Сократ: его жизнь и учение

 утилитаризма  и эвдемонизма. Кроме того, из  его  тезиса  о  добродетели  как

 знании  легко было сделать вывод о  полезности познания самого себя и  других,

 о  возможности  избежать  ошибок  и  неудач   на   почве   осознания   своих

 способностей  и сил. Тем не менее не вызывает сомнения, что  Ксенофонт  понял

 Сократа узко и чрезмерно утилитарно. Ведь если бы философ, у  которого,  как

 известно, слова не расходились с делами,  придерживался  позиции  этического

 утилитаризма,  то  наверняка  Сократ  не  нашел  бы  ничего   лучшего,   как

 приспособиться  к обстоятельствам своего времени.

 Между  тем  Сократ  в  своей  деятельности  менее  всего   исходил   из

 соображений  собственной  выгоды  и  пользы,  не  считался   ни   с   какими

 обстоятельствами  и, веря в правоту своего дела, сознательно  обрекал себя  на

 «несчастье». 

 Очевидно, что в дельфийское «Познай  самого себя» Сократ вкладывал более

 широкое  содержание  и  более  глубокий  смысл,  чем  это   представлено   у

 Ксенофонта. Самопознание в устах древнего  философа  означало  прежде  всего

 познание  человеком своего внутреннего мира, осознание того, что  осмысленная

 жизнь, духовное здоровье, гармония внутренних сил и внешней деятельности,

 удовлетворение  от нравственного поведения составляют  высшее  благо,  высшую

 ценность. С этой ценностью не сравнимы никакие  знания, какими  бы  полезными

 они ни были. 

 Из  этого же диалога мы узнаем, что  Сократ,  отвергая  ряд  определений

 благоразумия,  подверг  критике  определение   Крития,   согласно   которому

 благоразумие  означает  то  же  самое,  что  и  дельфийская  надпись,  т.  е.

 «познание  самого  себя».  Эта  критика  на  первый  взгляд   представляется

 довольно  неожиданной  со  стороны  того,  кто  сделал  самопознание  главным

 моментом  своего учения. 

 Но  это только на первый взгляд. На самом  деле Сократ отвергает не  идею

 дельфийского  наставления,  а  ее  истолкование,  предложенное  Критием.  Из

 рассуждений Крития следует, что самопознание ценно  потому, что оно  приводит

 к выяснению  способностей самого себя и других, устанавливает уровень  знаний

 и степень  компетентности каждого,  дает  возможность  правителям  определить

 место  того  или  иного  гражданина  в  системе  полиса,  словом,  позволяет

 рационализировать все стороны общественной  и  государственной  жизни,  т.е.

 ведет  к  созданию  рационально  организованного  общества,  основанного  на

 знаниях  о  человеке  и  обществе,  на  науке  об  управлении  обществом   и

 человеком. 

 Сократ,  возражая  Критию,  говорит:  «Таким  образом  рассудительность

 хорошо  устроила бы и домашние дела, хорошо управляла бы  и  городом  и  всем

 другим, чем свойственно  ей  управлять:  потому  что  там,  где  заблуждения

 устранены  и  все  делается  справедливо  и  рассудительно,  люди,  подобным

 образом настроенные, живут хорошо и благополучно,  а  живущие  благополучно,

 счастливы. Не это ли, Критий, мы имеем в виду,  говоря  о  рассудительности,

 как о великом благе?» — «Именно  это...» — «Пожалуй, мы нехорошо сказали».  —

 «Почему?»  —  «Потому, что мы  легкомысленно  признали  великим  благом  для

 людей, если бы каждый из нас делал, что  знает,  и  предоставлял  бы  другим

 знающим делать то, чего сам не знает».  —  «Так  это  нехорошо?»  —  «Думаю,

 нехорошо». — «Ты, Сократ,  говоришь  поистине  странности».  —  «И  мне  так

 кажется... Впрочем, если  бы  нами  непременно  управляла  рассудительность,

 понимаемая  так,  как  мы  ныне  ее  определили,  то  она  реализовалась  бы

 сообразно знаниям (а не так, как это имеет  место теперь): тогда  не  обманул

 бы  нас ни кормчий, который только носит  это имя, а не  заслуживает  его,  ни

 врач, ни военачальник; тогда не укрылся  бы от нас никто, приписывающий  себе

 такое знание, какого он не имеет.  А  через  это  положение  дел  наше  тело

 пользовалось  бы лучшим здоровьем, чем ныне; мы спасались  бы от  опасности  и

 на  море и на войне; у нас и посуда, и одежда, и обувь, и все  вещи  были  бы

 изготовлены искусно, ибо нам служили бы истинные мастера. Даже  если  бы  ты

 захотел, чтобы прорицание мы сочли также  знанием  будущего  и  поставили  бы

 под управление рассудительности, то и  тут мы избавились бы  от  хвастунов  и

 избрали  бы  истинных  прорицателей,  которые  действительно   предсказывают

 будущее. Представляя человеческий род в  таком  состоянии,  я  признаю,  что

 поступали бы и жили бы сообразно со знанием, потому  что  благоразумие  было

 бы  на страже и не позволило бы, чтобы  незнание вмешивалось  в  наши  дела  и

 занятия. Однако  еще  не  можем  сказать,  любезный  Критий,  что,  действуя

 согласно  знанию, мы жили бы благополучно и были бы счастливы». 

