Сон как художественный прием в "Слове о полку Игореве"

    В своей работе он пишет, что автор  произведения, вероятно, был охотником. В насыщенном конкретными данными  «Слове…» упоминаются свыше восьмидесяти раз звери и птицы, в основном, за двумя – тремя исключениями, охотничьи. Четыре раза упомянут ворон – то с определением черный, то бусый. В первом случае речь идет о черном вороне, охотно питающемся падалью и трупами. Бусые вороны, вслед за Далем, переводим как серодымчатые (в этом значении бусый употребляется иногда и теперь на Украине). Серые вороны собираются в местах массовых ночевок, издавая неприятное карканье, тогда как черные вороны не собираются на ночевках в стаи, и ночного «граяния» их не бывает. Поэтому, по мнению Н.В. Шарлеманя, во сне Святослава выражение: «Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху» следует относить к серым воронам. И черные и бусые вороны охотно питаются трупами, поэтому собираются на местах массовых сражений, о чем и упоминается в «Слове…»: «часто врани граяхнуть, трупиа себъ дъляче». Поэтому-то этих птиц издавна считали зловещими, и автор «Слова…», говоря о поражении русских, усиливает настроение печали, вводя упоминание о воронах²⁵.

    Карл  Менгес, исследовав материалы по происхождению  данного слова, в своей работе пишет, что хорошо известное чередование о – и (bos qaya/bos qurt) возможно и в слове бусый (бусовъ). Это слово встречается во всех тюркских языках, и возможно, благодаря их влиянию пришло в русский язык. В тюркских языках определение бусый использовалось как эпитет при названии животных. Но на основании фонологического анализа данных автор «Восточных элементов в «Слове о полку Игореве» предположил, что тюркское boz/buz пришло в русской язык в составе устойчивых выражений (вроде bos qaya/bus qurt) и затем было выделено из них, но не заимствовано как отдельное слово: для этого не было необходимости, поскольку славянские языки достаточно богаты средствами цветообозначения.

    В связи с этим Карл Менгес выдвигает  еще одну гипотезу: что благодаря  привычному для древнерусского языка чередованию слово бусый могло измениться на слово босый. Во всех выражениях может быть представлен как эпитет животных. Таким образом, согласно фонологическому анализу, слова босый и бусый, скорее всего, выполняли одинаковую функцию, но могли и отличаться значением²⁶.

    Существует  еще одна гипотеза, связанная с  определением бусый. Д.С. Лихачев связывает  его с именем Буса и соотносит  его с антским князем Босом (или  Боозом), чья дружина была разбита  готами в IV веке или неизвестным половецким ханом прошлых лет. Шарукан – половецких хан, дед хана Кончака. В 1068 году был пленен Святославом Ярославичем – Черниговским, а в 1107 году разгромлен коалицией русский князей. Сын Шарукана Отрок потерпел жестокое поражение в борьбе с Владимиром Мономахом²⁷.

    Таким образом, определение бусый носит  символическое значение, и является своего рода предчувствием Святослава о поражении «храброго полка» князя Игоря.

    Итак, изучив анализы выше сказанных слов, мы приходим к выводу, что автор  «Слова…» неслучайно использовал эти слова, ведь они имеют символическое значение, что и было свойственно литературе его времени.

    Цвет  во сне Святослава тоже очень символичен. Мало того цвет проходит через все  произведение целиком от первого  и до последнего стиха и первое, что сразу же замечает современный читатель, - свет и тьма, которые окутывают каждый эпизод, каждую характеристику, каждое описание в «Слове…». Борьба света, солнца, золотой зари с тьмой, с черным, с разной густоты и мраком – черно-белый контраст является основой композиции. Но в произведении есть также и цвет, однако он приглушен в своих оттенках, спрятан в предметах и лицах; и нужно увидеть этот цвет в старинном, да еще за столетия очень испорченном тексте. К тому же отличительной особенностью древнерусских произведений является то, что цветовые впечатления в них очень тесно связаны со звуковыми.

    В сне Святослава употребляется выражение, уже переведенное на современный  русский язык, «…и льют мне синее  вино…». Чтобы разобрать смысл  употребленного автором цвета нужно искать еще раньше. До сна поэт также использует цветовую характеристику вина, но уже другую: «…кровавого вина не доста…». Из этой фразы следует, что вино – это метафора, а кровь вполне реальна. Слово кровавый воспринимается как цветовое определение. Этому помогает, как мы уже сказали, похожее словосочетание - «синее вино». Синее ведь также не цвет в прямом смысле слова (синим тогда называли все сияющее темным наблеском. Поскольку синий в древнерусском языке – сияющий темный цвет и притом не обязательно синего тона (синяк попросту багров, а синец – как звали тогда негров – совсем не синий) и также метафора. Синим вином называли красное, а это очень близко к реальному цвету крови. Один и тот же цвет спокойно именуется по-разному, потому что не цвет был важен, а другие особенности реального мира.

