Рецепция института частной собственности

Забывается также, что и западная христианская позиция  также придерживается этих принципов. В общих чертах она выражается высказыванием Фомы Аквинского, что  только Бог – Господин всех вещей. Католическая церковь в 1981 г., констатируя  глубочайший кризис христианского  мировоззрения, отразила его опасность  в энциклике «Laborem exercens», в котором  папа Иоанн Павел II отметил, что “учение  церкви никогда не понимало собственность  таким образом, чтобы она могла  стать причиной социального контраста  по отношению к труду. Собственность  приобретается, прежде всего, трудом и для того, чтобы она служила труду”. Собственно, западная правовая философия и основывается на этом принципе трудовой собственности.  

Зачастую при этом научная среда не стесняется демонстрировать, как она презирает отсталый, дремучий русский народ, отрицающий идеи частной  собственности.  

Например, О.Г. Рюмкова  размышляет о приватизации и русском  народе так: «Миф о приватизации как  средстве создания изобилия предполагал  борьбу с монополизмом, создание нового слоя хозяев, повышение производительности труда, улучшение социально-психологического климата в обществе, улучшение  материального положения рядовых  граждан. Стал действовать лозунг быстрого накопительства, соответствующий национальному  архетипу отношения к труду такого героя русских сказок, как Иванушки дурачка и большинство бросилось  делать деньги, разоряясь, богатея и  т.д. Сейчас этот призыв уже не работает. Рынок насыщен и открыть новое  предприятие не просто, а заработать сразу много уже не получится. Теперь нужно трудиться в поте лица годами, чтобы достичь определенного  уровня»[45]. 

Не могу не привести просто потрясшее меня своей научностью доказательство тезиса благости частной  собственности: «Обращаясь к примеру  сытой и благополучной Америки, мы не можем не согласиться с тем, что черты дружелюбия, доброты, взаимопомощи, радушия присущи этой нации. Ее граждане доказали свою жертвенность во имя  спасения близких. Наглядный трагический  пример – события сентября 2001 года, когда в результате чудовищного  террористического акта полицейскими, пожарными и обычными гражданами были проявлены чудеса героизма. Их не испортило благополучие. Даже имея злобный характер, человек, не нуждаясь материально ни в чем, не будет  представлять для общества опасность. И, наоборот, даже при ангельском характере  нужда и бедность заставляют человека идти на преступление, заглушают в  нем разум и любовь»[46]. Этот же автор делает и следующее «открытие»: «Частная собственность является человеческим инстинктом, который нельзя отнимать, но необходимо научить человека властвовать  над ним в духе высокой нравственности»[47]. 

С.П. Федорченко приходит к выводу, что в «русской традиции сформировалось инфантильное отношение  к собственности, и не только чужой, но и своей». Этот «факт», по его мнению, объясняется тем, что в Российской империи установилась парадигма  экстенсивного развития вначале  аграрного комплекса, а затем  промышленного. В результате этого  складывалось ложное представление  о неистощимости природных ресурсов, повлекшее их расточительное и нерациональное использование[48].  

А.В. Куликова цинично  «констатирует»: «Появление нового института  в обществе сопряжено с возникновением и новых социальных ролей. Степень  освоения социальной роли собственника, осознания себя собственником зависит  от степени формирования правовой культуры. Далеко не все понимают смысл и  значение приобретенных прав. До сих  пор остаются важными физические, а не юридические характеристики объекта. Другими словами, ощущение, что ты действительно чем-то владеешь, что ты собственник, приходит лишь после того, как человек вселяется в квартиру. А прописка и счет за квартиру на имя владельца рассматриваются как доказательство прав на данную собственность, а иногда и более весомым свидетельством, чем оформленный в учреждении юстиции документ. Собственники с невысоким уровнем правовой культуры еще не воспринимают институт частной собственности как важное экономическое и социальное образование. Регистрацию своих прав на собственность они рассматривают лишь как процедуру, без которой невозможно осуществить куплю-продажу недвижимости, но в которой нет особой необходимости, а система регистрации создает только к этому препятствия. Люди с более высоким уровнем правовой информированности, грамотности рассматривают частную собственность как институт, необходимый и определяющий жизнь общества. Система регистрации прав на недвижимое имущество воспринимается как гарант прав на собственность. В сознании населения существует смутное представление о системе прав на недвижимость, складывается двойная картина восприятия системы. С одной стороны, одни считают, что юридическую силу имеет только документ, выданный в органах юстиции. С другой стороны, напротив, существует мнение, что именно нотариальное заверение выполняет все юридические функции, и в свидетельстве, выданном органами регистрации, нет необходимости. Не ясен также вопрос об ответственности в случае признания сделки недействительной. Существование противоположных и противоречащих друг другу точек зрения является следствием недостаточной информированности граждан, на что влияет и неграмотность в юридических вопросах, неспособность и даже нежелание во всем разобраться, стремление переложить всю ответственность за решения на агентство по недвижимости»[49].  

