Алхимия

в буржуазном обществе». В этом тексте он интерпретирует золото (деньги) как  средство метаморфозы человека, «всеобщего извращения индивидуальностей». Золото (деньги) выступают как «химическая  сила общества» [7].

Если следовать за образом, созданным  Марксом, можно рассматривать алхимию  как номиналистично-реалистический парафраз товарно-денежных отношений  домонополистического капитализма. В  свою очередь, анализ товарного обращения,

данный Марксом, позволяет прояснить  идейно-понятийный статус самой алхимии, подвигнувшей в числе социокультурных  реальностей к радикальной исторической реформации средние века — эту  более чем тысячелетнюю удивительно  устойчивую и

консервативную культуру. Золото и  впрямь становится всесильным магистерием. Таков механизм «общественно-экономической» модернизации алхимии. «Вырванная из средневековой культуры, алхимия может предстать почти новой химией, а химик —

человеком с ренессансным, более  того, буржуазно-индивидуалистическим мировоззрением» [7].

Существуют и психологические  интерпретации. У Карла Густава  Юнга алхимия, «воспарив» над средневековьем, предстает как некий внеземной  «архетип», как извечный алхимический пласт «коллективного бессознательного». Юнг a priori

утверждает «архетипичность алхимического  символа, снимая движение предмета в  истории, а с ним и историчность мышления» [8].  

 

 

 

Несмотря на мировоззренческие притязания алхимии, созидающей собственный космос в подражание христианскому мироустройству, главное дело алхимика — пусть  не всегда в прямом смысле — златоделие. Во всяком случае, «практика во имя  достижения благоденствия на этой земле» [2].

Роджер Бэкон (XII в.) говорит о  собственном деле так [1]: «Алхимия есть наука о том, как приготовить  некий состав, или эликсир, который, если его прибавить к металлам неблагородным, превратит их в совершенные  металлы…»

Философский камень существует для  трансмутации неблагородного металла  в благородное золото, для создания эликсира долголетия, здоровья, вечной жизни — царства благодати. «Алхимия — это гигантский философский  камень, преобразующий

неблаго во благо» [2].

Философский камень — и цель, и  средство. Золото — цель и средство. Алхимический космос — цель, золото – средство, и в то же время  наоборот, золото добывается только посредством  создания особого алхимического  космоса [1]. Но в любом случае

это практика во имя земного, материального  и морального блага. «Я даю Мастеру  столько серебра и золота, чтобы  он не был беден» [9].

Дух же остается по ту сторону алхимии, он цель и объект официального, «магистрального» средневековья. «Акцент на практику в алхимии и акцент на дух в  магистральном средневековье не подлежит сомнению. Акценты эти —  разноименные

полюса исторически определенной культуры. Они — взаимодополняющие  корреляты в

целостной средневековой культуре» [2].

В свете этого возникает еще  одна интерпретация алхимии как  посредника между средневековым  ремеслом и теологическим умозрением.Уникальный характер изделий средневекового мастера неотделим от средства труда

как собственности мастера. Философский  камень, ставший средством труда  в трансмутационной практике алхимика, есть одновременно и цель его труда, и в некотором смысле и сам  алхимик, трансформирующийся в бога. Средство,

воплотившись и очеловечившись, становится целью; цель, приобретая вид  изделия, становится средством.

Алхимия в парадоксальном виде схватывает средневековое природознание в  его целостности, ориентируя его  на земные практические дела, осуществляя  единение средневековой схоластики и ремесла вопреки (и благодаря) их оппозиции. Это

единство (или кажущееся единство), сталкиваясь с миром веществ, раздваивается на декоративный, пустотельный опыт и приземленную теорию, данную в виде примеров-рецептов. Именно в этом и состоит принципиальное отличие алхимии от

химии нового времени. Возможно, именно в результате взаимодействия средневековой  схоластики и ремесла в алхимии  появилась новая научная химия XVII–XVIII веков [2].

Можно рассматривать алхимию и  как практическое златоделие, в формах и терминах которого осуществляется духовная цель (она же и средство) строительства космоса. Космостроительство же в некотором роде тождественно самостроительству. В этом

смысле алхимия есть реализация ремесленного идеала, то есть неотделимости живой способности производителя от форм бытия, содержания и возможностей орудия его труда. Вместе с тем сам этот космос мыслится как вещь-средство, и поэтому эта

даже чисто «духовная» цель тоже глубоко практична. Однако, алхимическая практика — практика лишь при условии  дополнительной

противопоставленности официально-средневековому умозрительному природознанию. Вне  этого противопоставления нет и  алхимии. «Стоит оторвать опытную алхимию  от умозрительного природознания, алхимия как историческая реальность перестает

существовать. Тогда-то и легко  увидеть в такой «алхимии»  прямую предшественницу научной  химии, научной химической технологии» [2].  