    Однако  как утверждает автор статьи «Свет  и цвет» в «Слове о полку  Игореве» под цветовой характеристикой  нужно понимать определения тисовый  и бусый – эти определения  не символические, а иносказательные.

    Той же символичность обладают и некоторые вполне понятные для современного человека слова, к тому же не будем забывать, что мы исследуем сон, и что многие увиденные предметы или явления во сне могут восприниматься даже современным человеком как предсказание, преддверие и тому подобное.

    Таким образом, цветовая характеристика оказывалась  необходимой только там, где она  выступала в символическом значении, каждый раз – особым.

    Косоруков А. в своей работе пишет: - «эпитет «синий» употреблен в «Слове…» семь раз, посмотрим вначале на его сочетания с существительными «море» и «Дон». «...Да позримъ синего Дону», «…въсплескала лебедиными крылы на  синемъ море у  Дону»,   «несошася къ  синему  морю», «въспеша на брезе синему морю». В древнерусском мифологическом сознании  «суша»  противостояла  «морю», при этом «суша» символизировала благоприятное пространство, а «море» - неблагоприятное. «...Море — местопребывание многочисленных отрицательных, преимущественно  женских,  персонажей;  жилище смерти, болезней...». Дон, как общепризнано, метонимически обозначает в «Слове…» Половецкую землю. Море, о котором идет речь,— тоже находится в половецкой стороне. Семантика эпитета «синий» в словосочетаниях с «морем» и «доном» - это не  цвет,  а   враждебность, которая является сутью моря, «чужой» стороны, противостоящей  родной  «суше».   Хотя суша  прямо не  называется,  но имеется в виду Русская земля, откуда пришло Игорево войско. Характерно, что Дунай назван в «Слове…» четыре раза, но без эпитета «синий», так как Дунай не враждебен Руси.

    Образ трепещущих «синих» молний — один из образов половецкой атаки; и весь его смысл заряжен враждебным отношением к войску русичей. Поэта  мало интересовал тут цвет молнии сам по себе — он, скорее, был огненным или ослепительно белым, чем синим. Дело не в индивидуальном восприятии цвета и не в том, была ли гроза во время битвы или не была, а в эстетически закономерном соединении иносказательных образов и эпитетов с «врагами» и со всем «враждебным». Возникает, однако, вопрос: только ли этим объясняется иносказательное значение синего цвета в «Слове»? Пожалуй, нет. Эпитет «синий» закрепил, иносказательное значение «враждебный» потому, что «синий» испокон был цветом космогонического Моря-Океана — источника злых, враждебных человеку сил, а отчасти потому, что синий цвет был, видимо, любимым цветом половцев, юго-восточных врагов Руси.

    Выходит, в переносном смысле «синее вино»  обозначает нечто враждебное, что  сулит Святославу III серьезные неприятности⁵⁰. Семантически оно близко к понятию «отрава», «отравленное вино» или «вино кровавое», которым «угощают» на поле брани и от которого наступает смертельный сон».

    Сон Святослава насыщен недобрыми предзнаменованиями – символами похоронного обряда.

