Цена реформ Петра I

Цена  реформ Петра I

                                                                  

                                                           ЦЕНА РЕФОРМ ПЕТРА I

Оценка  преобразований,  осуществленных  в   царствование   Петра   Великого

(1689—1725), была и остается одной из самых сложных проблем отечественной

исторической  науки. Еще в начале XX в. В. О. Ключевский писал: «Всякий,  кто

хотел взглянуть  сколько-нибудь философским взглядом на наше прошлое,  считал

требованием ученого приличия высказать свое суждение о  деятельности  Петра.

Часто даже  вся  философия  нашей  истории  сводилась  к  оценке  петровской

реформы... Реформа Петра  становилась  центральным  пунктом  нашей  истории,

совмещавшим    в    себе    итоги    прошлого    и    задатки     будущего». 

Оформившиеся  в 30—40-е гг. XIX в. два различных  подхода к оценке  петровских

реформ  и  отечественной  истории  в  целом  обычно  связывают  с  традициями

славянофильства, отстаивавшего мысль  об  особом  пути  развития  России,  и

западничества, основанного на идеях общественного прогресса,  закономерности

которого  одинаковы для всех народов (по крайней  мере, в рамках  христианской

цивилизации).    Противопоставление    западнических    и    славянофильских

общественных  идеалов очень схематично; на самом деле внутри каждого из  этих

течений существовали весьма различные  трактовки  философских  и  социальных

проблем, причем  некоторые  мыслители,  причисляемые  к  разным  (на  первый

взгляд  противостоявшим  друг  другу)  группам,  сходились  во  многих  своих

суждениях.

Тем не менее, с известной долей упрощения  можно утверждать, что  славянофилы

воспринимали  преобразования  Петра  I   как   искусственное   вмешательство

государственной власти в  ход  общественного  развития,  как  насильственное

перенесение на  русскую  почву  чужеродных  идей,  обычаев  и  установлений;

западники же исходили из того, что Петр затеял  и  осуществил  полезное  для

страны  дело, ускорив ее развитие и ликвидировав (или уменьшив)  «отставание»

России  от Европы. Понятно, что в крайних своих  выражениях  и  западническая

концепция «прогрессивности»  петровских  реформ,  и  славянофильская  теория

«искусственного разрыва» в развитии страны грешат преувеличениями.

Абсолютизация  любого   научного   суждения,   признание   его   единственно

правильным  препятствует изучению и пониманию  исторической  действительности.

Но из этого вовсе не следует, что нужно  вовсе отвергнуть и  славянофильскую,

и западническую  оценку того, что произошло в России в конце  XVII  —  начале

ХУ1Й в. Просто  необходимо  помнить о неоднозначности проявившихся  тогда

тенденций  духовного,  политического  и  социального  развития  общества,  о

сложных взаимосвязях этих тенденций с предшествующей и последующей эпохами.

Мнение  о том, что Петр привнес в русскую общественную жизнь не  свойственные

ей  ранее  черты,  создал  принципиально  новый  государственный  аппарат  и

впервые приобщил русских к достижениям  западной цивилизации,—  это  расхожее

мнение  сильно упрощает проблему  и  основано  на  произвольных,  далеких  от

фактов  оценках допетровского времени. Очень многие из тех черт  общественных

отношений,  культуры  и  быта,  которые  стали  особенно  заметны  в   эпоху

преобразований, были известны в России и прежде.

Политические  и  социальные  неурядицы  начала  XVII  в.  сильно   подорвали

уверенность  подданных  московских  царей  в  непогрешимости  отечественного

государственного  устройства.  Пренебрежительно-высокомерное  или  опасливо-

настороженное отношение ко всему чужеземному  и  нетрадиционному  продолжало

существовать, но уже  не  было  ни  всеобщим,  ни  безусловным.  По-прежнему

сильна  была тяга  к  «старине»;  так,  изменой  обычаю  объяснял  несчастья,

постигшие  Русскую  землю  в  Смутное  время,  дьяк  Иван  Тимофеев,   автор

написанного при  царе  Михаиле  исторического  повествования  под  названием

«Временник». Однако уже в царствование первого  Романова намечается и  другая

тенденция: не отказываясь от  традиционных  способов  устроения  общества  и

государства, перенимать отдельные  западные  достижения.  По  словам  В.  О.

Ключевского, в XVII в.  «правительство  стало  обращаться  к  иноземцам  для

удовлетворения   наиболее   насущных   материальных   своих    потребностей,

касавшихся  обороны  страны,  военного   дела,   в   чем   особенно   больно

чувствовалась отсталость»73. То же стремление  было  присуще  и  Петру,  для

которого  обращение  к  западному  опыту  стало  средством  решения   вполне

практических   вопросов    военного    строительства,    снабжения    армии,

строительства флота.

Использование иностранцев на военной службе было' не редкостью даже  в  XVI.

