Философия науки без истории науки пуста; история науки без философии науки слепа

“Философия  науки без истории науки пуста;

история науки  без философии науки слепа”

[Лакатос,  с. 457]  

В результате постпозитивистской критики , особенно историцистской критики Куна и Фейерабенда, «рационалисты»[1] получили существенный удар. "Раньше, – говорит В. Ньютон-Смит, – очень мало говорилось о нерационалистических моделях объяснения перемен в  науке..." [СФН, с. 168], ибо царили рационалисты. Теперь ситуация кардинально изменилась. "Как себя чувствует наш рационалист?, – спрашивает он. – Затравленный, поверженный и побитый за то, что  он едва ли может принять, он тем  не менее выжил" [СФН, с. 193]. Это  выживание В. Ньютон-Смит связывает  с программой "умеренного рационализма" Поппера, продолженной Лакатосом, с  отступлением от классического понимания  истины в сторону "приближения  к истине", "возрастания правдоподобия", роста "предсказательной мощи".  

Так, Лакатос  неоднократно утверждает, что теории изобретаются, а его критерий "прогрессивного сдвига проблем", по сути, вводит конструктивистский критерий эффективности при отборе исследовательских программ. Однако, вслед за Поппером он провозглашает  веру в то, что истина существует и что научные теории приближаются к ней, опираясь на опыт, хотя у нас  нет критериев, опираясь на которые  мы могли бы утверждать, что данная последовательность теорий движется к  истине. 

Основной  единицей модели науки Имре Лакатоса (1922–1974) является “исследовательская программа”, состоящая из “жесткого  ядра” и “защитного пояса”. Модель науки И. Лакатоса (как и модель Т.Куна) имеет два уровня: уровень  конкретных теорий, образующих меняющийся “защитный пояс” “исследовательской программы”, и уровень неизменного  “жесткого ядра”, которое определяет лицо “исследовательской программы”. Разные исследовательские программы  имеют разные “жесткие ядра”, т.е. между  ними имеется взаимнооднозначное соответствие.  

Появление этой модели обусловлено тем, что  Лакатоса, с одной стороны, не удовлетворяет  куновское "сведение философии науки  к психологии науки". “С точки  зрения Куна, – говорит он, – изменение  научного знания – от одной “парадигмы”  к другой – мистическое преображение, у которого нет и не может быть правил. Это предмет психологии (возможно, социальной психологии) открытия. (Такое) изменение научного знания подобно  перемене религиозной веры” [Лакатос, с. 274–275]. Поэтому позицию Куна он относит к иррационализму. 

С другой стороны, Лакатос поддерживает тезис Куна и Фейерабенда об отсутствии "решающих экспериментов" как критерия выбора между теориями[2]. “Нет ничего такого, – говорит он, – что можно  было бы назвать решающими экспериментами, по крайней мере, если понимать под  ними такие эксперименты, которые  способны немедленно опрокидывать исследовательскую  программу (или куновскую парадигму  – А.Л.). На самом деле, когда одна исследовательская программа терпит поражение и ее вытесняет другая, можно – внимательно вглядевшись  в прошлое – назвать эксперимент  решающим, если удастся увидеть в  нем эффектный подтверждающий пример в пользу победившей программы и  очевидное доказательство провала  той программы, которая уже побеждена” (здесь и далее полужирным шрифтом  обозначено выделение Лакатоса) [Лакатос, с. 368] “Решающие эксперименты признаются таковыми лишь десятилетия спустя (задним числом)” [Лакатос, с. 352] “Статус “решающего”  эксперимента зависит от характера  теоретической конкуренции, в которую  он вовлечен” [Лакатос, с. 367]. Лакатос  показывает это на примере эксперимента Майкельсона-Морли[3] и ряде других [Лакатос, с. 353–359]. Ему близок и куновский  тезис о том, что "отказ от какой-либо парадигмы без замены ее другой означает отказ от науки вообще" [Кун, с. 107]. "Не может быть никакой фальсификации прежде, чем появится лучшая теория" – говорит Лакатос, [Лакатос, с. 307].  

Поэтому Лакатос  ставит своей целью развить тезис  попперовского "критического рационализма" о рациональности изменений научного знания, “выйти из-под обстрела куновской  критики, и рассматривать научные  революции как рационально конструируемый прогресс знания, а не как обращение  в новую веру” [Лакатос, с. 275]. Для  этого он разрабатывает свою методологию  “исследовательских программ” (ИП). Путь к ней он видит следующим образом.

