Cвоеобразие лирики Заболоцкого

  

                                                                                                                                                                

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава IV. Заболоцкий-переводчик

После выхода «Столбцов» и «Торжества земледелия» Заболоцкий был заклеймен  и как «певец-ассинезатор», и как  «отщепенец-индивидуалист», и как  «половой психопат», и, что самое  страшное, как наиболее реакционный  из поэтов. Пришлось выступать с  докладом на так называемой дискуссии  о формализме. И покаяться в  том, что недооценивал «реалистической правды искусства», что увлекался и сам формальными экспериментами. Когда-то он чуть ли не буквально понимал строки Хлебникова о конских свободах и равноправии коров. Утопическая мысль о раскрепощении животных нравилась ему. Теперь он думал иначе. Теперь он верил не в раскрепощенных коров, а в человека-чародея. Он не кривил душой. Его оптимизм опирался на веру в некую целесообразность всего происходящего…

Более всего он опасался, что будет  лишен возможности творить. Ошельмуют, перестанут печатать, объявят сумасшедшим  – все могут, и арестовать…  Когда-то он писал своей будущей  жене: «Изолированный от искусства, я  – человек неполный и плохой. Вне его я ничто… Искусство  – огороженная территория, выход  за которую для художника смертельно опасен. Резервация, атомная жизнь? Да… Искусство похоже на монастырь, где людей любят абстрактно».

 Закрытость характера в Заболоцком замечалась всегда, с годами утяжеленная подозрительностью, влиявшая как-то и на его взгляды, на его философию. Природа – это кипучая, деятельная «лаборатория», вместилище метаморфоз и круговых превращений. На уровне вещества и научных понятий она герметична и ни в каком инобытии не нуждается. Тем более в том, которое церковники называют Святым Духом или благодатью. Герметизм был свойством его натуры и вписывался в мировоззрение.

Но была еще интуиция…

В смущении он признавался, что вынужден целовать ручку, отмеривающую ему жизненные блага. Но это были уже бесполезные усилия в глазах тех, кто оригинальности своеволия не прощал. Они чуяли в нем непонятное, а значит, враждебное. Он оказался в нише, запертый сверху и снизу.

Хамская критика теснила со всех сторон. Даже Николай Тихонов, вроде  бы понимающий и расположенный, журил с начальственных высот за политические ошибки. Заболоцкий почти перестал сочинять свое, всерьез задумавшись, а нужно ли это свое партии и народу?

Близкое убежище – переводы сулило заработок и подобие творчества. К требованиям редактора в отношении собственной книги он относился безропотно, исправлял все, что прикажут, лишь бы книга вышла.  Уж не говоря о европейской классике, которую, переводя для юного читателя, послушно адаптировал. Например, целые пласты раблезианского жизнелюбия заменял жиденьким эквивалентом.

Армия переводчиков, в которую он вступил, готовила из мировой литературы нужную идейную пищу. Из поэзии Заболоцкий выбрал грузинскую. Без сомнения, она была самой рентабельной. Лучшие поэты, по известной причине, начали свой переводческий марафон с грузинской поэзии.

Переводить поэзию братских литератур  было делом выгодным, но и опасным. Многие поэты закопали свои таланты  в той соблазнительной братской могиле.

На переводы можно было безбедно существовать и даже помогать близким, как Пастернак. Но он был единственным в своем роде, вырабатывая в день по двести строк. У Заболоцкого в лучшие дни доходило до ста. Цветаева больше двадцати не осиливала. И, конечно, бедствовала. К ее мытарствам в Союзе прибавлялось унизительное безденежье.

Ахматова говорила, что поэт-переводчик, зарабатывая на жизнь профессиональным трудом, ест свой мозг.

Сколько он перевел… Парсеки строк. А написал своего? несоизмеримо меньше. И мозг, и кровь, и все душевные и творческие силы перекачивал он в подстрочник. Это была донорская служба. На свое не оставалось ни сил, ни желаний.

Как узнаваемы его переводы! Как  заметна в них эпическая проступь. Монументальность, физиологическая  целостность строки, строфы, стихотворения.

Да поздно! Душа залилась

Прощальным отчаянным  свистом.

И с правдой последняя  связь

Нарушилась в сердце нечистом.

