Тотемиз сегодня

-71-

дуальность, то тройная дуальность вводит новый принцип. Это обнаруживается в системах с шестью классами типа амбримпентекост. Но именно эти системы отсутствуют в Австралии*; здесь системы с восемью подсекциями не могут, следовательно, происходить иначе, как от операции типа: 2 x 4.

Тогда как  же надо интерпретировать случаи, затронутые Элькиным, где подсекции предстают чисто тотемическими и не сказываются на регламентации браков? Во-первых, разработка этих примеров не абсолютно убедительна. Достаточно рассмотреть пример с мурнгин. Их система из подсекций настолько не чужда регламентации брака, что ее пришлось обработать изобретательным и усложненным образом с единственной целью – восстановить соответствие: устроив подсекции, туземцы так изменили их механизм (посредством, приблизительно, введения для обеих сторон правила брака по выбору), чтобы аннулировать влияние подсекционного деления на брачные обмены. Единственный вывод, который можно сделать из этого примера, состоит в том, что, прибегая к подсекциям, мурнгин не стремились найти лучший способ социальной интеграции по сравнению с тем, который действовал прежде, или основанный на иных принципах. Сохраняя традиционную структуру, они, так сказать, принаряжали ее, скрывали старое содержание под внешними облачениями, заимствованными у соседних обществ; по-видимому, их побуждало к этому характерное для австралийских туземцев преклонение перед усложненными социальными институтами.

Известны  и другие примеры таких заимствований: "Некогда у мурин-бата были только патрилинейные фратрии. Подсекции  – недавнее введение, занесены несколькими туземцами, исключительными интеллектуалами и большими путешественниками, которые в совершенстве постигли механизм подсекций, обучаясь на чужих кочевьях. Даже когда их они не понимали, эти правила все равно пользовались значительным престижем, хотя тогда же существовали и реакционеры с той и другой стороны. Без всякого сомнения, система подсекций имеет неотразимую привлекательность для этих племен... Однако ввиду патрилинейного характера предшествующей системы подсекции были определены неуклюже, и отсюда следовало большое число неправильных, с формальной точки зрения, браков, хотя родственные связи почитались" (резюме Станнера – Stanner).

Иногда  система, заимствованная извне, остается непонятной. Т. Г. X. Штрелов излагает историю о двух южных мужчинах-аранда, отнесенных их соседями, пришедшими с севера, в различные подсекции, хотя сами они всегда при обращении называли друг друга братьями:

"Два  южных аранда были помещены  этими вновь прибывшими в различные  классы, поскольку один из них взял в жены женщину, происходящую из группы с восемью подсекциями; теперь брак был "легализован" в терминах чужой теории. Южные аранда завершили свои пояснения мне, высказав суровые замечания относительно самонадеян-

-----------------------------------

* Подчеркивалось противоположное  (Lane), но, хотя система так называемого типа карадьери теоретически может функционировать только с тремя линиями, ничто в наблюдаемых фактах не подтверждает действительной трехча-стности, ведь Элькин сам установил существование четвертой линии (Elkin 3. 1961. Р. 77–79).

72

ных северных аранда, которые решили внедрить свою систему на древней южной территории, где люди ведут образ жизни, обусловленный режимом четырех классов, настолько издавна, насколько могут простираться их память и традиции: "Из двух систем система с четырьмя классами является лучшей для нас, людей юга; мы совсем не понимаем восемь классов. Это абсурдная система, не служащая ничему, и хорошая как раз для таких сумасшедших, как северные аранда; но мы не унаследовали от наших предков этого глупого обычая" (Strehlow, p. 72).

