Фридрих II Гогенштауфен

Всю жизнь Фридрих собирал книги на разных языках и оставил после себя очень большую библиотеку. Он также прославился как покровитель наук и искусств и первым из императоров осознал великую силу просвещения. В Италии он покровительствовал многим учебным заведениям. Его стараниями был основан знаменитый в дальнейшем университет в Неаполе.

Подобно восточным монархам, Фридрих имел склонность к изнеженности, обожал женщин и всю жизнь был окружен любовницами. В Лючере он имел настоящий гарем с наложницами и одалисками.

Общаясь со многими учеными арабами, император обладал достаточно свободными религиозными взглядами, граничившими с прямым неверием. Он говорил, например, что мир был основан тремя обманщиками: Христом, Моисеем и Магометом и что двое из них умерли в почете, а третий — на кресте. Он утверждал, что лишь дураки верят в то, что девственница могла родить от Бога Творца Вселенной. