас  – начало ХХ века, для стран Центральной  и Восточной Европы – его середина). И хотя в последние десятилетия  существования социалистических обществ  последствия его начинали постепенно «затягиваться», прежде всего, на индивидуальном уровне тех, кто сознательно и  целенаправленно стремился к  его преодолению, даже на их пути нередко  возникали непреодолимые преграды, связанные прежде всего с фрагментарностью возможностей погружения в общемировой  контекст. Трудности возникали и  по линии знакомства с последними научными публикациями, и в области  беспрепятственных личных контактов  с зарубежными коллегами, возможностей неформальных обсуждений общих проблем.

Таким образом, отечественные  носители человеческого капитала, особенно занятые в инновационной, прежде всего, научной, сфере, с началом  реформ и с отказом от господствовавшей ранее идеологии, оказались перед  необходимостью подтверждения его  качества в новых условиях, доказать его конкурентоспособность в  соприкосновении с достижениями зарубежных коллег. Само это требовало  дополнительных усилий в зависимости  от того, насколько успешными в  предшествующий период были их контакты с мировой наукой. Но одновременно они столкнулись и с резким обесценением своего труда, обусловленным  не только общим тяжелым положением страны, но и выбранными правительством приоритетами финансирования, среди  которых наука, культура, образование  оказались едва ли не на последних  местах. В той стратегии выживания, которой придерживалась власть, приоритетными  оказались слои более массовые, а  потому представляющие большую опасность  в плане социальных протестов. Даже повышение оплаты труда ученых последних  перед кризисом 2008 г. лет качественно  не изменяет ситуацию: «Если говорить о сегодняшнем дне России, то смена  идеологического насилия на экономическое не приблизила реальные цели социального института русской гуманитарной науки к номинальным» [4, с.50].