Другой исследователь, Д.И. Голушков, уповает на то, что  институт собственности сформирует гражданское общество в России. Он начинает издалека: «Правовое государство  должно быть формой гражданского общества, а не превращаться в самоцель. Необходимо, следовательно, иметь сильное, жизнеспособное, свободолюбивое общество, которое в  состоянии не допустить узурпации  власти, защищаться и оказать сопротивление, дать действенный отпор любым  антидемократическим, авторитарным посягательствам, в том числе со стороны государственной  и муниципальной власти. Для этого  надо восстановить правовые начала в  экономике, т.е. осуществить реальный переход к рынку (а не этатизацию) собственности; создание многообразия форм собственности должно быть первоочередным делом человека, а не бюрократическое  огосударствление; нужно снять отчуждение человека от хозяйства, восстановить право  и чувство человека-хозяина»[50]. 

Приведенные выше высказывания представителй российского научного мира пронизаны пренебрежением к  русскому народу и к существующей в течение веков российской правовой ментальности. Данная тенденция корнями  уходит в XIX век. Это связано с  тем, что на протяжении всего XIX столетия в русском правоведении также  конкурировали две тенденции: системная  интервенция европейских политико-правовых взглядов и постепенное отторжение русской правовой культурой институтов и духа заимствований Россией  чужеродного права. В качестве одной  из отличительных особенностей русской  юриспруденции можно назвать  ее неразрывную связь с более  развитой правовой мыслью стран Западной Европы. Подавляющая часть продукции  русского правоведения, как публицистического, так и научного характера, была интерпретацией западных либеральных концепций права и государства. Русское дореформенное правоведение, представленное в основной части естественно-правовой и историческими школами, выполняло роль переносчика западного институционализма в политико-правовую жизнь России и поэтому оказалось весьма поверхностным для российской правовой культуры[51]. 

Так, рассматривая русскую  правовую ментальность, один из авторитетных российских ученых, В.В. Алексеев, пишет  следующие строки: «Беда еще и  в том, что народу, особенно крестьянству, которое до середины ХХ в. составляло большинство населения страны, было чуждо понятие частной собственности, прежде всего на землю, как основное условие его существования. Землю  крестьяне считали Божьей и расценивали  как общее достояние тех, кто  ее обрабатывает»[52].  

Конечно, данная негативная оценка – «беда» – для российских правоведов обусловлена отнюдь не спецификой российской культуры, а тем, что российская правовая ментальность радикально отличается от западной. Известно, что подобная «беда» характерна и для других обществ, в том числе и так называемых передовых, но там это таким словом вовсе не именуется. 

Такая характеристика – «беда» – в отношении российской правовой культуры устойчиво укоренилась  в современной российской прозападной  литературе. Вот мнение исследователя  Д.И. Люкшина о крестьянстве XIX в.: «Многие конфликты возникают  из-за того, что крестьяне той  или иной деревни считают некое  имущество, как движимое, так и  недвижимое, «своим». Это при полном отсутствии правосознания и неукорененности  в общественном менталитете понятия  «частной собственности». Базой крестьянского  ощущения собственности, как и всего  общинного уклада, служит традиция, время, в течение которого крестьяне  пользовались тем или иным имуществом»[53]. 

