Салтыков-Щедрин о реформах и реформаторах

Глава 2. Общественно-политическая позиция Салтыкова-Щедрина в период реформ.

Творческая деятельность Салтыкова, длившаяся свыше сорока лет, началась в период подготовки крестьянской реформы и закончилась в мрачные годы реакции. Его сатирические очерки и публицистические статьи, романы и хроники — широкое полотно, в котором правдиво отражены процесс разложения дворянско-крепостнического общества и начало развития капитализма, запечатлены важные этапы политической истории России — освобождение крестьян (1861 г.), земская и судебная реформы (1864 г.).

Подобно многим крупным писателям пореформенной России Салтыков-Щедрин сумел показать характерные черты той ломки общественных взглядов и настроений широких слоев населения, которая сопровождала отмену крепостного права и развитие страны по капиталистическому пути. Крепостнический характер самых, казалось бы, либеральных преобразований в области суда, земских учреждений и т. д., продажность официальной науки и публицистики — все эти явления изображены Щедриным с присущей ему философской глубиной и общественно-политической остротой, с тем социологическим реализмом, который далек от узко интеллигентного самомнения и всевозможного социального прожектерства. (10,2т.539с.)

Его меткие и запоминающиеся характеристики общественно-политической жизни пореформенной России и буржуазной Европы нашли действенное применение в политической пропаганде вначале революционеров-народников, а затем марксистских публицистов. В сентябре 1912 г. В. И. Ленин писал в редакцию большевистской «Правды»: «Хорошо бы вообще от времени до времени вспоминать, цитировать и растолковывать в „Правде" Щедрина и других писателей „старой" народнической демократии. (10,48т.89с.)

В разноголосице оценок и суждений об эпохе, наступившей после реформ 60-х годов, позиция Салтыкова-Щедрина выделяется, прежде всего, сочетанием критичности и исторического оптимизма, хотя сами контуры желаемого будущего продолжают оставаться для него мучительной загадкой. Он называет «переходным» то же самое время, которое представлялось «смутным» для Достоевского, а для Л. Толстого таким, когда «все... переворотилось и только укладывается». Салтыков писал: Это целый громадный строй, который слишком жизнен, всепроникающ и силен, чтоб исчезнуть по первому манию. Обыкновенно, говоря о нем, разумеют только отношения помещиков к бывшим крепостным людям, но тут только одна капля его. Эта капля слишком специфически пахла, а потому и приковала исключительно к себе внимание всех. Капля устранена, а крепостное право осталось. Оно разлилось в воздухе, освятило нравы, оно изобрело путы, связывающие мысль, поразило умы и сердца дряблостью. Наконец, оно же вызвало целую орду прихлебателей-хищников, которых деятельность так блестяще выразилась в бесчисленных воровствах, банкротствах и всякого рода распутствах» (3,68с.)

Вера в поступательное движение человечества, исторический подход к оценке общественных явлений и процессов позволили Салтыкову довольно рано увидеть и «художественно разъяснить» наступление «чумазого» капиталистического хищничества. Оставаясь в целом на позициях утопического социализма, писатель глубоко вникал в вопросы познавательного и мировоззренческого характера. Сочетая талант художника с незаурядным кругозором мыслителя-демократа, Щедрин «художественно разъяснял» такие социальные и политические истины, которые искажались или замалчивались дворянско-буржуазной публицистикой.

Емким источником сведений о формировании и эволюции взглядов писателя являются его официально-деловые бумаги и статьи, где отражены его общие мировоззренческие и социально-политические позиции, а так же его государственно-правовые воззрения как мыслителя-демократа.

Особенного внимания заслуживают, по моему мнению, личный опыт и взгляды Салтыкова в период пребывания на государственной службе. Занимает свой пост Салтыков-Щедрин в то время, когда завершился главный цикл «великих реформ» и, говоря словами Некрасова, «рановременные меры» (рановременные, конечно, только с точки зрения их противников) «теряли должные размеры и с треском пятились назад».

В период подготовки отмены крепостного права и именно на самом динамическом и остром этапе этой подготовки - на этапе работы губернских комитетов, М.Е.Салтыков стоял в этом вопросе на стороне правительства. Усилия вице-губернатора Салтыкова "не дать в обиду мужика" не ограничивались защитой крепостных людей от прямых помещичьих жестокостей и преступлений. Значительная доля их была направлена на противодействие таким формам помещичьего произвола и своекорыстия, получившим особенно широкое распространение в канун отмены крепостного права, как ссылка крестьян в Сибирь, сдача их вне срока в солдаты, переселение на неудобные земли, мало пригодные для хозяйствования. В своей борьбе со "злоупотреблениями помещичьей власти" Салтыков нередко получал поддержку "сверху" - в Рязани от губернатора, в Петербурге от министра (С.С.Ланского), Сената и самого царя (осуждение самодурства и жестокости помещиков Ерина, Веселкина, Давыдова, которые были преданы уголовному суду).