Итак, всякий раз, когда секции или подсекции  изобретались, копировались или интеллектуально заимствовались, их функция была вначале социологической, то есть они служили – и еще часто служат – для кодирования, в относительно простой форме, применимой за пределами племенных границ, систему родства и систему брачных обменов. Но коль скоро эти институты имеются, они начинают жить независимой жизнью: как объект любопытства или объект эстетического восхищения, а также благодаря их усложненности как символ более высокого типа цивилизации. Неоднократно они, должно быть, заимствовались соседними общностями, не вполне понимавшими их действие. В таких случаях они приблизительно прилаживались к прежде существовавшим социальным правилам, а то и этого не делалось. Их способ существования оставался идеологическим, туземцы "играли" в секции или подсекции или подчинялись им, по-настоящему не зная, как ими пользоваться. Иначе говоря, и в противоположность точке зрения Элькина, такие системы следует объявлять неправильными не потому, что они являются тотемическими: как раз потому, что они являются неправильными, они могут быть тотемическими. При нехватке социальной организации тотемизм обеспечивает единственный план, где они могут действовать, ввиду его умозрительного, безмотивного характера. И термин "неправильное" не имеет одинакового значения в обоих случаях. Элькин приводит эти примеры, чтобы имплицитно осудить всякую попытку систематической типологии, которую он стремится заменить простым перечнем или эмпирическим описанием разнородных модальностей. Но для нас термин "неправильное" ("irregulier") не противоречит существованию правильных форм; он применяется к патологическим формам, менее часто встречающимся, о которых неприятно говорить и реальность которых -- предполагая, что она ясно установлена, -- нельзя принять в том же плане, что и нормальные формы. Как говорил Маркс, сыпь не столь позитивна, как кожа.

Не угадывается  ли за эмпирическими категориями Элькина набросок системы? С полным правом он противопоставляет тотемизм матрилинейных и патрилинейных кланов. В первом случае тотем – это "плоть", во втором – "сои". Органический и материальный в одном случае, духовный и бестелесный – в другом. Кроме того, матрилинейный тотем свидетельствует о диахронией и биологической преемственности клана, о том, что плоть и кровь увековечиваются от поколения к поколению женщинами этой общности; тогда как патрилинейный тотемизм выражает "локальную солидарность орды", то есть внешнюю, а не внутреннюю связь, территориальную, а не биологическую, которая объединяет синхронно, а не диахронно членов клана.

73

Все это  верно, но следует ли отсюда заключать, что мы имеем дело с разными  социологическими "видами"? Это настолько неопределенно, что оппозиция может быть инвертирована: матрилинейный тотемизм имеет также и синхронную функцию, состоящую в том, чтобы на каждой патрилокальной территории, куда приходят жить супруги, происходящие из различных кланов, выразить симультанно дифференциальную структуру племенной группы. В свою очередь, патрилинейный тотемизм имеет и диахронную функцию: он выражает временную непрерывность орды, периодически напоминая через посредство культовых групп о водворении мифологических предков на определенной территории.

Вовсе не чуждые одна другой, эти две формы  тотемизма предстают, следовательно, как бы дополняющими друг друга. От одной к другой переход осуществляется посредством преобразований. Хотя и  различными средствами, они обе устанавливают связь между миром материальным и миром духовным, диахронией и синхронией, структурой и событием. Это два различных, но коррелятивных способа, подходящих, среди прочих, для выражения параллельных определений природы и общества.

Элькин  настолько хорошо это ощущает, что, расчленив тотемизм на отличные друг от друга сущности, пытается придать им некое единство. Все типы тотемизма, заключает он, выполняют двойственную функцию, состоящую в том, чтобы выражать, с одной стороны, родство и взаимодействие человека с природой, а с другой - - непрерывность между настоящим и прошлым. Но эта формула столь смутная и столь общая, что непонятно, почему преемственность во времени должна подразумевать, что первопредки имели животный облик, почему солидарность социальной группы должна утверждаться обязательно в форме множества культов. Не только тотемизм, но любая философия и любая религия, каковы бы они ни были, имеют те характеристики, через которые Элькин пытается определить тотемизм:

"...философия... порождающая достаточно веры, надежды и храбрости, так, чтобы человек, сталкивающийся со своими повседневными нуждами, оставался настойчивым и упорным – и как индивид, и как член общества" (Elkin 2, р. 131).

Требуется ли столько наблюдений, столько исследований, чтобы прийти к такому заключению? Никакой связи между богатым и проницательным анализом Элькина и этим итоговым синтезом не ощущается. Пустота, царящая между этими двумя планами, неудержимо вызывает в памяти ту, которой в XVIII в. укоряли гармонию Гретри¹², говоря, что у него между верхними и нижними тонами проедет карета.

