Античность в творчестве акмеистов

     Николай Гумилев  был казнен в 1921 году большевиками, и, хотя Ахматова уже была разведена  с ним, ее все еще считали связанной  с ним. В результате существовал неофициальный запрет на поэзию Ахматовой с 1925 до 1940. В это время, Ахматова посвятила себя литературной критике и переводам.  Хотя Анна Андреевна часто сталкивалась с официальной правительственной оппозицией, ее творчество всегда  любили простые люди.

     Анализируя  ранние произведения Анны Ахматовой, можно  обнаружить, что местами она даже иронизирует над некоторыми древними образами или же наделяет их обыденными чертами [Ахматова, 1989 : 114]:

Мне ни к чему одические  рати 
И прелесть элегических затей. 
По мне, в стихах все быть должно некстати, 
Не так, как у людей. 

Или, например, так: 
Как и жить мне с этой обузой, 
А еще называют Музой, 
Говорят: «Ты с ней на лугу...» 
Говорят: «Божественный лепет...» 
Жестче, чем лихорадка, оттреплет, 
И опять весь год ни гу-гу.

     Однако  более поздние произведения Ахматовой  пронизаны трагическими настроениями. Интересно, что если у Гумилева античные герои иногда вступали в противоборство с лирическими, то у Ахматовой, напротив, наблюдается отождествление лирической героини с античными. И особенно часто встречаются три образа - Кассандра, Дидона и Федра.

     Этих  античных героинь объединяет мотив  трагической (святотатственной, недозволенной) любви и наказания за нее: Кассандра  отвергает любовь Аполлона и погибает; покинутая чужеземцем Дидона улетает  «с дымом» своего костра; .Федра кончает с собой из-за преступной любви к пасынку. Признак трагичности вообще является определяющим у Ахматовой; ее предел – Богоматерь в «Реквиеме»: «А туда, где молча Мать стояла,/ Так никто взглянуть и не посмел» [Ахматова, 1989 : 129].

     При этом Ахматова избегает простого уподобления своим героиням, она даже не подражает им, но восстанавливает в своих стихотворениях те нравственные ситуации, в которых трагические черты воплощаются наиболее полно. При этом восстанавливается именно уровень чувств и переживаний, который не меняется, не смотря на «призму веков» [Жирмунский, 1971 : 94]. Кстати, сравнение Ахматовой с Кассандрой принадлежит еще одному поэту-акмеисту, Осипу Мандельштаму: «Я не искал в цветущие мгновенья/ Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз...» У самой Ахматовой стихотворений, посвященных Кассандре, нет, но ее имя упоминается в контексте одной из «пропущенных строф»:

     Посинелые стиснув губы,

     Обезумевшие Гекубы

     И Кассандры из Чухломы,

       Загремим мы безмолвным хором 

     Кассандра в лирике Ахматовой выступает  как пророчица несчастий, и эта тема появляется очень рано. Вообще мотив  пророчеств, предсказаний, «накликания» бед является одной из основоположных у Ахматовой:

             И давно мои  уста

             Не целуют, а пророчат.

             Не подумай, что в бреду

             И замучена тоскою,

             Громко кличу я беду:

             Ремесло мое такое.

     Дидона  – ключевой образ позднего цикла  «Шиповник цветет», но мотивом костра связанная и с другими ключевым понятиям ахматовской лирики (жертвенность, обреченность т. д.), также принадлежит к числу символических двойников Ахматовой. Ряд сюжетных мотивов цикла, общих с историей Дидоны, таких, невозможность встречи, разлука, самые отношения влюбленных, – все это дает автору плодотворную возможность пользоваться образностью, восходящей к IV книге Энеиды, но в значительной степени опосредованно [Лекманов, 2000 : 36].

     Сравнение Ахматовой с Федрой, и не только с античной Федрой, и не только с  классицистической Федрой на, но с  Федрой – Рашелью также принадлежит  Осипу Мандельштаму [Мандельштам, 1991 : 204]: 

             Вполоборота, о  печаль,

             На равнодушных поглядела.

