Фридрих Ницше

Иначе говоря, вся  работа Ницше над моралью сводилась  к достижению сверхчеловека. Что  же такое сверхчеловек Ницше? Ответ  на этот вопрос находится в одном  из самых выдающихся его произведений, произведении, которое с легкостью  можно назвать вершиной его творчества. И если в “Генеалогии морали”  Ницше предстает нам как филолог  и историк, то здесь он в первую очередь является нам как поэт и музыкант. Имя этого труда - “Так говорил Заратустра”.

“Заратустра”  занимает исключительное место в  творчестве Ницше. Именно с этой книги  в его умонастроение происходит резкий поворот к самосознанию в  себе человека - рока. Но вряд ли следует  считать, что эта поэма означает начало третьего, уже собственно “ницшеанского” этапа его творчества ибо “Заратустра” вообще стоит особняком в творчестве Ницше. Эта необыкновенная музыкально-философская  книга вообще не укладывается в привычные  каноны анализа. Ее органическая музыкальность  требует уже не столько осмысления, сколько сопереживания.

“Заратустра”  практически не переводима с немецкого  на другие языки, как не переводим, к  примеру, волшебник языку Гоголь. Необычная игра слов, россыпи неологизмов, сплошная эквилибристика звуковых сочетаний, ритмичность, требующая не молчаливого чтения, а декламации. Неповторимое произведение, аналог которому вряд ли сыщется в мировой литературе.

Книга содержит необычайно большое число полускрытых  ядовитых пародий на Библию (кто  бы подумал, что критику христианства можно писать в стиле книги  книг), а также лукавые выпады в адрес Шекспира, Лютера, Гомера, Гете, Вагнера и т.д. Но цель всех этих пародий одна: показать, что  человек - это еще бесформенная масса, материал требующий талантливого ваятеля для своего облагораживания. “Нагими видел я обоих, самого большого и самого маленького человека. Слишком еще похожи они друг на друга. Поистине, даже и самого большого из них нашел я – слишком человеком!” - так говорил Ницше в лице Заратустры. И опять там же: “Человек есть нечто, что должно превзойти”. Что же касается самого сверхчеловека, то, по утверждению самого Ницше, такого вида пока не существует. Конечно, существовали в истории человечества личности, которые мнили из себя сверхлюдей, но, в результате оказывалось, что зачастую они не тянули даже на звание человека, оставляя за собой, но виновен ли в этом Ницше? Ни в коем случае. Его сверхчеловек - результат культурно-духовного совершенствования человека, тип, настолько превосходящий современного Ницше человека, по своим интеллектуально-моральным качествам, что он образует как бы новый и особый биологический тип.

Аргументы сверхчеловека  не пистолет и дубинка: они сводятся к осознанию необходимости того, чтобы человек возносился над  прежним уровнем не ради произвола  и господства над другими, а ради нового бытия, к которому нынешний человек  по сути своей еще просто не готов.

Сверхчеловек - это не вождь, возглавляющийся над  массой людей, не фюрер, не дуче и даже не генсек, как это, может быть, кое-кому хотелось бы думать. Это нравственный образ, означающий высшую ступень духовного  рассвета человечества, олицетворение  тех новых моральных идеалов, любовь к которым Ницше стремился  сделать главным - нравственным устремлением человечества.

Очень просто возмутиться  идеей сверхчеловека, но непозволительно  принимать это возмущение как  опровержение Ницше. Он мыслил сверхчеловека  как долгий процесс величайших самоопределений, как великое торжество духовной природы человека, а не индульгенцию буйствующему произволу хамов.

Другое заблуждение, вытекающее из неверного толкования сверхчеловека у Ницше, заключается  в том, что Ницше объявляют  философом “поддержания господства власть имущих, борьбы с восстаниями порабощенных”.

Действительно, господство знати - одна из главных  основ общественно-морального идеала Ницше. Но нам прежде всего надо уяснить, что вкладывает он в понятие “господство” и “знать”.

Первое Ницше  понимал не как политическую или  юридическую и, тем более, не экономическую  власть над людьми. Его “господство” относится к сфере духа - это  власть силу выдающихся духовных качеств, которыми обладающая ими личность щедро  и бескорыстно одаривает других. Недаром Ницше недвусмысленно писал: “Но ужасом является для нас вырождающееся  чувство, которое говорит: “Все для  меня”.

