Отечественная журналистика 19 века

При всей пестроте философских  и социально-политических мнений даже центральной группы участников Вольного общества можно установить известное единство их взглядов по некоторым основным литературным вопросам (о высоком общественном назначении литературы, о ее народности и самобытности, о социальной и идеологической независимости писателя и т. д.). В решении этих вопросов участникам Вольного общества было не по пути с карамзинистами. И в то же время в «славянщине» Шишкова они находили материал для обоснования своего понимания народности (отрицая, разумеется, реакционные воззрения Шишкова и его нетерпимость).

Характерно, что литераторы Вольного общества по существу уклонились от участия в полемике 1803 г., развернувшейся вокруг шишковского «Рассуждения о  старом и новом слоге». Однако И. М. Борн в своем «Кратком руководстве к российской словесности» (1808) отметил, что Шишков «весьма много способствовал к обращению всего нашего внимания к чистоте и богатству языка».¹⁷ В то же время отзыв его о Карамзине крайне сдержан: как о поэте он о Карамзине вообще не сказал ни слова, заметив вскользь, что «проза сего писателя составила как бы новую эпоху в нашей словесности», и резко ополчившись на подражателей Карамзина, «рабски прилепляющихся к его слогу». Нужно сказать, что выпад Борна относится к тому времени, когда принципы карамзинистов внешне уже восторжествовали над архаистическими, — это обстоятельство подчеркивает полемическую остроту его оценки.

Специально по вопросу  о языке Борн писал: «Какой неисчерпаемый  источник имеем мы в славянских книгах! Сколь богат, силен и благозвучен  язык славяно-российский! Не быв пристрастен  к боязливой очистке языка (purisme), нельзя, однако ж, без некоего негодования на нерадивость многих переводчиков видеть в сочинениях и переводах их не только худо-сложенные новые слова, но и целые предложения, свойству языка вовсе противные... Зачем же и без нужды раболепствовать и подражать чужому, когда имеем свое, нередко чужое превосходящее? Зачем многозначительную краткость и благородную простоту славянскую переменять на вялое и надутое многословие?»¹⁸ Полемический смысл этого высказывания совершенно ясен. Под «переводчиками» Борн имеет в виду подражателей, литераторов западнической ориентации (он пишет не только о переводах, но и о сочинениях «переводчиков»). Это — стрела в лагерь карамзинистов, которым предъявляется самое страшное для них обвинение — в «вялом и надутом многословии». В журналах, близких Вольному обществу (в «Северном вестнике» и «Журнале российской словесности»), также появились резкие отзывы о Карамзине и его литературном окружении.

Уровень и мера понимания  идеи народности в эпоху, когда выступили  поэты Вольного общества, обусловили то обстоятельство, что их демократические  тенденции в чисто эстетической сфере нашли довольно ограниченное выражение и по преимуществу сводились  к стремлению творчески освоить  богатства народной словесности  и древней письменности. Характерное  явление составляет при этом разработка псевдославянской мифологии, созданной  «по баснословным преданиям» преимущественно  уже в XVIII в., но претендовавшей на значение мифологии национальной и народной, и в этом смысле противопоставлявшейся  мифологии античной.

Важно отметить, что в  кругу поэтов Вольного общества народная поэзия рассматривалась в первую очередь как средство борьбы с  западническими увлечениями карамзинистов  — за утверждение самобытного  стиля национальной литературы. В  этом отношении характерны их решительные  возражения против практиковавшихся карамзинистами эстетизации и стилизации фольклорных  образцов, против их «приноровления»  к новейшим языковым нормам и литературным вкусам.

Реформаторская работа поэтов Вольного общества в области культуры русского стиха шла, в основном, по двум направлениям: это было, во-первых, усвоение русским стихом античных неравносложных размеров и, во-вторых, разработка стиховых форм русской народной поэзии. Эти две, на первый взгляд столь противоположные, тенденции на деле играли одну и ту же роль, поскольку обе сводились к обновлению стиха и лирических жанров, к выработке новых, более свободных стиховых форм.

Глава IV. ТВОРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАРАМЗИНИСТОВ

Журналы карамзинистов издавались преимущественно в Москве, и номера их состояли из отделов изящной словесности  и литературной критики. Защита сентиментализма, защита Карамзина и его «нового  слога», желание услужить «прекрасным  читательницам» – вот что было характерно для журналов: «Московский Меркурий» (1803) П. И. Макарова, «Патриот» (1804) В. В. Измайлова, «Журнал для милых» (1804) M. H. Макарова и нескольких журналов князя П.И. Шаликова.