Известно, что попытки  сделать из русского крестьянства частного собственника предпринимались еще  П.А. Столыпиным. В литературе отмечается, что правительство П.А. Столыпина  в начале ХХ века решительно начало осуществлять передачу общинных земель в частную собственность крестьянам. Реформа включала целый комплекс правовых мер, главная задача которых  заключалась в высвобождении  крестьянина от общинной зависимости. Столыпинская аграрная реформа создала  личную собственность за счет общинной, причем это правительство не посчиталось  ни с интересами, ни с правами  общины, ни даже с тем, насколько  хозяйства этих личных собственников  окажутся жизнеспособными[54]. Позиция  Петра Столыпина, основываясь на принципе незыблемости частной собственности  на землю, в том числе и помещичьей собственности на землю, натолкнулась на активное сопротивление крестьянских депутатов Думы в связи с тем, что идея частной собственности  на землю отторгалась крестьянской культурой[55].  

Переход к капитализму  в России произошел относительно мирным путем, через проведение известной  крестьянской реформы. При ее реализации постарались учесть интересы всех 107 тыс. владельцев крепостных крестьян, не случайно Россия была последней  страной в Европе, где было упразднено крепостное право. В процессе урегулирования земельного вопроса крестьяне потеряли примерно пятую часть своих земель так называемые отрезки. Всего вышло из крепостной зависимости 22,5 млн. помещичьих крестьян, из которых около 3 млн. крестьян, в основном бывшие дворовые, вообще не получили земли. 500 тыс. крестьян (так называемых ревизских душ) получили только дарственный надел, всего лишь четвертую часть высшего надела, но без его оплаты. Остальные крестьяне, то есть подавляющее их большинство, было переведено на так называемую выкупную операцию, в соответствии с которой они должны были оплачивать в течение 49 лет стоимость своей земли. Эта операция была прекращена под влиянием революции 1905 г. с 1 июня 1907 г. Вместе с тем, переход к капитализму в России был в действительности лишь относительно мирным 1861 г. – год крестьянской реформы – дал невиданное в России XIX в. число крестьянских выступлений[56]. Известно, что за период с 1826 по 1849 гг. было 1771 выступление[57]. 

Реформаторы не учитывали  тот факт, что для крестьян собственность, нажитая чужим трудом, вроде господской и поповской, считалась «подозрительной», в связи с чем не являлась неприкосновенной. Крестьяне считали возможным  пользоваться ей втайне от господ[58]. В 1917 г. как следствие этого мировоззрения  был рожден слух о том, что для  того, чтобы стать собственником  земельного участка, необходимо физически  уничтожить “своего” помещика.  

Молодые ученые, проникнутые  иной правовой ментальностью, рассуждают уже совсем по-другому. Достаточно привести в качестве примера выдержку из диссертационного исследования И.О. Князева. Он пишет  следующее: «Часто можно услышать, что  мы сказочно богатая страна, но при  этом очень бедно живем. Причина  этого заключается, по-моему, в том, что огромная часть населения  не кормит сама себя, а висит на шее  государства, которое, в свою очередь, боится к этим ресурсам собственный  народ допустить. <…> На мой взгляд, следует вернуться к практике Столыпина, ведь мы используем ничтожно малый процент земли и леса. Сейчас люди не поедут в Сибирь, чтобы  купить землю. Ее у нас никто не берет бесплатно, очень много  законов о том, что и как  надо с ней делать, а чего нельзя, причем возникает ощущение, что земля, проданная на таких условиях и  с такими законами, это вообще не частная собственность. Лесные угодья и землю на расстоянии более 50-70 км от города надо раздать в частную  собственность по максимально простой  схеме. Частная собственность священна и может быть отторгнута только в  результате крайне сложных судебных процедур. На таких условиях – чтобы  работать, самим себя кормить и  ни от кого не зависеть – поедут многие. Не только русские, но это и хорошо. Можно формировать квоты, управлять  миграцией. Главное условие –  частная собственность на землю  бесплатно и навсегда. <…> Надо дать возможность людям легально пользоваться всем этим богатством. Хозяевами  они станут очень быстро. Государство  как хозяин все равно проиграет. Оно не сможет возле каждого дерева поставить по милиционеру. Надо преодолеть практику социалистического отторжения человека от всего, что связано с  чувством хозяина, собственности»[59].  

Наивность и жестокость подобных рассуждений зачастую поражает. Хорошо хоть прямо не предлагается ввести заодно и практику «столыпинских  галстуков»… Такой вот социал-дарвинизм  в российской обертке. 

Российские исследователи, желая идти в русле государственной  идеологии о «тупости» русского народа, в частности крестьянства, прибегают к различным фантазиям, не основывающимся на каких-либо научных  доказательствах.