1.6.7.1. Модель  “исследовательских программ” 

Рассмотрим  теперь методологическую структуру  “исследовательских программ” Лакатоса. У всех программ есть “твердое ядро”  и “защитный пояс”. Утверждения, включенные в “твердое ядро”, защищаются от изменений “отрицательной эвристикой”. Вместо изменения элементов “твердого  ядра” “мы должны, – говорит  Лакатос, – … развивать “вспомогательные гипотезы”, которые образуют защитный пояс вокруг этого ядра… Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; …он должен приспосабливаться, переделываться или  даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все  это дает прогрессивный сдвиг  проблем, исследовательская программа  может считаться успешной (классический пример успешной исследовательской  программы – теория тяготения  Ньютона)… Если исследовательская  программа прогрессивно объясняет  больше, нежели конкурирующая, то она  “вытесняет” ее и эта конкурирующая  программа может быть устранена” [Лакатос, с. 323, 473][4].  

В “исследовательскую программу” Лакатоса входят “методологические  правила”, руководящие изменениями  “защитного пояса”. Эти правила  делятся на две части: часть из них – это правила, указывающие  каких путей исследования нужно  избегать (отрицательная эвристика), другая часть – это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как  по ним идти (положительная эвристика) ” [Лакатос, с. 322].  

“Идея “отрицательной эвристики” научной исследовательской  программы в значительной степени  придает рациональный смысл классическому  конвенционализму… Но наш подход отличается от джастификационистского конвенционализма Пуанкаре тем, что  мы предлагаем отказаться от твердого ядра в том случае, если программа  больше не позволяет предсказывать  ранее неизвестные факты… (но если Дюгем видел только эстетические причины (простота. – А.Л.) … разрушения ядра, то наша оценка зависит главным  образом от логических и эмпирических критериев)” [Лакатос, с. 325]. 

“Положительная  эвристика складывается из ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то,… как модифицировать, уточнять “опровержимый” защитный пояс… Внимание ученого сосредоточено на конструировании  моделей, соответствующих тем инструкциям, какие изложены в позитивной части  его программы” [Лакатос, с. 326]. “Наши  рассуждения показывают, – говорит  Лакатос, – что положительная  эвристика играет первую скрипку  в развитии исследовательской программы  при почти полном игнорировании  “опровержений”… Таким образом, методология исследовательских  программ объясняет относительную  автономию теоретической науки… То, какие проблемы подлежат рациональному  выбору ученых, работающих в рамках мощных исследовательских программ, зависит в большей степени  от положительной эвристики программы, чем от психологически неприятных, но технически неизбежных аномалий” [Лакатос, с. 329].  

В более  поздней работе Лакатос вообще отождествляет  положительную эвристику с защитным поясом: “В соответствии с моей концепцией, – говорит он, – фундаментальной  единицей оценки должна быть не изолированная  теория или совокупность теорий, а  “исследовательская программа”. Последняя включает в себя конвенционально принятое (и поэтому неопровержимое) “жесткое ядро” и “позитивную эвристику”, которая определяет проблемы для исследования, выделяет защитный пояс вспомогательных  гипотез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры – все это  в соответствие с заранее разработанным планом… Не аномалии, а позитивная эвристика его (ученого) программы – вот что в первую очередь диктует ему выбор проблем . И лишь тогда, когда активная сила позитивной эвристики ослабевает, аномалиям может быть уделено большее внимание. В результате методология исследовательских программ может объяснить высокую степень автономности теоретической науки, чего не может сделать несвязная цепь предположений и опровержений… В результате исчезают великие негативные решающие эксперименты Поппера: “решающий эксперимент” – это лишь почетный титул, который… может быть пожалован определенной аномалии, но только спустя долгое время после того как одна программа будет вытеснена другой… Природа может крикнуть: “Нет!”, но человеческая изобретательность – в противоположность мнению… Поппера – всегда способна крикнуть еще громче. При достаточной находчивости и некоторой удаче можно на протяжении длительного времени “прогрессивно” защищать любую теорию, даже если эта теория ложна. Таким образом, следует отказаться от попперовской модели “предположений и опровержений”, т.е. модели, в которой за выдвижением пробной гипотезы следует эксперимент, показывающий ее ошибочность: ни один эксперимент не является решающим в то время… когда он провалится” [Лакатос, с. 471–472].  

“Таким. образом, научный прогресс выражается скорее в осуществлении верификации  дополнительного содержания теории, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров. Эмпирическая “фальсификация”  и реальный “отказ” от теории становятся независимыми событиями” [Лакатос, с. 474] 

“Непрерывность  в науке, упорство в борьбе за выживание  некоторых теорий, оправданность  некоторого догматизма – все это  можно объяснить только в том  случае, если наука понимается как  поле борьбы исследовательских программ, а не отдельных теорий… Мой  подход. – утверждает Лакатос, –  предполагает новый критерий демаркации между “зрелой наукой”, состоящей  из исследовательских программ, и  “незрелой наукой”, работающей по затасканному образцу проб и ошибок…. Зрелая наука в  отличие от скучной  последовательности проб и ошибок (Поппера  –А.Л.) обладает “эвристической силой”, … (которая) порождает автономию  теоретической науки” [Лакатос, с. 370].