             Спадая с плеч, окаменела

             Ложноклассическая шаль. 

             Зловещий голос – горький хмель –

             Души расковывает недра;

             Так – негодующая Федра –

             Стояла некогда Рашель.

     Возвращаясь к античным мотивам в творчестве Ахматовой, надо отметить, что они  словно суммируют внутреннюю жизнь  и даже биографию самой Анны Андреевны, соответственно, наблюдая повторение каждого из женских античных образов  в ее стихотворениях, можно оценить глубину проблематики всех произведений в целом. Античность - это еще и «слепой жестокий рок», перекликающийся, как и у Гумилева, с идеями христианства и вступающий с ними в конфронтацию. А отсюда вытекает еще один истинно ахматовский мотив - катарсис, очищение через страдание. Ахматова - один из самых «женских» поэтов Серебряного века во всех смыслах этого словосочетания, поэтому античные героини в ее творчестве раскрывают еще и эту сторону души, что замечали впоследствии многие исследователи ее творчества.

2.3 Осип Мандельштам.  Краткая биография.  Античные образы  в творчестве и  их значение

     Пожалуй, наиболее ярко античные мотивы проявляются  в творчестве  Мандельштама. Осип Эмильевич Мандельштам  родился 15 января 1891 года в Варшаве. Его отец был купцом 1-й гильдии, курляндским евреем. В 1897 году Мандельштам вместе с семьей переехал в Петербург, в 1907-1908 годах жил в Париже, где слушал лекции на факультете словесности в Сорбонне. Здесь же поэт увлекся творчеством Верлена и Бодлера, а потом начал писать свои стихи. В 1909-1910 годах жил в Берлине, потом в Швейцарии и Италии. Вернувшись в Россию, Мандельштам учился еще и в Петербургском университете на историко-филологическом факультете. Здесь он присоединяется к объединению акмеистов «Цех поэтов». В 1913 году выходит поэтический сборник Мандельштама «Камень», в 1922 году появляется «Tristia», в 1923 году - «Вторая книга». В 1928 году публикуется сборник «Стихотворения», автобиографическая проза «Шум времени», сборник эссе «Египетская марка». В 1930 году Мандельштам посещает Армению, затем отправляется в Тифлис. Вскоре поэт создает цикл стихов «Армения», который был лишь частично опубликован в 1933 году. Отношения с властью у Мандельштама не складывались, в 30-е годы его произведения практически не публикуются. В итоге поэта  арестовывают и отправляют в Воронеж. Поэт скончался в декабре 1938-го года в пересыльном лагере.

     Вернемся  к главным мотивам творчества Мандельштама. Уже в раннем сборнике «Камень» античность становится источников тем и постоянных образов. Хрестоматийным в этом отношении стало стихотворение «Silentium» (Молчание) [Мандельштам, 1991 : 237]: 

     Она еще не родилась,

     Она и музыка и слово,

     И потому всего живого

     Ненарушаемая  связь. 

     ...Останься  пеной, Афродита,

     И, слово, в музыку вернись,

     И, сердце, сердца устыдись,

     С первоосновой жизни  слито! 

     В этих стихах читается стремление найти  некую «связь всего живого», слиться с «первоосновой жизни». Многие критики отмечают, что поиски и нахождение этой связи и слияния, а потом трагическая их утрата - стержень поэзии Мандельштама. Надо отметить, что самое раннее творчество поэта развивалось под воздействием идей символизма. Именно поэтому первоосновой жизни здесь является стихия музыки, средство слияния с которой - отказ от «ненужного я» [Карр-Гом, 2003 : 19]:

     О, широкий ветер  Орфея,

     Ты  уйдешь в морские  края -

     И, несозданный мир  лелея,

     Я забыл ненужное «я». 

     Я блуждал в игрушечной чаще

     И открыл лазоревый  грот...

     Неужели я настоящий

     И действительно смерть придет?

