Сталинская политика коллективизации: основные этапы и важнейшие результаты

Критическое положение дел в деревне послужило для Сталина обоснованием необходимости немедленного перехода к всеобщей коллективизации крестьянских хозяйств. Тогда как план развития народного хозяйства СССР декларировал частичную и постепенную коллективизацию исключительно на добровольной основе. «Только что принятый план подвергся многочисленным корректировкам в сторону повышения, особенно в области коллективизации. В начале предполагалось обобществить к концу пятилетки 5 млн. крестьянских хозяйств. В июне Колхозцентр объявил о необходимости коллективизации 8 млн. хозяйств только за один 1930 г. и половины крестьянского населения к 1933 г. В августе Микоян заговорил уже о 10 млн., а в сентябре была поставлена цель обобществить в том же 1930 г. 13 млн. хозяйств. В декабре эта цифра выросла до 30 млн.»[20].

Массовое объединение прельщенных обещаниями лучшей жизни бедняков в товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы) началось с зимы 1928 г. Этот факт был интерпретирован большевиками как начало нового этапа – «массовой коллективизации». Теперь под угрозой карательных мер вступление в колхозы стало обязательным. В связи с этим Колхозцентру были делегированы дополнительные дисциплинарные полномочия. На немногочисленных владельцев сельскохозяйственной техники теперь накладывалось обязательство предоставлять машины только колхозам. Насильственная заготовительная кампания с привлечением рабочих и студентов, в принудительном порядке направляемых партийными «активистами» и сотрудниками ГПУ в деревни, все более отчетливо приобретала черты экспроприации.

Осенью 1929 г. иллюзии на сохранение в сельском хозяйстве элементов рыночных отношений были окончательно разрушены. «Несмотря на средний урожай, государство получило более 1 млн. пудов зерна, то есть на 60 % больше, чем в предыдущие годы. По окончании кампании сконцентрированные в деревне огромные силы (около 150 тыс. человек) должны были приступить к коллективизации. За лето доля крестьянских хозяйств, объединившихся в ТОЗы (в подавляющем большинстве это были бедняки), составила в отдельных районах Северного Кавказа, Среднего и Нижнего Поволжья от 12 до 18 % общего числа. С июня по октябрь коллективизация затронула, таким образом, более 1 млн. крестьянских хозяйств»[21].

Воодушевленный мнимым энтузиазмом советских людей, Сталин, в связи с 12-й годовщиной Октябрьской революции, опубликовал свою статью «Великий перелом», в которой заявлялось, что «середняк повернулся лицом к колхозам»[22]. Ноябрьский пленум ЦК партии 1929 г. окончательно подтвердил план ускоренной коллективизации, завершение которой в районах Нижнего и Среднего Поволжья и Северного Кавказа было намечено на осень 1930 г. – весну 1931 г., в остальных регионах – на осень 1931 г. – весну 1932 г. Такой график коллективизации был закреплен ноябрьским пленумом 1929 г., объявившим также приоритет артели, как более передовой формы коллективного ведения хозяйства, над ТОЗами. Артель предполагала обобществление земли, скота и сельхозтехники.

27 декабря 1929 г. Сталин провозгласил курс на полную ликвидацию кулачества как класса. Для осуществления этой цели была образована специальная комиссия, работу которой возглавил Молотов. Всех кулаков разделили на три категории, первые две из которых подлежали аресту, выселению в Сибирь или Казахстан и конфискации имущества: кулаки-«контрреволюционеры», оказывавшие сопротивление режиму; кулаки, открыто не противостоявшие советской власти, но, будучи эксплуататорами, являвшиеся пособниками контрреволюции. Кулаки третьей категории признавались лояльными и подлежали переселению на необработанные земли.

В осуществлении политики аграрная политики на селе центральная власть опиралась на образованные на местах «штабы коллективизации», состоящие из местных партийных руководителей, милиционеров, начальников гарнизонов, ответственных работников ОГПУ, а также рабочих из городов, специально направленных в деревни общей численностью 25 тысяч человек[23].

В зону ответственности штабов входил контроль за неукоснительным соблюдением темпов коллективизации установленному графику. С целью принуждения крестьян к вступлению в колхозы применялся целый спектр разнообразных методов: обещания, уговоры, угрозы, шантаж, аресты и др. Причем, если даже незначительная группа селян соглашалась вступить в колхоз, то все село объявлялось коллективизированным.

Раскулачиванием, в свою очередь, занимались специально сформированные комиссии под чутким надзором «троек», в состав которых входили: первый секретарь партийного комитета, председатель исполнительного комитета и руководитель местного отдела ГПУ.

