Концепт "количество" в пословицах и поговорках в английском и русском языках

Например, пословицы, дающие характеристику человека, внешность которого не соответствует  внутренней сути (С личика - яичко, а внутри - болтун; С лица красив, а с затылка вшив; Not all that glitters is gold ), призваны предостеречь от излишней доверчивости в общении с лицемером. Конечно, было бы неправомерным заявление, что каждое употребление паремии в речи предполагает обязательную назидательность. Скорее, можно утверждать, что для каждой пословицы или поговорки возможен контекст дидактического характера.

В качестве рабочих определений  пословицы и поговорки кажется  возможным принять следующие:

Пословица - устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное обобщающее изречение, хотя бы часть элементов которого наделена переносным значением и которое пригодно к использованию в дидактических целях.

Поговорка - устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное обобщающее изречение, лишенное переносности значения и пригодное для употребления в дидактических целях.

В этом случае паремия, выступая в виде родового термина, может быть определена как устойчивое в языке, воспроизводимое в речи анонимное изречение, пригодное для употребления в дидактических целях.

Как уже подчеркивалось, наряду с  определением термина важно отграничение дефинируемых понятий от смежных  с ними. Такими смежными с понятиями пословицы, поговорки, паремии представляются понятия фразеологической единицы, афоризма, крылатой фразы.

Первое, что следует подчеркнуть, - это то, что термин фразеологическая единица (фразеологический оборот, фразеологизм) иногда употребляют по отношению к пословицам и поговоркам в качестве родового. Такое употребление считают допустимым ученые, основными признаками фразеологической единицы называющие ее устойчивость в языке и воспроизводимость в речи.

С. Г. Гаврин мотивирует включение  пословиц во фразеологию наличием у  них пяти признаков, обнаруживаемых и у фразеологических единиц со структурой словосочетания: 1) воспроизводимости в речи, 2) семантической целостности, 3) общеупотребительности, 4) постоянства компонентного состава, 5) постоянства грамматической формы [Гаврин  2000: 25] .

Н. М. Шанский полагает, что и устойчивые словосочетания, и пословицы объединяет в один класс наличие двух основных признаков - воспроизводимости и сверхсловности [Шанский 1996: 27].

Подобная характеристика понятия, выражаемого терминами фразеологическая единица, фразеологизм, фразеологический оборот, заставляет сторонников высказанной точки зрения для ядра фразеологической подсистемы - сочетаний слов, логически адекватных понятию, - подыскивать новое имя. В трудах ряда ученых этим термином становится фразема [Амосова 1964: 139].

Другая позиция заключается в отрицании возможности относить паремии к кругу фразеологических единиц. В современной науке этого взгляда придерживаются Ю. А. Гвоздарев, А. И. Молотков, С. И. Ожегов, В. Н. Телия и др. По их мнению, объединение семантически и логически разнородных языковых явлений на основе признака воспроизводимости приведет к размыванию границ фразеологии как науки и нечеткости представления о круге ее объектов. С таким аргументом, видимо, следует согласиться. Однако стоит отметить, что, отрицая вхождение паремий в подсистему фразеологии, перечисленные ученые по-разному определяют их статус. Так, В. Н. Телия считает пословицы произведениями народного творчества, т. е. художественными текстами, и полагает сомнительным отнесение их к числу элементов языковой системы. Она подчеркивает: двуплановость пословиц и поговорок - “следствие не внутриязыковых закономерностей, а условий жанра - его притчевого характера. Воспроизводимость же обеспечивается “цитацией” этих выражений как народного мнения о ценности” [Телия 1996: 30].

Утверждение об оценочном  характере паремий не вызывает возражений. Но исключение паремий из ряда языковых единиц кажется неоправданным. Конечно, специфичность семантики пословиц и поговорок по сравнению с  фразеологическими единицами, логически адекватными понятию, очевидна, как очевидна и специфика структурного и функционального плана. С. И. Ожегов считает, что “пословицы и поговорки выходят за пределы собственно фразеологии языка”, т. к. имеют “законченную синтаксическую структуру предложения” и “синтаксически членимы” [Ожегов 197: 31]. Действительно, в пословице можно выделить определенные логические части, ее можно как будто разделить на смысловые отрезки. Однако на деле это членение оказывается членением предложения - деривационной базы, а не собственно пословицы, т. к. порой значение пословицы выражается в формуле, структурно вовсе не изоморфной деривационной базе, ср.: Невеста родится, а жених на коня садится - ‘жених должен быть (или: как правило, бывает) старше невесты’; Better the devil you know than the devil you don't.

Отличие паремий обоих  видов от афоризмов обнаруживается в двух аспектах: они анонимны и традиционны, тогда как афоризмы обязательно связаны в сознании носителей языка с конкретными авторами и - часто - оригинальны, а порой и парадоксальны по высказываемым в них мыслям.