 В ответ  на эту речь, полную тонкой иронии, Критий замечает: «Однако же,

 унижая  знание...  не  легко   найти   тебе   иную   полноту   благополучия,

 совершенство  счастливой жизни». «Но научи меня еще немногому,  —  продолжает

 Сократ  и спрашивает: — О каком знании, доставляющем  счастье,  говоришь  ты,

 Критий? Не о том ли, как шить обувь? Или  как  обрабатывать  медь,  шерсть  и

 другие  подобные вещи?» — «Вовсе не о  том»,—отвечает  Критий.  «Но  в  таком

 случае  мы отходим от тезиса, — говорит  Сократ,—  что  человек,  живущий  со

 знанием, счастлив. Эти  люди  живут  со  знанием,  а  тем  не  менее  ты  не

 признаешь  их  счастливыми».  Далее  серией  вопросов   и   ответов   Сократ

 заставляет  Крития признать, что «жить благополучно и счастливо — это  значит

 жить  не со знанием вообще и не со всеми  другими знаниями, а  только  с  тем,

 что относится к добру и злу».

 Иначе  говоря,  никакие  знания  и  никакие  навыки  сами  по  себе  не

 гарантируют благополучия и не  делают  человека  счастливым:  технические  и

 иные  знания «полезны» (т. е. приобретают  смысл и значение) в зависимости  от

 познания  добра и зла. Более того, и знание  добра и зла,  по  Сократу,  не

 является  подлинным благом, если оно  остается  только  голым  знанием  и  не

 ведет к «врачеванию  души»,  к  укреплению  ее  «здоровья».  Таким  образом,

 дельфийское  «Познай  самого  себя»  было  для   Сократа   признанием   души

 руководящим началом в человеке, призывом к  «заботе о  душе»,  к  осмысленной

 духовной  жизни, к воспитанию благородства духа. 

 «Ведь я только и делаю, что хожу и  убеждаю каждого из вас, и  молодого,

 и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но  о

 душе, чтобы она была как можно лучше». Философ был  непоколебимо  убежден  в

 том, что только на пути интеллектуального  и морального проникновения в  свое

 «я», в свой внутренний мир  возможны  самосовершенствование,  добродетель  и

 благая  жизнь.

 Сократовское  самопознание  своим  острием   было   направлено   против

 «всезнайства»  софистов  и  их  ориентации  на  внешний  успех,  против   их

 «техники» доказывать и опровергать любой  тезис,  даже  заведомо  ложный.  По

 мысли Сократа, приобретенные знания и  мастерство  («техника»)  в  какой-либо

 области деятельности, как таковые, еще не дают  блага  человеку.  Они  могут

 быть  использованы и во вред ему. Поэтому  нет  гарантии  относительно  того,

 как и в каком направлении они будут использованы. 

 Рассуждая в духе Сократа, можно сказать, что  «всезнайству» и мастерству

 софистов  не хватает самого главного — знания  человека,  носителя  знания  и

 мастерства.  Правда,   если   «знания   о   человеке»   свести   к   знаниям

 психологических  механизмов  человеческой  природы  и  использованию  их   в

 определенных (узкоэгоистических  и  политических)  целях,  то  в  этом  деле

 софисты  своим  мастерством  убеждать,  своей  «техникой»   воздействия   на

 аудиторию, красноречием и диалектическим (полемическим) искусством  достигли

 многого. И секрет их успеха  —  безразличие  к  истине,  индифферентность  к

 добру, равнодушие к человеку, к его нравственному  миру.

 «Многознайству» софистов Сократ противопоставил знание своего незнания,

 которое  свидетельствовало  отнюдь  не  о   его   скептицизме   или   ложной

 скромности, а о его  стремлении  к  более  глубокому  знанию,  к  отказу  от

 свойственного софистам накопления  разнородных  знаний,  пригодных  во  всех

 случаях   жизни.   По    Сократу,    софисты    знают    многое,    обладают

 энциклопедическими  знаниями. Но  их  знания  носят  раздробленный  характер,

 являются  частичными. Это, собственно, и не  знания,  а  всего  лишь  мнения.

 Раздробленность «знаний» (мнений) не позволяет им  задуматься  о единстве

 знания, о  различии  между  разрозненными  мнениями  и  пониманием;  софисты

 многое  «знают», но мало понимают: они  сведущи,  но  не  мудры.  Оно  так  и

 должно  быть, ибо мудрость, тождественная  пониманию,  не  сводится  к  набору

 знаний, к  множеству  мнений.  Вот  почему  платоновский  Сократ  в  «Пире»,

 указывая  на  отличие  подлинного  знания   (понимания)   от   мнения,   или