Тогда станет понятно, что аристократия в учении Ницше  вовсе неравнозначна социальной власти немногих избранных над массами: во всех его произведениях “знать”  и “чернь” всегда употребляются  не как социально-политические, а  исключительно как моральные  категории. Общественная иерархия здесь  абсолютно ни при чем. Не богатством или бедностью определяются знать и чернь, а величием или ничтожеством. Величие души - удел немногих, а оно-то и придает смысл существованию человека.

Существует миф  о Ницше как об аморальном певце  насилия и жестокости, но, ни до, ни после Ницше не было такого морального философа. С моральной меркой он подходил ко всему, вплоть до самого бытия, что может показаться нелепым  до тех пор, пока мы не поймем общий  ход его мысли. Прозвучавшая еще  в “Утренней заре” критика  морали подводила человечество к  осознанию “великого полдня”, к  моменту высшего самосознания, к  той новой морали, которая так  необычна, так высоко возносится над  общепринятой, что кажется аморальностью.

То, против чего протестовал Ницше, - это идея долга  в морали. Она не может быть не чем иным, как принуждением, обязанностью. А так как, моральное принуждение  исходит из собственного “я”, то психологически оно более чувствительно, нежели принуждение внешнее. Потому-то Ницше  так восставал против морального принуждения, основанного на страхе наказания, общественного осуждения  либо на расчете на награду. Ницше  настаивал на воспитании таких моральных  качеств, когда должное будет  одновременно и желаемым, когда моральные  установки превратятся в индивидуальные потребности, когда исчезнет чувство  тягостной принудительности моральных  норм и законов.

Ницше поставил перед человеком труднейшую дилемму: мораль или свобода, ибо традиционная мораль, окружавшая человека колючей  проволокой запретов, могла утвердиться  лишь на основе принудительности. Выбор  Ницше был в пользу свободы, но не столько свободы от морали, сколько  свободы для морали, повод и  истинно свободной. Именно такой  свободой и должен был обладать сверхчеловек Ницше - мечта, которой так и не суждено было сбыться в течении двадцатого века, которая, вероятно, не сбудется еще много веков или даже - никогда.  

Ницше и фашизм

Впоследствии  Ницше запишет: “Вся наша европейская  культура уже с давних пор движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, и как  бы направляется к катастрофе” (“Воля  к власти, стр. 3, афоризм 2”). Немецкая история отплатила Ницше немецкой трагедией, выдернув из его богатейшей философской палитры лишь один цвет – коричневый… И великий разрушитель тюремных перегородок Духа попал в клетку самого страшного заточения – фашизм. Слово, которым так виртуозно владел Ницше, мстило ему за слишком вольное обращение с ним. Мстило жестоко. Бумеранг, запущенный Ницше против невежества и жестокости, был подхвачен фашистскими идеологами и возвратился назад, против Ницше, опираясь на его же рассуждения о войне… Но послушаем самого Ницше:

“Война необходима для государства так же, как  раб для общества. Никто не может  противоречить этому выводу, если он добросовестно исследовал причины  того совершенства, которого достигло искусство Греции, и только оно  одно” (Д. Галеви – “Жизнь Ф. Ницше”, СПБ-Москва, 1911, стр. 81).

“Война создала  рабство; в страдании и трагедии люди создали красоту; надо их глубже погрузить в страдание и в  трагедию, чтобы удержать в людях  чувство красоты” (там же, стр. 80).

“Против войны  можно возразить следующее: она  делает победителя глупым, а побежденного озлобляет. Но и в том, и в другом случае она превращает людей в варваров, делает их, стало быть, более естественными, – и это говорит в пользу ее; для культуры война – зима или сон, от которого человек восстает более сильным к злу и к добру” (Ф. Ницше – “Человеческое, слишком человеческое”, Собр. соч., М. 1901, т. 4, стр. 320).