С марта 1860 г. он жил в Санкт-Петербурге, участвуя, по предписанию С.С.Ланского, в занятиях особой Комиссии о губернских и уездных учреждениях при Министерстве внутренних дел. Главной задачей комиссии, возглавлявшейся Н.А. Милютиным, являлась выработка проектов административных институтов и инструментов для практического  проведения крестьянской реформы. Учрежденная 27 марта 1859г., комиссия на первых порах сосредоточилась на составлении проекта полицейской реформы. Но, начиная с 1860 года, ее главное внимание было обращено на выработку института мировых посредников и земской реформы. Первая работа была завершена и вошла одною из важнейших частей в Положение 19 февраля 1861 года. Земская же реформа была разработана лишь в общих чертах. Кстати, вопросами реформирования уездной полиции, городской и земской, М.Е.Салтыков занимался еще в 1856 - 1857 гг., когда был чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел. В этом проекте чрезмерно централизованная и бюрократическая администрация николаевской России сравнивается с «призрачной машиной», не имеющей никаких корней в «природе человеческой», для которой характерно «странное смешение произвола и дисциплины, хаоса и регламентации». Стремление к произволу — житейское дело для любого ставленника централизованной власти, даже «при полной добросовестности его». Произволу способствует и материальная необеспеченность некоторых слоев чиновников, которых Салтыков называет «особым видом пролетариата». Отношение М.Е.Салтыкова к реформе, несмотря на трезвую критическую оценку того, какими средствами и кем проводилась столь важная для российской истории работа, было, в целом, сочувственным.

Личный вятский и петербургский опыт и составил фундамент его рассуждений. «В России благотворное действие полиции почти незаметно; что касается до ее злоупотреблений и сопряженных с всеобщим ущербом вмешательств в частные интересы, то они не только заметны, но оставляют по себе несомненно весьма вредное впечатление... В провинции существует не действие, а произвол полицейской власти, совершенно убежденной, что не она существует для народа, а народ для нее». (2, 135с.)

Приведенные отрывки из проекта Записки, дошедшей до нас лишь в изложении и цитатах К. К. Арcеньева довольно четко характеризуют позицию ее автора в оценке государственно-административной системы и практики самодержавия накануне реформы. Как справедливо заметил С. А. Макашин, «вышедшая из-под пера Салтыкова „Записка" по прямоте критики и резкости обличительного тона напоминала больше политический памфлет, чем вступление к административному проекту» (12,50с.)

И действительно под пером публициста и мыслителя Салтыкова служебная записка превращалась в социально-политический трактат об отношениях власти и народа и в прямой памфлет против государства, усматривающего в народе бездушный и бессмысленный субъект, который можно гнуть в ту или другую сторону по произволу чиновничества. Земская полиция в том виде, в каком она существует ныне, — лишь частное проявление общей системы централизованной администрации, чуждой народному духу и народным стремлениям. Кроме уроков, вынесенных из перипетий вятской службы, Салтыков не забыл, как оказалось, и уроков молодости. «Азбука всякой системы администрации, — пишет он уверенно, — гласит, что предметом ее должно быть благо народное. Но понятие об этом благе, особливо в государствах обширных, весьма относительно и изменяется сообразно с условиями местности, обычаев и т. д. Претензия подчинить все местности одним и тем же началам не значила бы то же, что уложить все личности на Прокрустово ложе?» (18, 573с.)

Так в записке возникает тема «земства», с его кровными местными интересами, касающимися каждой личности, каждого местного обывателя. «Какая существенная надобность государству знать, как я хозяйствую у себя дома, — пишет Салтыков, — если я в точности исполняю все обязанности, лежащие на мне как на гражданине? То же замечание в такой же степени верно и по отношению к земству, с тою только разницей, что хозяйство последнего происходит, так сказать, при открытых дверях, и, следовательно, не только правительству, но и всякому частному человеку представляется полная возможность контроля...» (17, 586с.)

Бюрократическое стремление к безграничной централизации и мелочной регламентации частных интересов, с одной стороны, «освобождает граждан от всякой самобытной деятельности», порождает апатию, равнодушие и застой, а с другой — при реальной невозможности такой регламентации — имеет неизбежным результатом неразбериху, хаос и произвол, и «благонамеренному чиновнику» (пессимистически обобщает Салтыков итоги своей провинциальной службы) не остается ничего другого, как вместо реального дела заняться перепискою бумаг.

Проделав весь этот анализ, Салтыков, таким образом, вовсе не занимается устройством полиции как таковой, а предлагает организацию всесословного «земства» в виде уездного совета, которым заменяются все существующие ныне государственные и сословные уездные учреждения, включая полицию. Предполагается, что совет будет состоять из девяти членов, выбранных по три человека от дворянства, городских сословий и казенных крестьян. (О помещичьих крестьянах пока что не могло быть и речи: ведь крепостное право еще не было отменено.) Этому совету «должно принадлежать обсуждение всех мер по общему управлению уездом и городом, по устройству повинностей, развитию торговли и промышленности, наблюдению за правильным их производством, учреждению школ, охранению тишины и спокойствия и т. п.». (17. 621с.)