 

НАУЧНОЕ НАСЛЕДСТВО АЛХИМИИ

Называть алхимию лженаукой  было бы несправедливо. Она никогда  не была наукой, а сама себя именовала  искусством. Но алхимия всегда была чем-то больше, нежели просто спекулятивным  искусством: она была также и оперативным  искусством. Д.И.Менделеев справедливо  отметил, что алхимикам «…наука  обязана первым точным собранием  алхимических данных. Поверхностное  знакомство с алхимиками часто

влечет за собой невыгодное о  них мнение, в сущности, весьма неосновательное… Только благодаря запасу сведений, собранных алхимиками, можно было начать действительные научные изучения химических явлений» [10].

Очевидно, что нет настоятельной  необходимости углубленно заниматься анализом алхимических текстов для  того, чтобы уточнить практические завоевания алхимии в познании природы.

Английский алхимик Роджер Бэкон  говорит об алхимии, не замыкая ее только на злато- и среброделии как о науке «о том, как возникли вещи из элементов, и о всех неодушевленных вещах: об элементах и жидкостях, как простых, так равно и

сложных, об обыкновенных и драгоценных  камнях, о мраморе, о золоте, о  прочих металлах; о видах серы, солях  и чернилах; о киновари, сурике и  других красках; о маслах и горючих  смолах, находимых в горах, и о  бессчетных вещах, о коих ни

словечка не сказано в Аристотелевых  творениях» [1].

Древняя химия — это магическая, но вместе с тем и ремесленная  деятельность. Бэкон обособляет практическую составляющую алхимии, которая «учит  изготовлять благородные металлы  и краски и кое-что другое с  помощью искусства лучше и

обильнее, чем с помощью природы» (не к тому ли стремятся и современные  химики?). И именно эта часть «утверждает  умозрительную алхимию, философию  природы и медицину» [2].

Дохристианские химико-технические  рецепты — надежное руководство  для золотых дел мастеров, рудознатцев  и металлургов, изготовлявших разные сплавы и амальгамы, металлические  покрытия, металл для оружия и инструментов. Изготовление цветных

стекол и эмалей, светопрочных красок для окрашивания тканей — все  это несомненный успех древнего химико-технического мастерства. Арабский алхимик Гербер подытожил известные  до него теоретические химические знания, добытые в недрах ассиро-вавилонской, древнеегипетской, древнегреческой  и раннехристианской цивилизаций.

Багдад на Ближнем Востоке и  Кордова в Испании — центры арабской учености, в том числе  и алхимической. Здесь в рамках арабской мусульманской культуры усваивается, комментируется и толкуется на алхимический лад учение великого

философа греческой античности Аристотеля, вырабатывается фундамент  алхимии, пришедшей в Европу в  конце XI – начале XII столетия. Именно на Западе алхимия становится вполне самостоятельной с собственными целями и теорией.

По Аристотелю, как его понимали средневековые христианские мыслители, все сущее составлено из четырех  первичных элементов (стихий), объединяемых попарно по принципу противоположности: огонь — вода, земля — воздух. Сами элементы

понимались как универсальные  принципы, материальная конкретность которых сомнительна, если не целиком  исключена. В основании же всех единичных  вещей (или частных субстанций) лежит  однородная прочная материя. В переводе на алхимический

язык четыре аристотелевых начала предстают в виде трех алхимических начал, из которых состоят все  вещества, в том числе и семь известных в то время металлов.

Начала эти такие: сера (отец металлов), олицетворяющая горючесть и хрупкость, ртуть (мать металлов), олицетворяющая металличность и влажность. Позднее, в конце XIV века, вводится третий элемент  — соль, олицетворяющий твердость.

Изменение образующих начал предполагает возможность превращения (трансмутации) одного металла в другой. «Алхимия есть непреложная наука, работающая над телами с помощью теории и  опыта и стремящаяся путем  естественного соединения превращать

низшие из них в более высокие  и более драгоценные видоизменения. Алхимия научает трансформировать всякий вид металлов в другой с помощью специального средства» [11].