Впоследствии  кастраты свободного полета Духа, идеологи фашизма, писали на ту же тему следующее:

“В великой  борьбе за честь, свободу и хлеб такая  творческая нация, как Германия, не может считаться с импотентными и ничего не стоящими Польшей, Чехией и пр. Они должны быть отброшены на Восток” (А. Розенберг, “Миф 20 века”, с. 635).

“Сильный должен господствовать и не должен сливаться  со слабым, чтобы жертвовать собственную силу” (А. Гитлер, Моя борьба, Мюнхен, 1926, 5).

“Живут ли другие народы в достатке или дохнут с  голоду, это интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам, как  рабы для нашей культуры. Остальное  меня не интересует!” (слова Гиммлера из книги Ю. Мадера “Сокровища Черного Ордена”, М., 1966, стр.10).

Может возникнуть вопрос: “А разве не одно и то же выражают рассуждения Ницше о  войне и циничные реплики фашистов? Ведь и фашисты, и их идеолог обожествляли войну!”

В период франко-прусской войны Ницше записал в дневнике: “Война. Самым большим для меня горем был пожар Лувра. Когда  я узнал о пожаре Парижа, я на протяжении нескольких дней чувствовал себя уничтоженным и мучился в  слезах и сомнениях; научная, философская  и художественная жизнь показались мне абсурдом, если одного дня достаточно, чтобы разрушить прекрасные создания искусства, даже целые периоды искусства. Я глубоко оплакивал и скорбел. Но как бы ни было велико моё горе, я никогда не брошу камня в голову этих святотатцев, потому что, на мой взгляд, все мы несем вину за это преступление” (Д. Галеви – “Жизнь Ф. Ницше”, стр. 88).

Любопытно, что  фашистские идеологи подкрепляли свои концепции, ссылаясь главным образом  на книгу Ницше “Воля к власти”. В 50-х годах Карл Шлехта скрупулёзно изучал архив Ницше и после тщательного филологического и историко-философского анализа всех его текстов пришел к заключению, что “Воля к власти” написана не Ницше, а его сестрой Ферстер-Ницше. Это была сенсация, так как именно “Воля к власти” являлась как бы основным произведением Ницше, его завещанием будущему национал-социализму, или “детям Заратустры”, как именовали себя фашисты.

До сих пор  на учение Ницше возлагают главную  ответственность за трагические  испытания во второй мировой войне. Это происходит оттого, что два  таких явления, как Ницше и  фашизм, плотно следовали друг за другом; это обстоятельство и сформировало общественное мнение, что фашизм –  это следствие, а Ницше – причина. Предположим, однако, что Ницше жил  бы в 18 веке или после фашизма. Вполне вероятно, что сдвиг времени в  ту или в другую сторону существенно  изменил бы нашу оценку и тогда  бы мы могли сказать: после этого еще не означает вследствие этого.

Однако нам  говорят, что Ницше слишком циничен, аморален и жесток, что он слишком  переоценивал роль личности. Но разве  Ницше был в этой роли одинок?