(«Витязь в тигровой шкуре»)

 

Этого нет в подлиннике. Заболоцкий не переводил буквально, он переводил «дух оригинала» (А.Цыбулевский). На что уходило еще более личных ресурсов – языковых, эмоциональных. Он подрожал духу подлинника, как подражали всегда русские поэты.

Заболоцкий воссоздавал душу поэта, а не снимал кальку с его произведения. Поступаясь второстепенным, сохранял главное. Он был честный труженик, считал, что его труд полезен и что переводимо «то, ради чего стих создан… Ибо все поэты мира пользуются одним и тем же инструментом разума и сердца». Именно на языке разума и сердца он и переводил, «сочетая меру точности с мерой естественности». Заболоцкий отстаивал личную свободу хотя бы в пространстве чужого стиха.

Надо сказать, что поэт переводил  не только из-за денег, но из любви к  искусству. В этом зажатом, обусловленном, чужом квадрате стиха он чувствовал себя относительно свободным, причастным к «высокому искусству», как называл перевод Корней Чуковский. Бесспорно, высокое, если служит высоким целям. А в Стране Советов и низкое, и высокое состояли на государственной службе. Искусство числилось в арсенале оружия идеологического фронта. Так что свобода и причастность были весьма и весьма условны, а порою, в свете беспощадной правды, унизительны. Андрей Сергеев в своих воспоминаниях намекает на то, что инфаркт, оборвавший жизнь Заболоцкого, был следствием сизифова труда, каковым для поэта оказывается чрезмерный труд переводчика.

Но нужно повторить, Заболоцкий считал его общественно-полезным и старался доказать это себе: «Переводчик служит делу дружбы народов, их взаимному обогащению в области культуры. Весь его труд и все его профессиональные навыки определяются этой основной целью». Неизвестно, какова была бы цель, разреши Заболоцкий сам себе беспрепятственное творчество… Цветаева сказала проще: «За переводы платят, а за мое – нет».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава V. Сопоставительный анализ стихотворений «Гроза» Н.А.Заболоцкого и «Весенняя гроза» Ф.И.Тютчева

Прием сопоставления художественных текстов довольно прочно вошел в школьную практику и активно используется на уроках литературы. Он позволяет нам приблизиться к пониманию индивидуальности писателя или поэта, особенностей его стиля.

Особенно плодотворной представляется сопоставительная работа, когда мы говорим о художественных произведениях  разных веков. В этом случае наглядно будут представлены процесс поступательного  развития литературы и изменение  взглядов художника слова на окружающий его мир.

Я постараюсь проследить это на примере  двух лирических произведений о природе – стихотворений о грозе Н.А.Заболоцкого и Ф.И.Тютчева.

Перед собой я ставлю следующие  вопросы:

• Сравнить стихотворение «Гроза» Н.А.Заболоцкого (Приложение 6) и «Весенняя гроза» Ф.И.Тютчева (Приложение 7).
• Какая картина грозы мне кажется ярче, образней? Почему?
• Как я понимаю символический образ «светлоокой девы»? В чем смысл обращения к мифологическим образам в стихотворениях Тютчева и Заболоцкого?
• Какими художественно-изобразительными средствами пользуются поэты для воплощения своего замысла?

Сначала обратимся к «Весенней  грозе» Тютчева. Федор Иванович Тютчев «мог откликнуться на любое событие природы и запечатлеть его». Его поэзия отразила многообразную жизнь природы, она для поэта живая, чувствующая, таинственная. Она для него единственная живая реальность в сравнении с мимолетностью человеческого существования.

Особое место в его творчестве занимают стихи, посвященные весне. Это самые радостные, самые жизнеутверждающие  произведения Тютчева («Весеннее приветствие  стихотворцам», «Весенние воды», «Еще земли печален вид…», «Весна», «Зима  недаром злится…», «Весенняя гроза»). Это объясняется тем, что поэт любил жизнь, почти физически ощущал ее «переизбыток», разливающийся в природе с наступлением весны. Весна у Тютчева – символ обновления жизни и души человеческой. Его «Весенняя гроза» - это лирическое повествование об обновлении природы под воздействием стихийного природного явления впечатляющей силы – грозы. Картина грозы у Тютчева представлена не только словесными образами. Она полна движения (поток бежит, пыль летит), насыщена яркими красками (небо голубое, солнце нити золотит), звуками (гром, резвяся и играя, грохочет, гремят раскаты, не мокнет птичий гам, шум нагорный – все вторит весело громам).