1. Делая анализ статьи В.В. Колесова, выяснилось, что определение тисовъ связано с трауром и исконным значением корня слова тоска.
2. Паполома черная – символически траурный фон этой сцены как последний мазок опытного мастера, завершающий мысль ввергается новый оттенок – слово жемчуг.
3. Слово «трудъ» («съ трудомь смешено») не может обозначать здесь, как принято считать, отвлеченное понятие (печаль или другое), потому что во сне все предстает в конкретных образах и ощущениях. Во сне печаль можно либо увидеть в зримом образе, который бы иносказательно и обозначал печаль, либо испытать печальное чувство. Но абстрактное понятие как таковое нельзя видеть во сне примешанным к вину. «Трудъ» писалось и как «труть», и это слово обозначало фитиль, который зажигался от искр, высекаемых огнивом, а потому его конец (трут — в узком смысле) был всегда черным от сажи (пепла) и легко воспламеняемым. Этот-то «трут» и был, думается, смешан с «синим вином». В целом стих: «Чьрпахуть ми синее вино съ трудомь смешено» — можно было бы истолковать так: таинственные виночерпии подготовили князю губительный половецкий «напиток», смешанный с пеплом от пожарищ. Им они собираются «угостить» Святослава. С метафорой смертельного напитка мы уже встречались ранее: на Каяле им напоили русичи половцев, а половцы — русичей, только тогда он был назван «кровавым», а не «синим» вином, но по смыслу одно «вино» тождественно другому. Таким «вином» поят только враги. Поскольку оно имеет теперь «синий» (враждебный, половецкий) цвет, то, скорее всего, невидимки, зачерпывающие «синее вино» для Святослава,— это его половецкие враги.
4. Крупный жемчуг по народным поверьям предвещал слезы. В современной трактовке снов жемчуг – разлука с другом. Ожерелье из жемчуга – ложь и слезы. Таким образом, современная трактовка точнее выражает предзнаменование увиденное Святославом. А вот уже и сами слезы Святослава: «Тогда великый Святъславъ изрони злато слово слезами смъшено.» Косоруков А. считает, что символ «крупный жемчуг на грудь» можно, пожалуй, рассматривать как художественное обобщение коварного зла, которое исходит от далеких, невидимых (из Киева) половецких врагов, обычно прикрывающих это Зло лжеуспокоительными зарениями в добрых намерениях.
5. Одно из самых спорных мест «Сна» — «Уже дьскы безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемь» («Уже доски без князька в моем тереме златоверхом»). «Кнес — это «конек» или «князек», с которым в XII веке были связаны суеверные представления и приметы. То, что Святослав во сне видит исчезновение «кнеса» со своего терема, не только вполне естественно, но и окончательно разъясняет ему смысл всех предыдущих примет, которые оставляли ему, может быть, тень надежды. Но «кнеса» нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе, и сомнений не остается: Святославу грозит гибель, смерть». Терем без князька (продольный верхний брус крыши) предвещал большое несчастье, смерть. П.А.  Ровинский считает, что «Видеть во сне, что конек перерублен кем-либо или переломался сам собою, значит, что смерть или какое-либо великое несчастье должны постигнуть главу этого дома». М. П. Алексеев толкование сузил («Святославу грозит гибель, смерть»), сняв второе значение («какое-либо великое несчастие») и заменив многозначное словосочетание «главу этого дома» на однозначное — «Святослав». Исследователь оставил нерассмотренным существенное различие между символическими образами из «Сна Святослава» и из черногорских суеверий: во «Сне» конек не сломался и не перерублен, там его нет на тереме. А это влечет за собой иное толкование суеверия (символа): «Дом лишился своего главы по неизвестной причине...» или: «Глава дома перестал быть главой для домочадцев». А «Уже дьскы безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемь» надо рассматривать как художественный символ, созданный поэтом. Если в первой картине «Сна» объектом изображения был князь, лежащий на кровати, то теперь стала крыша златоверхого терема. Переменился и угол зрения: Святослав видит не нечто, что находится внутри дома (терема), а крышу терема с наружной стороны, что и выражено эпитетом «златоверхий». В контексте иносказаний «Сна» Златоверхий Терем логично было бы рассматривать как княжеский дворец, символ княжеской власти, а не просто как дом, где живет он сам и его семейство. Эпитет «златоверхий» подтверждает этот акцент: символы власти — например, головные княжеские уборы обычно отделывались золотой нитью или золотыми украшениями, а крыши княжеских теремов иногда (по крайней мере) покрывались слоем золота. Глядя на терем, Святослав замечает, что на крыше нет «кнеса» — мощного бревна, скрепляющего доски и не дающего им рассыпаться во время бурь и потрясений. Он понимает это так, что над Крышей Злато-верхового Терема нависла угроза распадения, то есть структуре высшей власти на Руси грозит развал. Поэт отождествляет Святослава с Кнесом, а остальных князей — с Досками Крыши. Отождествление не высказано, но вытекает из логики символа «Крыша Златоверхого Терема». В каком же смысле Святослав уже не видит себя реальным главой русских князей? В общей форме ответ ясен: даже младшие родственники, Игорь и Всеволод, в важнейших делах поступают вопреки его воле и без совета с ним. Более конкретный ответ дан в «Золотом Слове, со Слезами Смешанном». Если в первой строфе «Сна» все четыре действия были выражены в прошедшем незавершенном, то во второй («Уже В доски...») вообще нет никакого действия, а описывается состояние, и при этом пропущена связка настоящего времени В («суть»). Это — состояние длящегося факта, которое уже было к началу «Сна». Само состояние соотносится со всей длительностью «Сна», но не прекращается с окончанием сновидения, а продолжается. Следовательно, по мнению Святослава, центральной власти на Руси нет уже задолго до похода Игоря. Этот  факт  и  констатируется  в  символическом  стихе:   «Уже доски без князька». М. П.  Алексеев пишет:   «То, что Святослав видит во сне исчезновение «кнеса»  со своего терема... окончательно  разъясняет  ему   смысл   всех предшествующих примет». Выходит, что смысл предшествующих стихов и стиха:   «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовьрсемь» — один и тот же, только функции разные:  предшествующие — загадка, а этот — комментарий к ним. Но такое утверждение повисает в воздухе,  так  как не  подкрепляется  содержанием художественных   символов:    «Вечер,   Перешедший   в   Ночь», «Черное  Покрывало»,   «Синее  Вино,  Смешанное  с   Пеплом», «Крупный  Жемчуг  на  Грудь».  Никак  не  связано  оно  и  со смыслом  действия,  выраженного  словами:   «...и  убаюкивали меня».  Кроме  того,  из  всего   «Сна»   этот  стих  наиболее  загадочен,   несмотря   на   ясность   текста.   Недаром   истолкованию центральной картины  «Сна" посвящена столь обширная литература,   и   недаром   она   до   сих   пор   вызывает   острые споры. Иносказательный смысл черного покрывала отчетливо дан символикой солнечного затмения (он проанализирован в символе «потемневшее солнце»): над Святославом «нависают» угрожающе приблизившиеся лично к нему смерть, плен,  разорение.  Черное покрывало над Святославом — пока лишь предвестие его трагедии: ведь он жив и все это видит во сне. Оно подобно вещим знаменем перед походом и во время похода Игоря. Однако есть и существенные различия. Черное Покрывало смерти и плена близко нависло над Игорем в чужом Половецком поле, а над Святославом — «на кровати тисове», то есть там, где он обычно спал, в родном доме, на Родине. Кроме того, этим покрывалом должны были накрыть и (и накрыли) Игоря и его войско половцы, но пока не ясно, кто натягивает (и натянет ли) его на Святослава.
6. Пустые колчаны символизировали горе, грядущую беду.