Впоследствии, утратив либерально-реформистские иллюзии, Салтыков едко называет место своей бывшей службы «Ведомством предвкушения свобод» и «Министерством Препон и Удовлетворений».  (12. 42с.)

Переход от юношеских мечтаний к прозе государственной службы «в капище антилиберализма» Салтыков изобразит на склоне своих лет в автопародийном очерке «Имярек»: «Вместо служения идеалам добра, истины, любви и проч., предстал идеал служения долгу, букве закона, принятым обязательствам и т. д. Отделял ли в то время Имярек государство от общества — он не помнит; но помнит, что подкладка, осевшая в нем ...оставила по себе два существенных пункта: быть честным и поступать так, чтобы из этого выходила наибольшая сумма общего блага».

В целях более четкого изложения своей политической позиции Щедрин широко использует сравнение, исторические аналогии и сопоставления. В противоположность бурной политической истории государств Европы жизнь в России, по словам сатирика, отличается такой бедностью событий и общественно-политических сдвигов, что «целые десятилетия кажутся как бы застывшими в преднамеренной неподвижности». «Всегда эта страна представляла собой грудь, о которую разбивались удары истории, — разъясняет он свою позицию в другом месте. — Вынесла она и удельную поножовщину, и татарщину, и московские идеалы государственности, и петербургское просветительное озорство и закрепощение. Все выстрадала и за всем этим осталась загадочною, не выработав самостоятельных форм общежития. А между тем самый поверхностный взгляд на карту удостоверяет, что без этих форм в будущем предстоит только мучительное прозябание...» (3. 69с.)

Глава 3.  Критика  реформ и деятельности реформаторов 60-ых гг. в публицистике Салтыкова- Щедрина

60-70-е годы девятнадцатого века вошли в историю как время больших перемен, наметившихся в обществе, как эпоха реформ. Помимо отмены крепостного права проводились земская, судебная, цензурная, финансовая реформы, перемены коснулись университетского образования, военного дела.

Но не все были довольны изменению существующих порядков, значительная часть дворянства не выражала готовность заняться улучшением положения крестьян. Тем не менее, с середины 1858 года стали открываться губернские комитеты, призванные выработать общие положения об освобождении крестьян. Если бы не повышенное внимание к ходу законодательной работы со стороны Александра II и его распоряжение закончить дело ко дню вступления на престол, то "бюрократический восторг" и множественность, подчас абсурдных, проектов попросту "заболтали" бы столь важный вопрос. В прогрессивной части общества перемены вызвали поначалу энтузиазм; но по мере того, как благие начинания обрастали бюрократическими несуразностями (что было естественно при неизменившемся государственном устройстве), оптимизм сменялся растерянностью. "Эпоха возрождения была довольно продолжительна, но она шла так неровно, что трудно было формулировать сколько-нибудь определенно сущность ее. Возрождение - и рядом несомненные шаги в сторону и назад. Движение - и рядом застой. Надежды - и рядом отсутствие всяких перспектив. Мало этого: представлялось достаточно признаков для подозрения, что отрицательные элементы восторжествуют, что на их стороне и соблазн и выгода".  (16, XVI т.323с.) Так писал об этом времени великий русский сатирик – Салтыков-Щедрин.

О результатах правительственных реформ в публицистике Щедрина, как и в художественных циклах, говорилось остро критически. В майской хронике за 1863 год он писал: «Лет шесть тому назад началось у нас какое-то движение, которое многие умы преисполнило гордынею великою, многие сердца заставило трепетать радостью необычайною.… Как оказалось в последствии, это было движение мелочей и подробностей, но кто же знает? Быть может, именно это-то мелочный характер обновления и составил тайную причину нашей радости…». (16, VIт.80с.)

Эту радость высказывали присяжные прогрессисты, такие, как Громека. Сатирик высмеивал либеральное движение, проникнутое «любострастно-идиллическими мечтаниями» возродить Россию посредством искоренения чиновничьих злоупотреблений. Он саркастически уподоблял либеральное движение «особенному роду одинокого самоуслаждения, которое не имеет другого результата, кроме бесплодного истощения сил». Подлинная жизненная сила эпохи - не бельэтажное либеральное «общество», а народ, истинные защитники его интересов - «мальчишки», демократы.

В либеральной публицистике 60-х годов неоднократно утверждалось, что причиной поражения «партии прогресса» и наступления реакции в России явилась будто бы чрезмерность требований и нетерпимость к либералам «строптивых нигилистов» — революционных демократов. Исследуя в «Самодов. современности» механизм смены «особенно энергических усилий общества, направленных к пересозданию самых существенных его основ», «господством ограниченных людей», писатель на опыте отечественной и западноевропейской истории показывает пагубность политических и идейных компромиссов для общественного прогресса.