Всякий серьезный анализ политической  обстановки должен исходить из  взаимоотношения трех классов:  буржуазии, мелкой буржуазии (в  том числе крестьянства) и пролетариата.

   Могущественная экономически крупная  буржуазия сама по себе представляет ничтожное меньшинство нации. Чтобы упрочить свое господство, она должна обеспечить определенные взаимоотношения с мелкой буржуазией, а через ее посредство - с пролетариатом.

   Однако, взаимоотношения между буржуазией  и ее основной социальной опорой, мелкой буржуазией, отнюдь не основаны на взаимном доверии и мирном сотрудничестве. В массе своей мелкая буржуазия есть эксплуатируемый и обиженный класс. Она завидует крупной буржуазии и нередко ненавидит ее. С другой стороны, и буржуазия, прибегая к поддержке мелкой буржуазии, не доверяет ей, ибо боится, с полным основанием, что та всегда склонна переступить указанные ей сверху пределы.

   Прокладывая и расчищая пути  для буржуазного развития, якобинцы  на каждом шагу вступали в  острые столкновения с буржуазией. Они служили ей в беспощадной борьбе с нею. Выполнив свою ограниченную историческую задачу, якобинцы пали, ибо господство капитала было предопределено.

   “Если бы Робеспьер удержал  за собой власть,— говорил  Бонапарт Мармону,— он изменил бы свой образ действий; он восстановил бы царство закона; к этому результату пришли бы без потрясений, потому что добились бы его путем власти”.

   Гений Бонапарта в этих словах  интуитивно постиг истину, которая  впоследствии была вскрыта и  подробно доказана историками. 9 термидора не есть новая революция, не есть революционная ликвидация революции. Это лишь один из второстепенных и "бытовых" моментов развития революционного процесса.

   Якобинцы не пали — они переродились  в своей массе. Якобинцы, как известно, надолго пережили термидорские события — сначала как власть, потом как влиятельная партия: сам Наполеон вышел из их среды. Робеспьер был устранен теми из своих друзей, которые всегда превосходили его в жестокости и кровожадности. Если бы не они его устранили, а он их, если бы даже они продолжали бы жить с ним дружно,— результат оказался бы тот же — гребень революционной волны, достигнув максимальной высоты, стал опускаться...

   “Мы не принадлежим к умеренным,- кричал кровавый бордоский эмиссар  Талльен с трибуны Конвента в роковой день падения Робеспьера, замахиваясь на него кинжалом,— но мы не хотим, чтобы невинность терпела угнетение”. Гора шумно приветствовала это заявление и сопровождавший его жест...

   Парламентский режим, впрочем,  является идеалом всех современных цивилизованных народов, хотя в основу его положена та психологически неверная идея, что много людей, собравшихся вместе, скорее способны прийти к независимому и мудрому решению, нежели небольшое их число.

   В парламентских собраниях мы встречаем черты, общие всякой толпе: односторонность идей, раздражительность, восприимчивость к внушению, преувеличение чувств, преобладающее влияние вожаков. Но уже вследствие своего особого состава парламентская толпа имеет некоторые особенности, на которых мы здесь остановимся.

   Односторонность мнений составляет  важнейшую черту этой толпы.  Во всех партиях, и особенно  у латинских народов, мы встречаем  неизменную склонность разрешать  самые сложные социальные проблемы  посредством самых простых абстрактных принципов и общих законов, применяемых ко всем случаям. Принципы естественным образом меняются сообразно каждой партии, но уже вследствие своего нахождения в толпе индивиды всегда обнаруживают стремление к преувеличению достоинства этих принципов и стараются довести их до крайних пределов. Вот почему парламенты всегда являются представителями самых крайних мнений.

   Самый совершенный образец односторонности  таких собраний представляют  якобинцы великой революции. Проникнутые  догматами и логикой, с головой, наполненной неопределенными общими местами, якобинцы стремились проводить в жизнь свои стойкие принципы, не заботясь о событиях, и можно смело сказать, что они прошли через всю революцию, не замечая ее. Вооружившись очень простыми догматами, которые служили для них путеводителями, они вообразили, что могут переделать общество во всех его частях и вернуть утонченную цивилизацию к ранней фазе социальной эволюции. Способы, употребленные ими для осуществления их мечты, также отличались абсолютной односторонностью. Они ограничивались только тем, что насильственным образом уничтожали все то, что мешало им. Впрочем, и все остальные - жирондисты, монтаньяры, термидорианцы и т.п. - действовали в том же духе.

Заключение.

   В заключение хотелось бы привести трактовку «якобинских» событий в постсоветский период.

   Основная дискуссия в постсоветской  историографии развернулась по  двум проблемам - переход Франции  от феодализма к капитализму  и якобинизм. Вопреки традиционному  для советских историков мнению, согласно которому, Французская революция представляла собою грань между феодализмом и капитализмом, Адо, например, предложил рассматривать ее как "важнейший "событийный рубеж" в ходе протяженного во времени межформационного перехода - разложения и разрушения старого, становления и утверждения нового, капиталистического общества", продолжавшегося с XVI по XIX вв. В том же духе, Л.А. Пименова критиковала понятие "феодально-абсолютистский", применявшееся советскими историками по отношению к Старому порядку.

   Ряд историков (Н.Н. Болховитинов, Е.Б. Черняк, В.П. Смирнов) предложили внести коррективы в ранее безоговорочно положительный образ якобинцев, учитывая, что якобинцы создали систему государственного террора. Они критиковали характерный для советской историографии тезис о "буржуазной узости" Французской революции, подчеркивая, например, что Декларация прав человека и гражданина "выражала общечеловеческие идеалы", а не только "интересы буржуазии".

   Е.Б. Черняк поставил под сомнение "абсолютизацию самого состояния революции как высшей ценности", но другие изучающие эту тему ее не затрагивали. Все объявляли себя "марксистами", но фактически в той или иной степени находились под влиянием "ревизионистского" направления французской историографии, возглавлявшегося Ф. Фюре.

   Точки зрения были различными. А.В. Гордон рассматривает якобинское  восстание мая-июня 1793 г. как "народное" и "глубоко патриотическое", как "кульминационный пункт  Великой революции". Он считал, что благодаря якобинской диктатуре  Франция победила феодализм в аграрной сфере и иностранную интервенцию. В.Г. Ревуненков, не скрывавший своих марксистских взглядов, согласен с тем, что якобинская диктатура была "вершиной Французской революции". Он защищал якобинский террор, называя его "исторически оправданным", но утверждал, что истинным авангардом народа, совершившего революцию, была Коммуна Парижа, "бешеные", эбертисты, но не якобинцы, представлявшие, по его мнению, революционную буржуазию.

   Эти споры, которые еще далеки  от своего завершения, показывают, что постсоветская историография находится в стадии становления. Она являет собою результат разрыва с советской историографией, но при этом сохраняет и многие из ее традиций.

Литература.

1. Адо А.В. Крестьяне  и Великая французская революция. М., 1987 (2-е изд. докторской диссертации, опубликованной в 1971 г.)
2. Гордон А.В. Иллюзии-реалии якобинизма // Сен-Жюст Л.А. Речи. Трактаты. М., 1995
3. Манфред А.З. Великая французская революция. М., 1983
4. Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990
5. Кожокин Е.М. Французские рабочие: от Великой буржуазной революции до революции 1848 года. М., 1985
6. Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции. 2-е изд., доп. Л., 1989
7. Сорель А. Европа и французская революция. М., 2000