     Концепция времени у Мандельштама - это идея вечного возвращения. Однако в стихотворениях поэта  концепция вечного возвращения реализуется не в христианской, а в античной теме. При этом древний архетип просвечивается сквозь сегодняшнее, словно даже бытовое: 

     ...Ну, а в комнате  белой, как прялка, стоит тишина,

     Пахнет  уксусом, краской  и свежим вином  из подвала.

     Помнишь, в греческом доме: любимая всеми  жена, -

     Не  Елена - другая, - как  долго она вышивала? 

     Золотое руно, где же ты, золотое  руно?

     Всю дорогу шумели морские  тяжелые волны,

     И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,

     Одиссей возвратился, пространством  и временем полный.

     В более позднем творчестве Мандельштама основой жизни не указывает человеку его строгое место, а включает его всего: с любовью, переживаниями  и смертью. Новый образ мира строится даже на основе структуры античной лирики [Белова, 2001 : 56].

     Бежит весна топтать  луга Эллады

     Обула Сафо пестрый сапожок,

     И молоточками куют цикады

     Как в песенке поется, перстенек.

     Некоторые исследователи считают, что среди  неурядиц Мандельштам тоскует по утраченному «золотому веку» и создает в этом стихотворении утопическую грезу. Но первый, кто опроверг такое понимание, был сам Мандельштам. Вскоре после стихов он написал статью «Слово и культура», где поэт прямо изображает разруху, но утверждает, что трава, растущая между камней петербургской мостовой, есть больший показатель прогресса, чем небоскребы или подземная железная дорога. Позже в одной из статей поэт напишет: «Часто приходится слышать: это хорошо, но это вчерашний день. А я говорю: вчерашний день еще не родился. Его еще не было по-настоящему. Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяет исторический Пушкин, Овидий, Катулл... Серебряная труба Катулла мучит меня сильнее, чем близкие голоса. Этого нет по-русски. Но ведь это должно быть по-русски...»

     То  есть Мандельштам уверен: то, что  было в прошлом, ждет нас и в  будущем. Эта «закольцованность» - еще одно проявление античности в его творчестве, причем античное не привязано к определенной эпохе или территории [Мандельштам, 1991 : 237]:

     Я изучил науку расставанья

     В простоволосых жалобах  ночных.

     Жуют  волы, и длится ожиданье -

     Последний час вергилий городских,

     И чту обряд той  петушиной ночи,

     Когда, подняв дорожной скорби груз,

     Глядели в даль заплаканные  очи,

     И женский плач мешался с пеньем муз...

     Поэзия  Мандельштама тяготеет к циклическому времени мифа. Он даже стремится  дать своей отмене времени философское  обоснование, ища универсальную  связь между всем и всем, основу вечной одновременности. Эту одновременность  поэт называет «эллинизмом». Свою трактовку понятия «эллинизм» Мандельштам раскрывает в статье «О природе слова»: «Эллинизм - это система в бергсоновском смысле слова, которую человек развертывает вокруг себя как веер явлений, освобожденных от временной зависимости, соподчиненных внутренней связи через человеческое «я».» Мандельштам стремится к тому, чтобы, во-первых, всякий предмет, вступив в связи с человеческим «я», мог стать его символом, и во-вторых, остался самим собой : «В эллинистическом понимании символ есть утварь, а потому всякий предмет, втянутый в священный круг человека, может стать утварью, а следовательно и символом.» Отсюда - зашифрованность многих стихов, на которую указывал В.И. Террас: «Поэзия Мандельштама обычно предстает перед читателем темной и загадочной, особенно для непосвященных.

     В творчестве Осипа Мандельштама, Николая  Гумилева и Анны Ахматовой античные мотивы встречаются наиболее часто. Однако есть они и в стихотворениях других акмеистов. Например, у Михаила  Зенкевича  таким образом проявляется связь древних веков  и современности, например, в «Грядущем Аполлоне»: 

     Гряди! Да воздвигнется в  мощи новой 

     На  торсе молотобойца  Аполлона лик,

     Как некогда там на заре ледниковой

     Над поваленным мамонтом радостный крик.