В принципе, те афоризмы, которые не отличаются необычностью поворота мысли, можно расценивать как потенциальные пословицы или поговорки, ведь подобно паремиям они отражают ситуации, возникающие в реальности. Однако афоризмы могут оставаться достоянием только узкого круга носителей языка или даже почти исключительно - автора. В тех случаях, когда афоризм находит одобрение значительного числа носителей языка, он входит в круг широкоупотребительных сцеплений слов - крылатых фраз, которые сохраняют печать авторства. Этот этап существования афоризмов можно охарактеризовать как паремийно-неологический, т. е. этап вхождения в круг языковых единиц. Если, дальнейшее использование афоризма перестает связываться в сознании людей с именем конкретного творца, изречение может быть признано элементом системы языковых единиц. Как кажется, все паремии прошли именно такой путь становления, ибо их анонимность не означает изначального отсутствия автора. Недаром кто-то из философов Бертран Рассел сказал, что “пословицы представляют мудрость многих и остроумие одного”.

Другим доводом в  пользу авторского происхождения паремий, видимо, можно считать включение  в многочисленные сборники пословиц и поговорок изречений, которые  вышли из Священного Писания (т. е. собственно паремий, по Ф. И. Никоновайте), например: Не хлебом единым жив человек; Много званых, да мало избранных; В чужом глазу соринку

видят, в своем - бревна не замечают; Не рой яму другому: сам в нее попадешь и т. д. [Никоновайте 1997: 58].  
        Исходя из приведенных примеров научных подходов к понятию паремии, можно заключить следующее. Пословицы являются одним из наглядных подтверждений того, что язык отражает и хранит культурологическую информацию. В частности, именно пословичному фонду носители языка обязаны знанию народных традиций, обычаев и обрядов. Пословицы издавна служили неписаным сводом законов, т. к. они являются языковыми знаками, используемыми для обозначения типовых ситуаций и отношений между элементами действительности. Именно поэтому пословицы в большинстве своем назидательны, дидактичны. Однако нельзя категорично охарактеризовать пословицы исключительно как набор “практических рекомендаций”, опирающихся на бытовые наблюдения. Порою за прагматическим планом: оценкой, советом и т. д. - скрывается иная информация.

1.3 Концепт «количество»

Как известно, с  философских позиций, "количество есть такая обусловленность вещи, благодаря которой (реально или  мысленно) её можно разделить на однородные части и собрать эти части воедино" [Философский словарь 1963: 193].

С абстрактной  идеей количества - числом - мы встречаемся  в математике. В обиходной же речи всегда говорится о количестве чего-либо или кого-либо. Человеческое сознание связывает мысль о количестве либо со счётом, либо с мерой, т. е. с количеством какого-либо качества.

Разными языковыми  и речевыми средствами количество представляется как определенное (два, тридцать три,one hundred, eleven и т. д.), неопределенное (много, мало, длинный, долгий, plenty, many, enough ), приблизительное (около двадцати человек, десятка полтора яиц, минут пятьan hour or so, about seventy people). При этом на уровне языковой системы с помощью отдельного слова можно обозначить определенное (два, сто пятьдесят, five, thirty two) и неопределенное (несколько, мало, много, some, several) количество, с помощью фразеологизмов чаще всего - неопределенное количество (вагон и маленькая тележка - ‘очень много’, с три короба - ‘очень много’, с гулькин нос - ‘чрезвычайно мало’ и т. п.). Приблизительное количество обозначается исключительно на речевом уровне, синтаксически, т. е. при помощи переменных сочетаний слов (порядка двадцати, около десятка, примерно тридцать и т. д.).

Cлова, обозначающие  количество, не нагружены эмоционально, не оценочны. Они сообщают точную информацию и ничего более.

Фразеологизмы же не считают точно, а сообщают приблизительные сведения о количестве считаемых предметов того или иного качества. При этом экспрессивная оценочность налицо. В большом горшке на донышке - это не просто ‘мало, недостаточно’, а ‘слишком мало’ (и это плохо, с позиции говорящего);  как сельдей в бочке - не просто ‘много’, а ‘чересчур много‘ (и это плохо, с позиции говорящего).

Глава II Концепт «количество» как составляющая паремии

В распоряжении людей, кроме слов и фразеологизмов, для обозначения фрагментов действительности есть еще одна подсистема языковых единиц, характеризующих и оценивающих не отдельные предметы или явления, а их взаимосвязанные совокупности - ситуации. Эта подсистема - пословицы. Естественно, возникает вопрос: умеют ли пословицы “считать и измерять”.

Первое, что  бросается в глаза, - многие пословицы  включают в свой состав слова, непосредственно связанные с идеей количества, ср.: Один в поле не воин; Ум хорошо, а два лучше; Семеро одного не ждут; Believe not all that you see nor half what you hear; All men can't be first. Однако в пословичном фонде есть и такие изречения, где о количестве сообщают слова, которые вне пословиц с представлением о счете или мере никак не связаны, ср.: Как ни дуйся лягушка, а до вола далеко; На мышку и кошка зверь; Bind the sack before it be full и т. п.