Нет, он не был одинок. До него подобные же идеи высказывали  и другие мыслители: 
«Один для меня – десять тысяч, если он наилучший» (Гераклит), см. «Материалисты древней Греции», М. 1955, 45 афоризм, стр. 49. 
«Я не жалею о 20 поколениях немцев, потраченных на то, чтобы сделать возможным Гете, и радуюсь, что псковский оброк дал возможность воспитать Пушкина» (Герцен), Герцен А. И., Собр. соч., том 3, стр. 283. 
Этот перечень можно продолжить и дальше, но гораздо важнее понять, что фашистские идеологи процедили роскошный напиток ароматных изречений Ницше сквозь мелкое сито своих измышлений, сохранив лишь шипы и сорную траву, которые стали назойливо навязывать как самое целебное снадобье. Там, где Ницше подразумевал духовный смысл, извлекали физический. Там, где он обнажал свою иссеченную страданием душу, приближаясь к откровению, его превратили в «истинного арийца», а там, где Ницше высмеивает фарисейство, ложь и лицемерие трусливой морали, его выталкивают на пьедестал «провозвестника рейха». Как тут не вспомнить слова М. Горького: «Может быть, Ницше был гений, но он не мог сделать чуда, не мог влить новую горячую кровь в изношенные жилы и огнем своей души не мог пережечь мелких лавочников в аристократов духа» (М. Горький, Собр. соч., т. 23, «Заметки о мещанстве», М., 1953, стр. 344). Ссылаясь на эту же цитату Горького, авторитетный исследователь наследия Ницше С. Ф. Одуев писал: «Эта задача во многом удалась фашизму, правда, он «пережигал» немецкое бюргерство не «огнем души», а дымом демагогии и массового психоза» (С. Ф. Одуев - Тропами Заратустры, «Мысль», М. 1971, стр. 44). 
Впрочем и сам Ницше предвидел, что с оценкой его наследия произойдет что-то несуразное, бессмысленное и отвратительное, что истолкован он будет пошло и низко: « Немцы и в моем случае опять испробуют всё, чтобы из огромной судьбы родить мышь… «Немецкий дух» - это мой дурной воздух: я с трудом дышу в этой, ставшей инстинктом, нечистоплотности в психологии… Когда я придумываю род человека, противоречащего всем моим инстинктам, из этого всегда выходит немец… Общение с немцами унижает… Я не выношу этой расы, у которой нет пальцев для нюансов… Пусть же немцы еще раз бессмертно ошибутся во мне и увековечат!» (Ф. Ницше – Ecce Homo, «Прометей», СПБ, 1911, 107-113). 
Повидимому эти высказывания великого немца фашистские идеологи не любили цитировать, как не любили они вспоминать об отношении Ницше к евреям. Ведь обожествление немецкой расы и ненависть к евреям являются важнейшими чертами «истинного арийца». У Ницше же эти акценты поменялись местами: он возносит еврейство и презирает немецкую расу. Вот что он писал о евреях и еврействе в своем произведении «По ту сторону добра и зла»: «Чем обязана Европа евреям?.. Это крупный стиль в морали, ужас и величественность бесконечных требований, бесконечных значений, вся романтика и возвышенность моральных таинственных загадок, а следовательно и самая привлекательная, заманчивая и избранная часть игры красок и искушений к жизни, в отблеске которых, в вечерней заре их, горит небо современной европейской культуры и быть может погаснет… Мы, артисты среди зрителей и философов, за это благодарны евреям… Евреи без всякого сомнения являются наиболее сильной, крепкой и наиболее чистой расой из всех живущих ныне в Европе… Хорошо и полезно было бы изгонять из страны антисемитских крикунов» (Ф. Ницше – По ту сторону добра и зла, гл. 8, стр. 204-207). 
В «Утренней заре» Ницше писал: «Следует быть снисходительным к народу, пережившему не без нашей вины печальнейшую историю, какую переживали когда-либо народы; к народу, которому мы обязаны самым любвеобильным человеком (Христос), самым правдивым философом (Спиноза), самой могущественной книгой и самым влиятельным в свете нравственным законом. Мало того: в самые темные времена средних веков, когда над Европой тяжело нависла азиатская туча, - именно еврейские мыслители, ученые и врачи, под жесточайшими личными преследованиями, крепко держали знамя просвещения и духовной независимости и защитили Европу от Азии. Их стараниям обязаны мы в значительной степени и тем, что более естественное, более разумное и во всяком случае не мистическое объяснение происхождение мира, наконец, снова одержало победу и что не разбилось звено культуры, связывающее нас теперь с древним греко-римским просвещением. Если католичество приложило все старания, чтобы привить восточную культуру Западу, то иудейство помогло последнему снова возродиться, а это в известном смысле означает, что задача и история Европы сделались продолжением греческой культуры» (Ф. Ницше – Утренняя заря, 475, 340-342). 
В устах Ницше сравнение с греческой культурой является высшим критерием, так как греческая культура, по представлению Ницше, является уникальной формой реализованных духовных возможностей. 
Имя Ницше опутано черной магией измышлений. Сама традиция подталкивания Ницше к фашизму, есть не что иное, как черная магия интеллектуальной подлости. У Ницше всюду можно встретить отвращение к насилию, в какой бы форме оно ни проявлялось. В своем «Человеческое, слишком человеческое» он писал: «Внушать страх проявлением физической силы и тем принуждать к молчанию есть остаток грубой первобытной культуры» (гл. 2, стр. 64).