1.6.7.2. “Внутренняя”  и “внешняя” истории 

Модель исследовательской  программы, состоящей из “жесткого  ядра” и “защитного пояса”, частично проецируется Лакатосом на историю  науки, порождая его деление истории  науки на “внутреннюю” и “внешнюю”.  

“Каждая рациональная реконструкция создает некоторую  характерную для нее модель рационального  роста научного знания. – говорит  Лакатос. – Однако все эти реконструкции  должны дополняться эмпирическими  теориями внешней истории для  того, чтобы объяснить оставшиеся нерациональные факторы (в эту сферу  попадает и куновская модель. –  А.Л.). Подлинная история науки  всегда богаче рациональных реконструкций. Однако рациональная реконструкция, или  внутренняя история, является первичной, а внешняя история – лишь вторичной, так как наиболее важные проблемы внешней истории определяются внутренней историей…[5]. Для любой внутренней истории субъективные факторы не представляют интереса” [Лакатос, с. 483–484]. “Историк-интерналист” будет рассматривать… исторический факт как факт “второго мира” (Поппера. – А.Л.), являющийся только искажением своего аналога в  “третьем мире”. Почему возникают  такие искажения – это не его  дело, в примечаниях он может передать на рассмотрение экстерналиста проблему выяснения того, почему некоторые  ученые имеют “ложные мнения”  о том, что они делают (конечно, то, что в данном контексте причисляется к ложным мнениям”…, зависит от теории рациональности, которой руководствуется критика)” [Лакатос, с. 485]. 

“Именно внутренняя история, – утверждает Лакатос, –  определяет то, что историк будет  искать в истории науки, на что  будет делать акцент и что будет  игнорировать. “История без некоторых  теоретических “установок” невозможна, – говорит Лакатос. – Одни историки ищут открытий несомненных фактов, индуктивных обобщений, другие –  смелых теорий и решающих негативных экспериментов, третьи – значительных теоретических упрощений или  прогрессивных и регрессивных сдвигов  проблем, при этом все они имеют  некоторые теоретические установки” [Лакатос, с. 487] (т.е. эмпирический материал в истории, так же как и в  физике, “теоретически нагружен”). 

“Внутренняя история для индуктивизма состоит, – по мнению Лакатоса, – из признанных открытий несомненных фактов и так  называемых индуктивных обобщений. Внутренняя история для конвенционализма складывается из фактуальных открытий, создания классифицирующих систем[6] и  их замены более простыми системами.  

Внутренняя  история для фальсификационизма характеризуется обилием смелых предположений, теоретических улучшений, имеющих всегда большее содержание, чем их предшественники, и прежде всего – наличием триумфальных “негативных  решающих экспериментов”.  

И наконец, методология исследовательских  программ говорит о длительном теоретическом  и эмпирическом соперничестве главных  исследовательских программ, прогрессивных  и регрессивных сдвигах проблем  и о постепенно выявляющейся победе одной программы над другой” [Лакатос, с. 483]. 

“У каждой историографии есть свои характерные  для нее образцовые парадигмы (…  в …докуновском смысле). Главными парадигмами  индуктивистской историографии  являются кеплеровское обобщение тщательных наблюдений Тихо Браге; открытие затем  Ньютоном закона гравитации путем индуктивного обобщения кеплеровских “феноменов”  движения планет; открытие Ампером  закона электродинамики благодаря  индуктивному обобщению его же наблюдений над свойствами электрического тока…” [Лакатос, с. 460 – 461]. “Для конвенционалиста образцовым примером научной революции  была коперниканская революция”, а  “главными научными открытиями являются, прежде всего, изобретения новых  более простых классификационных  систем” [Лакатос, с. 465, 464]. “Излюбленными  образцами (парадигмами) великих фальсифицируемых теорий для попперианцев являются теории Ньютона и Максвелла, формулы  излучения Релея-Джинса и Вина, революция  Эйнштейна; их излюбленные примеры  решающих экспериментов – это  эксперимент Майкельсона-Морли, эксперимент  Эддингтона, связанный с затмением  Солнца”. “Историк-попперианец ищет великих, “смелых” фальсифицируемых теорий и великих отрицательных  решающих экспериментов” [Лакатос, с. 467]. Образцами конкурирующих исследовательских  программ могли бы, наверное, служить  различные варианты теории относительности (эйнштейновский, эфирный и др. (см. [Визгин, 1985; Липкин, 2001, п. 5.2]))[7].