Составление списков кулаков первой категории находилось в исключительном ведении местных отделов ГПУ. К составлению же списков остальных кулаков имели отношение деревенские активисты и представители комбедов. Было бы сознательным искажением фактов утверждать о беспристрастном и непредвзятом подходе к определению лиц, подлежащих раскулачиванию, и степени реальной, а не приписываемой, вины того или иного крестьянина. Сложно оценить, какова в действительности доля кулаков среди огромного количества репрессированных крестьян, и остались ли те, кого бы можно было (без риска согрешить против исторической правды) назвать «кулаками».

«Отсутствие внешних проявлений богатства побуждало комиссии обращаться к хранящимся в сельсоветах налоговым спискам, часто устаревшим и неточным, а также к информации ОГПУ и к доносам.

В итоге раскулачиванию подверглись десятки тысяч середняков. В некоторых районах от 80 до 90% крестьян-середняков были осуждены как «подкулачники». Их основная вина состояла в том, что они уклонялись от коллективизации»[24].

Как естественная реакция на репрессивные действия советской власти в деревне развернулось активное сопротивление аграрной политике партии, наиболее крупными очагами которого стали – Украина, Северный Кавказ и Дон.

В то время как ликвидация кулачества приобретала характер жестокой и беспощадной войны государства (в лице органов принуждения) с целым классом, местные власти создавали видимость массовой добровольной коллективизации, убеждая руководящие инстанции в том, что образование колхозов принимает невиданные темпы. Хотя в газетах и публиковались статистические данные о коллективизированных хозяйствах, в действительности же большинство из них существовало лишь на бумаге.

С призывом покончить с «бумажными колхозами, которых еще нет в действительности, но о существовании которых имеется куча хвастливых резолюций»[25], обратился Сталин в своей статье «Головокружение от успехов», опубликованной в «Правде» 2 марта 1930 г. Жесткой критике в публикации подверглось нарушение принципа добровольности, а также то, что жертвами раскулачивания стали многие середняки.

Ошибочно было бы предполагать, однако, что вся полнота ответственности за репрессивные действия лежит на местных властях, в то время как центральный государственный аппарат не имел отношения к преступлениям, массовыми жертвами которых оказались не только мужчины, но и женщины, дети и старики.

В этой связи уместно привести мнение Роберта Конквеста о том, какое отношение к страшным явлениям и событиям сельской жизни имело большевистское руководство на самом деле: «Над человеческой трагедией начала 30-х гг. зловеще царит образ Сталина. Именно он заклеймил это время особым тавром лицемерия или полуправды. Нужно сказать, что лицемерие и обман вовсе необязательно являются спутниками террора. Но в данной ситуации именно обман сопровождал буквально каждый террористический шаг властей»[26].

Статья Сталина, вслед за которой вскоре последовало постановление ЦК «О борьбе против искривления партийной линии в колхозном движении», спровоцировала, вопреки ожиданиям большевиков, выход из колхозов крестьян, воспользовавшихся смятением местных партийных кадров.

Крестьяне снова подверглись принуждению вступать в колхозы. К 1 июля 1931 г. доля коллективизированных хозяйств вернулась к уровню 1 марта 1930 г., т.е. до публикации статьи Сталина в газете «Правда», и составила 57,5 %[27].

Непременным атрибутом коллективизации выступало изъятие зерна у крестьян. Новый виток реквизиции начался почти сразу после подписания в апреле 1931 г. германо-советского соглашения, предполагавшего вывоз в Германию отобранного у советских селян зерна и добытого на Колыме и крайнем Севере силами раскулаченных крестьян золота в обмен на необходимую для индустриализации технику и немецкие кредиты.

К концу лета 1931 г. вновь обострился кризис хлебозаготовок, для устранения которого в деревню для подкрепления местного аппарата было мобилизовано 50 тысяч новых уполномоченных[28].

Насильственное изъятие урожая, поощряемое и напрямую осуществляемое по указанию центрального аппарата, все более отчетливо приобретало характер осознанного и целенаправленного террора государства в отношении крестьянства. Такая политика имела губительные последствия не только для развития сельского хозяйства и экономической жизни в стране в целом, но вместе с тем послужила причиной масштабной гуманитарной катастрофы, жертвами которой стали миллионы крестьян.

Первые признаки «критической продовольственной ситуации»[29] (именно так украинский ЦК характеризовал страшный массовый голод) стали очевидны на Украине и очень скоро обнаружились в других регионах СССР.