Эти пословицы  как бы стоят на двух полюсах. А  между ними выстраивается целое  поле изречений, где звучит мысль  об оцениваемом количестве считаемых предметов или об измеряемом качестве. Соответственно в первом случае внимание сосредоточивается на том, что чего-то много или мало, а во втором - что много (или мало) - это хорошо (или плохо).

Стоит обратить внимание на поведение слов со значением количества в составе пословиц, проверить, влияет ли пословица на развитие лексической семантики.

Идея количества в человеческом сознании выступает  в виде представлений о временной  и пространственной протяженности, размере, объёме, весе сопоставляемых сущностей, а также о единичности или множественности считаемых предметов. Стремление к выражению абстрактного через конкретное отражено в пословицах самым убедительным образом. Изречения, в которых количество представлено отстранённо от предметной сферы, исключительно редки. Это такие пословицы, как  Из многих малых выходит одно большое; Из малого выходит великое; Для доброго довольно, а для худого и того жаль; С доброго будет, а завистливому шиш; Из большого не мудрено убавить, а из малого; The more the merrier; Too much of a good thing is good for nothing. Чаще важно количество предметов или какого-либо качества, например: Денег-то тьма, да не во что класть; Мал золотник, да дорог; Велика Федора, да дура; Не два месяца светят, не два солнышка греют; Too much knowledge makes the head bald и т. д. На лексическом уровне выражению идеи количества способствует включение в пословицу количественных наименований разной степени определённости, ср.: Двое, трое не как один; Много - хорошо, а больше - лучше того; Горько, горько, а ещё бы столько; Не было ни гроша, да вдруг алтын; Much will have more; Many a little makes a mickle. Стоить заметить, что самые абстрактные наименования количества (типа количество, число, цифра) в пословицах не встречаются.

Все пословицы, для которых  идея количества является главной, видимо, целесообразно разделить на две группы: пословицы, в которых отмечается наличие некоторого количества (Для двоих готово, а троих не накормишь; Вырос наш жук с медведя и т. п.).; пословицы, сообщающие об отсутствии какого-либо количества (Ничего-то у нас и дома много; Хвать-похвать, ан мягких пять; С одного конца нет, и с другого нет, а в серёдке и не бывало; Neither rhyme nor reason; No longer pipe, no longer dance ; No song, no supper; Nothing venture, nothing have и т. п.).

Исследовательский интерес представляет первая группа - изречения, свидетельствующие о наличии какого-либо количества.

Понятия много, большой, длинный, долгий, а также в английском языке more, many, much и т. п. не существуют сами по себе. Они приобретают смысл только в сопоставлении с понятиями мало, маленький, короткий, краткий, less, few, little и т. п. Относительность этих понятий отражают пословицы: Много и того, как два на одного, а мало того, как два на троих; На мышку и кошка зверь; Худая вязанка лучше доброй горсти; Не велика пригоршня, да много в ней щепотей; Кобылка маленька, а седлу место есть; Better a little fire to warm us, than a great one to burn us (Хорошего понемножку); Better deny at once than promise long (Не держи посулом, одолжи отказом.); Great boast, small roast (Много слов, да мало дела); He is not poor that has little, but he that desires much (Не тот беден, 
у кого мало, а тот, кто много хочет); One lie makes many  
(Одна ложь тянет за собой другую)

Что касается характера  самого количества, то в пословице  оно предстаёт в виде противопоставления единичности неопределённому (или реже - определённому) множеству либо двух неопределённых разномерных множеств, т.е. налицо оппозиции один - несколько и мало – много(one – several and few/little – many/much).

Оппозиция один – несколько (one – several)  может быть использована для противопоставления индивида группе людей, одного предмета ряду предметов либо однократного действия (состояния) многократному. Наиболее часто встречается в рамках названной оппозиции противопоставление одного человека группе людей. Естественно, что оно даётся с целью оценки личности и её положения либо значимости в обществе. Большинство изречений может быть сведено к оценочному суждению ‘Быть, находиться где-либо или делать что-либо вместе с другими лучше, чем одному’, ср.: Один в поле не воин; Один и дома горюет, а два и в поле воют; Одному и топиться скучно; И в раю жить тошно одному; Один хлеба не съешь; Двое одному рать; Ум хорошо, а два лучше; Семеро одного не ждут. Company in distress makes trouble less (На миру и смерть красна); Many hands make light work (Дружно -  
не грузно, а врозь - хоть брось); Two heads are better than one (Одна голова хорошо, а две лучше)

По сравнению  с этим перечнем гораздо скромнее список пословиц, подчёркивающих преимущества человека, не обременённого связью с другими людьми или зависимостью от них: Одна голова не бедна, а и бедна, так одна; Одна голова и смеётся, и плачет, всё одна; Too many cooks spoil the broth; Better be alone than in bad company.