в.,  когда,  например,  чужеземцам  поручали  пушкарское  дело.  В  XVII  в.

подобная  практика расширилась. Уже около 1630  г.  служившие,  царю  Михаилу

иноземные полковники Лесли и Фандам занимались вербовкой солдат в Европе.  В

1632 г., когда  шла Смоленская война с Польшей,  в русской  армии  было  шесть

пехотных  полков иноземного строя. В 1647 г. был  отпечатан  составленный  по

западным  образцам  воинский  устав  («Учение  и  хитрость  ратного  строения

пехотных  людей»).  Голландские  мастера  организовывали  в  Москве  пушечный

завод, а  позднее  участвовали  в  строительстве  первого  русского  военного

корабля «Орел» (1669; в 1670 г. был сожжен казаками Степана Разина).

Как видим, и мысль о строительстве русского флота  возникла  еще  до  Петра;

точно так  же еще при Алексее Михайловиче (1645—1676)  была  вполне  осознана

стратегическая  и хозяйственная значимость балтийских берегов  и  гаваней.  В

1662 г. русская дипломатия  пыталась  (правда,  безуспешно)  договориться  с

властями  Курляндского герцогства о размещении в его портах  русских  военных

кораблей,

Русь не жила в изоляции от европейских воздействий  даже во времена  монголо-

татарского  владычества; затрудненные  в  ту  эпоху  связи,  прежде  всего  с

Византией, не прерывались. После Флорентийской  унии и  турецкого  завоевания

Константинополя (1439 и 1453; см. главу 6) активно развивались  отношения  и

с  другими  европейскими  странами,  уже  не  только   иноязычными,   но   и

чужеверными. При Иване IV  близ  городских  стен  Москвы  возникла  Немецкая

слобода (немцами на Руси обычно называли и  англичан, и голландцев, а  иногда

всех    иностранцев    вообще).    Создание    специального,    относительно

изолированного  поселения  для  выходцев  из  Европы  свидетельствовало  и  о

заинтересованности  русского правительства в развитии связей с Западом,  и  о

настороженном  отношении  к  «латинянам»  и  «Люротам»  (т.  е.   католикам,

использующим  латинский  язык  в  богослужении,  и  протестантам,  в  которых

русские,   не   вдаваясь   в   тонкости   европейской   Реформации,   видели

последователей  немецкого преобразователя Церкви Мартина Лютера).

Антипольские    и    вообще    националистические     настроения,     весьма

распространенные  в  первой  половине   XVII   в.,   конечно,   ограничивали

возможности полноценного культурного диалога  с Западом, но диалог  этот  все

же продолжался. При Михаиле Федоровиче иностранцам  вновь запретили  свободно

селиться  в Москве и строить свои "храмы в пределах  городских стен  (1643);

ранее возведенные  кирки (так  русские  называли  протестантские  церкви,  от

нем. «die Kirsch») велено было снести. Опять возникла  Немецкая  слобода  на

реке Яузе — та самая, где любил бывать молодой Петр.

Двойственное  отношение  к  западному  опыту  в  XVII  в.  особенно  заметно

проявлялось  в  сфере  культуры  и  образования.  Несмотря   на   сдержанное

восприятие  Церковью западной учености, в Московском  государстве  переводили

и  печатали  книги  европейских  авторов.  В  начале  царствования   Алексея

Михайловича  из  польских  владений  были  выписаны  ученые   западнорусские

православные  монахи  Епифаний  Славинецкий,  Арсений  Сатановский,  Дамаскин

Птицкий;  в  их  задачу  входил полный  перевод Библии  с греческого   на

церковнославянский. Славинецкий и другие монахи переводили  также  различные

энциклопедические   сборники   и   ученые   трактаты;   вызывавшие   интерес

образованных  москвичей.

Западнорусские  земли (Украина и Белоруссия), входившие в XVII  в.  в  состав

Речи Посполитой74, играли большую роль  в  ознакомлении  Московской  Руси  с

европейскими  достижениями. Близость языка, общность культуры и  веры  делали

менее  подозрительными  те  книги  или  нововведения,  которые  Великороссия

получала  при  посредстве  украинцев  и  белорусов  (несмотря  на   сомнения

московитов, связанные с «латинской порчей»  западнорусского  православия,  т.

е.  с   католическим   влиянием).   Украинская   и   белорусская   культура,

перерабатывавшая  и  синтезировавшая  как  древнерусские  традиции,  так   и

влияния католического  Запада  и  греческого  православного  Востока,  тесна

взаимодействовала при этом с культурой московской, великорусской.

Это взаимодействие с  «ополяченными»  русскими  и  с  Польшей;  вообще  было

особенно  интенсивным, именно в XVI— XVII вв. Культурным связям не мешали  ни

взаимная  враждебность, ни почти постоянные войны Московского  государства  с