Стихотворение, как это часто  бывает у поэта, начинается с объяснения в любви: «Люблю грозу…». Далее рождается  звук, который заполняет все пространство «Весенней грозы», - звук грохочущего  грома. Эта веселая гроза разражается  в «светлом мире». Радостное, мажорное настроение стихотворения объясняется  не только тем, что весенняя гроза  – шутка Гебы, которая, смеясь, пролила на землю «громокипящий кубок», но и тем, что она обновляет природу и душу человека.

Четвертая строфа стихотворения иллюстрирует идею «единства и одушевленности природы с мифологической персонификацией»:

Ты скажешь: ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла…

Обсуждая с невидимым собеседником грозу, поэт словно утверждается в божественности происходящего. Тютчеву свойственно  обожествлять окружающий мир и тесно связывать явления природы с чувствами и мыслями человека. Ему, человеку, дороги гром, дождь, они стали предметом его размышлений, обобщений, сопоставления, другими словами – творчества.

 Мифологические образы, появившиеся  в последней строфе, не только  блестяще завершают сюжет о  ливне, грозе, но и придают  ему эпический размах. Четвертая  строфа «выступает не в качестве необходимой сюжетной развязки, а как мифологическая иллюстрация целого… По своему образному ряду она из прошлого, по своему поэтическому качеству она великолепна, украшенная эпическим эпитетом «громокипящий кубок».

Новое в стихотворении – «непосредственность  присутствия земных собеседников, откликнувшихся на божественный глас: один – любовью, другой – пониманием».

Первый вариант «Весенней грозы» был опубликован в 1829 году и содержал всего три строфы. Не было второй строфы варианта, ставшего хрестоматийным. 25 лет спустя в «Современнике» «Весенняя гроза» была напечатана полностью, дополнена картиной дождя.

Вторая строфа не только сделала  изображение грозы более ярким, зримым, но и передала стремительность  происходящего – «усилились зрительные впечатления. Дождь связал небо и  землю. Пространство распахнулось по вертикали и стало зримым, вещественным. Движение сверху вниз стало отчетливее».

«Весенняя гроза Тютчева показывает, что человек в его поэзии явился не наблюдать за природой, а переживать вместе с ней, соучаствовать в  ее жизни. Подобные стихи «обнаруживают… необычайную силу мятежной страсти  и тягу к роковому, трагическому, к хаотическим стихиям природы и души».

Николай Заболоцкий уже известен нам  как певец прекрасного: природы, человека, искусства. Еще в среднем звене мы познакомились с его стихотворениями «Журавли», «Я воспитан природой суровой…», «Одинокий дуб» (Приложение 8), «Некрасивая девочка» (Приложение 9), «О красоте человеческих лиц», «Портрет».

С самого начала своего творчества поэт проявлял самое пристальное внимание к теме природы. Интерес к ней  формировался под влиянием идей К.Э.Циолковского. Между поэтом и великим ученым велась переписка, в которой Заболоцким была высказана мысль о творческом, личностном преображении мироздания через слово, искусство.

«Школа» Заболоцкого преследовала и высшие цели – привить человеку этическое отношение к мирозданию. Его поэзия распахивает перед нами забытые тайны нашего родства с миром. Заболоцкий писал, что природа полна загадок и человек может разгадать их. Он считал, что не только человек обучает природу, но и она его. Это отличает Заболоцкого от  других поэтов природы.

В его лице поэзия нашла подлинного художника, способного «постичь и выразить душу русской природы. Этика его  состояла  том, чтобы создать не пейзаж, не фон, на котором раскрываются человеческие взаимоотношения, а полноправный образ мироздания».

Концепция природы в процессе творчества менялась у Заболоцкого несколько раз. Наибольшей глубиной и содержательностью отличаются те стихи поэта, где пейзаж имеет психологические оттенки, философский подтекст. Природный мир часто ассоциируется с мифологическими образами, которые то начинают, то завершают стихотворение. «Гроза» относятся именно к таким произведениям.