Как реакция на естественные попытки голодающих крестьян спрятать хотя бы незначительную часть урожая от хищного взора центральной и местных властей 7 августа 1932 г. был издан закон, предусматривающий за ущерб, наносимый колхозу, высылку сроком до 10 лет.

Уже осенью 1932 г. этот закон, а также 58-я статья Уголовного кодекса, предусматривающая наказание за «подрыв советской экономики», были применены со всей строгостью и беспощадностью: «десятки тысяч колхозников были арестованы за самовольное срезание небольшого количества колосьев ржи или пшеницы. О размахе репрессий может свидетельствовать секретный циркуляр, датированный 8 мая 1933 г. В нем указывалось на необходимость навести порядок в произведении арестов, совершаемых кем попало, разгрузить места заключения и в течение двух месяцев снизить общее число заключенных с 800 до 400 тыс. человек»[30].

Причем карательные экспедиции, непосредственно осуществляемые продотрядами, были направлены не только против рядовых колхозников, а также против председателей колхозов и партийцев, обвиненных в антигосударственной деятельности, нацеленной на саботаж хлебозаготовительной кампании.

Такая враждебная по отношению к крестьянству политика имела страшные последствия экономического и социально-демографического характера, так как все трудоспособное население деревни оказалось либо репрессированным, либо было обречено на голодную смерть. Причем сам факт голода настойчиво отрицался советской властью. Если, например, в 1921 г. большевистское руководство, официально признав голод, смогло таким образом воспользоваться зарубежной поддержкой, то в настоящей ситуации, когда реальное положение дел в деревне тщательно скрывалось, крестьянство лишалось последней надежды на международную помощь. Страшный голод, во многом инспирированный целенаправленными действиями или преступным бездействием партийных лидеров, унес от 4 до 5 млн. жизней[31].

После этой катастрофы правительство признало необходимость преобразований в структуре органов управления, направленных на повышение эффективности организации и проведения ежегодных хлебозаготовительных кампаний. Для этой цели создавался подчинявшийся непосредственно Совету Народных Комиссаров Комитет по заготовкам (Комзаг). Значительно усилился контроль над местными партийными инстанциями со стороны руководителей политотделов.

Однако проблемы аграрного сектора советской экономики были связаны не столько с недостатками административно-управленческой системы, хотя они были очевидными, сколько с содержанием самого политического режима, угнетавшего личность, унижавшего ее достоинство, грубо попиравшего базовые потребности и естественные права человека. Крестьянин оказался бесправным и беззащитным перед лицом государственной машины, ее карательного аппарата и органов принуждения, устранявших всех неугодных на своем пути.

Положение советского крестьянства усугубилось с принятием 19 января 1933 г. Постановления, объявлявшего заготовки составной частью обязательного налога, взимаемого государством и не подлежащего пересмотру местными властями. Казалось, эта мера была призвана оградить от произвола местных властей, подвергавших колхозы бесконтрольным многократным обложениям. Но на самом деле, постановление обязывало крестьян не только производить отчисления в пользу государства, но требовало оплачивать натурой услуги, оказываемые им через МТС. Кроме того, государство, хотя это напрямую противоречило уставу, полностью закрепляло за собой контроль над размерами посевных площадей и урожая в колхозах. Причем размер государственного налога привязывался не к каким-то объективным данных, а определялся исключительно ожидаемым результатом. Фактически мерой налогообложения становились капризы и прихоть государственных чиновников.

Летом 1932 г. государство пошло на уступку крестьянам, согласившись открыть колхозные рынки. Однако такая возможность ставилась во всецелую зависимость от того, справлялись ли колхозы района с выполнением плана.

К началу 1934 г. до полного подчинения села тотальному контролю государства оставался последний шаг – коллективизировать 5 млн. еще уцелевших единоличных хозяйств, задачу устранения которых провозгласил июльский пленум ЦК 1934 г.[32] Так, уже в феврале 1935 г. на Втором съезде колхозников Сталин с нескрываемой гордостью заявил, что 98 % всех обрабатываемых земель в стране уже социализировано[33].

В заключение второй главы реферата, необходимо кратко подвести итоги той политики, которую осуществляло советское государство на селе.

Итак, за годы коллективизации государство, активно применяя принудительные меры, закупало сельхозпродукцию по ценам, не компенсировавшим крестьянам затраты на ее производство, а то и вовсе беспощадно изымало так называемые «продовольственные излишки», обрекая селян на голодную смерть.