    Таким образом, соединив все символические  детали сна, можно сделать вывод, что сон Святослава - пророческий сон (перед нами строится картина того, что герой, если переводить буквально, будет плакать за смерть полка Игорева, за горе причиненное всей Руси). Читатель уже знает о поражении храброго полка князя Игоря, а Святослав нет, и именно читатель воспринимает этот сон как пророчество, предчувствие, следовательно, перед нами впервые в древнерусской литературе лирическая наполненность сна. Как мы уже говорили до «Слова…» только провидческая функция, то есть сон являлся фабульным элементом, благодаря которому развивается действие.

    Настроение, создаваемое символическими элементами сна, мрачное, читатель их ассоциирует  с тем, что наступает конец  света – конец Русской земли, а Святослав не понимает почему, ведь он совершил общенациональный поход  и разбил половцев – единственную в то время самую опасную угрозу для Руси, так их набеги разоряли Русскую землю.

    Итак, все детали, элементы в сне имеют  чисто символическое значение. Действие в сне Святослава не развивается, авто специально замедляет ход действий, чтобы читатель обдумал поступок князя Игоря. Следовательно, автор использует прием ретардации. Прием ретардации вместе с символическими оттенками образов, мрачной насыщенностью сна во многом определяют ход мысли читателя.

    Д.С. Лихачев в работах над гениальным произведением делает ставку на схожесть двух снов в двух древнерусских произведениях: сон Святослава в «Слове о полку Игореве» и сон Мала в тексте «Летописца Переяславля Суздальского»²⁸. 

    Но, по его мнению, это связано с  тем, что литература древней Руси дорожила повторяющимся, легко узнаваемым, общим, а так же Д.С. Лихачев считает, что сходство снов – есть не копирование, а единство религии, одинаковость, общность верований и представграмоты и так далее.

    Особого внимания заслуживают границы сна: непонятно где начинается и кончается эпизод нашего изучения.

    Одним из самых важных моментов во сне  Святослава является то, как исследователи  трактуют некоторые детали. В одних  случаях Святослав, находясь в Киеве, то есть на горах, снится сон, в других случаях Святославу снится, что он находится в Киеве. Следовательно, во втором случае тревога Святослава будет намного сильнее обусловлена, так как опасность угрожает его дому, а в первом случае события сна отнесены в неизвестное пространство.