«Московский Меркурий» издавался ежемесячно в течение 1803 г. и прекратился по причине смерти издателя П. Макарова. В журнале было пять отделов: «Смесь», «Российская литература», «Иностранная литература», «Уведомления» и «Моды». Критике принадлежала в нем ведущая роль. Половину, а иногда и более страниц в номере занимали статьи и рецензии.

Всего за год в журнале  было напечатано свыше пятидесяти критических  статей и рецензий, причем почти  все они принадлежали перу самого издателя. Большое впечатление на современников произвели критические  статьи Макарова о романах Жанлис и Радклиф (№ 1, 3), о повестях Вольтера (№2), серьезный разбор сочинений  поэта-сентименталиста И.И. Дмитриева (№10) и, наконец, острая полемическая критика  трактата А.С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге российского  языка» (№12). В этих статьях Макаров  выступил как талантливый последователь  Карамзина, деятельный защитник сентиментализма.

Хорошо поставленным отделом  критики «Московский Меркурий»  как бы дополнял «Вестник Европы»  Карамзина, в котором этого отдела не было. При этом в понимании  задач и характера критики  Макаров пошел значительно дальше своего учителя. Если Карамзин признавал  только позитивную критику, состоящую  из одних похвал, да и к ней  он обращался преимущественно в  интересах не читателей, а рецензируемых  писателей, то Макаров, напротив, неотъемлемой частью критики считал полемику и  строгий суд, а задачей ее –  рекомендации читателям. «Наша критика, – писал он, – не для авторов  и переводчиков, а единственно  в пользу тех любителей чтения, которые для выбора книг не имеют  другого руководства, кроме газетных объявлений».¹⁹

Несмотря на то, что «Московский  Меркурий» был чисто литературным журналом, он имел довольно отчетливое политическое направление умеренно-либерального характера.

В 1803 г. вышло «Рассуждение о старом и новом слоге российского  языка» Шишкова и началась ожесточенная борьба между «шишковистами» и «карамзинистами», затянувшаяся на десять с лишним лет. Сам Карамзин в полемику не включился; в разгар ее он вообще отошел от журналистики. В защиту «нового слога» Карамзина  выступили его ученики – самым  рьяным из них был Макаров, напечатавший обстоятельную статью о трактате Шишкова в «Московском Меркурии» (1803, №12). Он с большой последовательностью  подверг резкой критике ориентацию Шишкова на церковнославянский язык, его недостаточное внимание к  живому разговорному языку дворянского  общества, безжалостно высмеял непризнание  Шишковым иностранных заимствований  и его собственное словотворчество.

Журналы карамзинистов продолжали традиции Карамзина в журналистике, защищали сентиментализм и старались угодить своим читательницам, так как адресовались в основном дамской аудитории. В них печатались произведения изящной словесности (беллетристика) и литературная критика. Ведущая роль принадлежала отделу критики. Иногда больше половины номера занимали рецензии и критические статьи на новые книги. Интересно, что Карамзин признавал только позитивную критику, то есть похвалы в адрес произведения и автора. А его последователи, в частности, Макаров полагал, что критика это полемика не только о достоинствах произведения, но и о недостатках, это строгий суд читателей и литераторов. И главная задача критиков – «дать рекомендации и ориентиры в море книг своим читателям».²⁰

Глава V. ГАЗЕТНОЕ ДЕЛО В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА

1. Правительственные  меры против прогрессивной журналистики  и литературы.

В последние годы XVIII и в первый год XIX века - при Павле I - издание новых газет и журналов строго регламентировалось. В имеющихся изданиях сужалась политическая информация. В официальной печати, частной печати, поддерживающей монархизм, острые социальные вопросы не находили места, ничего не говорилось о народе, его нуждах и страданиях. Особенно нетерпимо было правительство ко всему, что напоминало о народных возмущениях, о французской буржуазной революции. Дело доходило до абсурда: при Павле I было запрещено носить широкополые шляпы, определенного покроя платье и т.д., ибо это напоминало о революционной Франции. Именным указом императора были изъяты из обращения такие слова, как граждане (следовало писать и говорить: жители, обыватели), отечество (надо было употреблять слово «государство»), а слово «общество» предписано было «вообще не писать». Поэтому употребление автором гражданской терминологии в публицистике тех лет уже свидетельствовало о его взглядах, представляло известный акт гражданского мужества.

При Павле I, по существу, впервые  устанавливалась официальная правительственная  цензура в городах Петербурге, Москве, Риге, Одессе и пограничном  местечке Радзивилов. Были назначены  цензоры, выделено соответствующее  помещение и штаты. Руководили цензурой по-прежнему чиновники из управы благочиния, т.е. полицейские.