Одна из великих аксиом гласит: «Во всем есть семена всего», хотя в  простых процессах природы они  могут оставаться скрытыми многие века или же растут чрезвычайно медленно. Есть два метода, посредством которых  может быть обеспечен

рост. Первый — это природа, второй — искусство, и посредством этого  искусства результат достигается  за сравнительно короткое время, тогда  как природе для этого требуется  бесконечно много времени. Алхимик  как истинный философ, желающий

осуществить Великую Работу, согласует  свой метод с законами природы, осознавая, что искусство алхимии есть просто метод, скопированный у природы, но с помощью некоторых секретов формула в значительной степени  укорачивается, а процесс

существенно интенсифицируется. «Алхимия, таким образом, может считаться  искусством увеличения и приведения в совершенное состояние уже  имеющихся процессов. Природа может  осуществлять желаемые ею цели, или  же из-за

разрушительного воздействия одного элемента на другой она может этого  не делать. Но с помощью истинного  искусства Природа всегда достигает  своих целей, потому что это искусство  не подвержено ни трате времени зря, ни вандализму стихийных

реакций» [10].

Итак, каждый металл уже a priori содержит золото. С помощью соответствующих  манипуляций, но главным образом  с помощью чуда, несовершенный  тусклый металл может быть превращен  в совершенное блестящее золото. «Целое переходит в целое» —

принцип глубоко алхимический по своей  природе. В общем-то, это ничего общего с наукой не имеет, но на этом пути накапливался богатейший опытно-химический материал: описание новых соединений, подробности  их превращений.

Западноевропейская алхимия дала миру несколько крупных открытий и изобретений. Именно в это время  получены серная, азотная и соляная  кислоты, царская водка (в результате поисков универсального растворителя), поташ, едкие щелочи, соединения

ртути и серы, открыты сурьма, фосфор и их различные соединения, описано  взаимодействие кислоты и щелочи (реакция нейтрализации). Алхимикам  принадлежат и великие изобретения: порох, производство фарфора и каолина. Эти опытные данные и

составили экспериментальную основу научной химии. Для полноты картины  следует отметить, что ремесленная  химия оказывается

включенной в алхимию, но в качестве фона, на котором осуществляется иная цель: не утилитарная, как в ремесленных трактатах «Пиротехния» Бирингуччо (XV – XVI вв.) и «О горном деле» Агриколы (XVI в.), а глобальная, «направленная на

построение алхимического универсума как образа культуры» [1].Здесь частный  неписанный опыт практика становится универсальным описанным опытом алхимика. В регламентированных сосудах, обогреваемых регламентированным огнем

осуществляется регламентированное совершенствование вещества и, вместе с тем, самосовершенствование алхимика.

Осуществляется конструирование  идеализированного предмета. Это  ведет, с одной стороны, к теоретическому осмыслению химического ремесла, с  другой — воплощает под влиянием этого ремесла бесплотное алхимическое теоретизирование. В этом и

состоит главный гносеологический урок, преподнесенный алхимией химии  Нового времени. Органическое объединение  живой эмпирии мистиков с формально-логическим инструментарием схоластов - генетическое начало науки нового времени; начало,

преувеличенно нелепо изображенное алхимией. Основоположение Гермеса Трисмегиста — «То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И все это для того, чтобы свершить чудо одного-единственного» [12] —

осуществляется у Джордано Бруно  в пантеистической идее сплошности всего как природного: «…природа  более чем присутствует, она внутренне  присуща вещам. Она ни от чего не отличается, так как ничего не отличается от бытия… Природа сама

приходит к единому, ибо не существует как бы нисходящего свыше подателя форм, который как бы извне образовывал вещи и давал им порядок». Позитивный вклад алхимии, воспринятый новой химией, предстает второстепенной,

хотя и единственно неоспоримой  вещью. Этот вклад представляет собой  опыт рецептурных формаций и ремесленной  технохимии, ассимилированной алхимией и через нее пущенный в научно-технический  обиход. 

 

 

 

Изучение исторической трансформации  «псевдоаристотелевых» алхимических первоначал свидетельствует о их двойственной природе, обещающей взаимные переходы элементаризма и квазиатомизма («стихий» и «атомов») в средневековой теории познания. Имя и вещь (вещество) и слиты, и разведены в одном термине.