ГЛАВА III

Функционалистские тотемизмы

Мы только что видели, как Элькин пытался  спасти тотемизм: разрывая его боевой порядок, чтобы пропустить американское наступление, он перегруппировал свои силы на двух флангах, один из которых опирается на более тонкий анализ, а другой – на более крупный синтез,

74

чем у его предшественников. Но в действительности эта стратегия  отражает важные влияния, которым Элькин подвергся и которые тянут  его в противоположные стороны: от Рэдклиф-Брауна он получил метод тщательного наблюдения и вкус к классификации, тогда как пример Малиновского побуждает его к скороспелым и эклектичным решениям. Анализ Элькина вдохновляется уроками Рэдклиф-Брауна, а попытка синтеза – таковой же попыткой у Малиновского.

Действительно, Малиновский допускает реальность тотемизма. Тем не менее его ответ  на американскую критику состоит  не в том, чтобы (как у Элькина) для восстановления тотемизма в  действии расчленить его отличные друг от друга сущности, а в том, чтобы с самого начала превзойти уровень наблюдения и интуитивно уловить тотемизм в его вновь обретенном единстве и простоте. С этой целью Малиновский принимает скорее биологическую и психологическую перспективу, а не собственно этнологическую. Выдвинутая им интерпретация является натуралистской, утилитарной и аффективной.

Так называемая тотемическая проблема сводится для него, Малиновского, к трем вопросам, на которые легко получить ответ, если они берутся раздельно. Прежде всего, почему в тотемизме задействованы животные и растения? Потому, что они обеспечивают человеку пищу и потому, что потребность в пище занимает первое место в сознании первобытного человека, вызывая сильные и разнообразные эмоции, Ничего нет удивительного в том, что определенные виды животных и растений, составляющие основные продукты питания племени, становятся для его членов центром интересов:

"Коротка  дорога, ведущая от девственного  леса к желудку, а затем к  уму дикаря: мир представляется  ему как смутная картина, где выделяются лишь используемые животные и растительные виды, и в первую очередь – те, что съедобны" (Malinowski 1, p. 27).

Зададимся вопросом, что же составляет основу верования в родство человека с растениями и животными, обрядов  умножения, пищевых запретов и сакраментальных форм потребления. Подобие человека и животных легко подтверждается: как и человек, животное движется, издает звуки, выражает эмоции, имеет тело и "физиономию". Более того, иной раз кажется, что его способности превосходят человеческие: птица летает, рыба плавает, рептилии меняют кожу. Животные занимают промежуточное положение между человеком и природой, и в первую очередь они вызывают смешанные чувства, являющиеся ингредиентами тотемизма: восхищения, страха и пищевого вожделения. Неодушевленные объекты - - растения, феномены природы, изготовленные предметы – внедряются лишь в качестве "вторичного образования... не имеющего ничего общего с субстанцией тотемизма".

Что касается культов, то они отвечают желанию  контролировать вид, чтобы таковой был съедобен, полезен или опасен, и вера в возможность такого контроля приводит к возникновению идеи общности жизни: необходимо, чтобы человек и животное происходили из одной и той же природы, и тогда первый мог бы воздействовать на второе. Отсюда проистекают "очевидные ограничения", а именно запрет на убивание или употребление в пищу животного, а также коррелятивное утвержде-

75

ние силы (которой наделен человек), способной вызывать умножение данного  животного.

Последний вопрос касается сосуществования в тотемизме социологического и религиозного аспектов, ведь до настоящего времени рассматривался лишь первый из них. Но всякий ритуал имеет тенденцию v к магии, а всякая магия имеет тенденцию к индивидуальной или семейной специализации:

"В  тотемизме магическое умножение  каждого вида обычно становится обязанностью или привилегией какого-то специалиста, которому помогают его близкие родственники" (с. 28!).

Поскольку сама семья имеет тенденцию трансформироваться в клан, то определение отличительного тотема для каждого клана не является проблемой.

Так тотемизм сам по себе "... предстает  как благословение, данное религией первобытному человеку в его попытке  извлечь из окружающей среды то, что может быть ему полезным, и в его борьбе за жизнь" (с. 28).

Итак, проблема дважды переворачивается: тотемизм – уже не культурный феномен, а "естественный результат естественных условий". По своему источнику и по своим проявлениям он происходит из биологии и психологии, а не из этнологии. Речь идет уже не о том, чтобы узнать, почему тотемизм существует там, где он существует, и почему он существует в различных формах, наблюдение, описание и анализ которых представляют вторичный интерес. Единственная проблема, которая могла бы быть поставлена – но ставят ли ее? – заключалась бы в понимании того, почему он не существует повсюду...