Боязнь влияния революционных  идей дошла до такой степени, что  в 1799 г. был запрещен ввоз книг из-за рубежа.

Прогрессивная печать начала 19 в., какой бы ни казалась слабой и  ограниченной, она заслуживает внимания, поскольку именно она пробивала  заслоны на пути социальной информации, несла слово правды, ставила социально  острые вопросы, прежде всего о ненормальности крепостничества, и тем самым  как бы «выравнивала» систему  печати, хотя и с большим трудом, большими жертвами.

С приходом на престол Александра I в общественной жизни России наблюдается  некоторое оживление. В это время  несколько смягчается положение  прессы и литературы. Облегчаются  цензурные правила. Вновь разрешается  ввоз книг из-за границы, снимается  запрет на открытие частных типографий. Цензура была передана министерству просвещения, точнее - университетам, и  цензорами стали профессора Московского  и других университетов.

2. Цензурный устав  1804 года.

Влияние политики царского правительства на издательское дело осуществлялось прежде всего через  цензуру. В 1804 г. был принят первый цензурный  устав, один из самых либеральных, так  как он создавался в благоприятных  для развития просвещения и книгоиздания условиях.

Непосредственными составителями  цензурного устава были академики Н. Я. Озерецковский и Н. И. Фус, которые  считали: «Разумная свобода книгопечатания... обещает следствия благие и прочные; злоупотребление же ея приносит вред только случайный и скоропреходящий».²¹

Цель составителей устава заключалась в устранении всего, что могло препятствовать «невинному пользованию правом мыслить и  писать». По уставу цензоры при просмотре  рукописей должны были руководствоваться  «благоразумным снисхождением, удаляясь всякого пристрастного толкования сочинений». Здесь впервые были сформулированы законы о цензуре; вся цензура  была сосредоточена в университетах.

Основные положения этого  документа сводились к следующему:

• цензура обязана рассматривать  все книги и сочинения, предназначенные  к распространению в обществе;

• назначение цензуры –  «доставить обществу книги и сочинения, способствующие истинному просвещению  ума и образованию нравов, и  удалить книги и сочинения, противные сему намерению»;

• в связи с этим запрещалось  печатать, распространять и продавать  что-либо без рассмотрения цензуры;

• цензура вверялась цензурным  комитетам из профессоров и магистров  при университетах во главе с  Главным правлением училищ Министерства народного просвещения;

• печатная продукция не должна содержать в себе ничего «против  закона Божия, правления, нравственности и личной чести какого-нибудь гражданина»;

• цензоры при запрете  сочинений и книг обязаны «руководствоваться благоразумным снисхождением, удаляясь всякого пристрастного толкования сочинений и мест в оных, которые, по каким-либо мнимым причинам, кажутся  подлежащими запрещению, когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий  смысл, в таком случае лучше истолковать  оное выгоднейшим образом, нежели его  преследовать»;

• поощрение распространялось на просвещение и свободу мышления «скромное и благоразумное исследование всякой истины, относящейся до веры, человечества, гражданского состояния, законоположения, управления государством, или какой бы то ни было отрасли управления, не только не подлежит и самой умеренной строгости цензуры, но пользуется совершенною свободою тиснения, возвышающего успехи просвещения».²²

Но уже после выхода устава правительство запретило  печатать критику на чиновников, неблагоприятные  отзывы о Наполеоне, рассуждения  о политике, конституции, обо всем, что касалось правительства, объяснял это тем, что правительству «лучше известно, что и когда сообщать публике».

В 1820-е годы цензурный  устав 1804 г. начал пересматриваться. А. С. Шишков, назначенный в 1824 г. министром  народного просвещения, ратовал  за усиление цензурных строгостей, хотя на словах и признавал, что цензура  должна быть «умная и осторожная», чтобы  «простая травка не казалась ей змеиными жалами».

На мой взгляд, первый цензурный устав был чересчур строг, но на то она и цензура. Хотя журналистика и цензура в России как 19 века, так и 21-го столетия –  вещи неотделимые друг от друга, не смотря на то, что в нашей стране действует свобода слова. До сих  пор сохраняются подведомственные СМИ, в которых журналист и  шагу сделать не может без ведома определенных вышестоящих лиц. Естественно, что материалы в подобных изданиях проходят тщательную проверку. Отсутствие полета журналистской фантазии и  шаблонность – главный минус  таких СМИ. Подобные постулаты прописывает  и устав 1804 года. У человека не было свободы выбора. Он получал только то главное, что ему предлагало правительство.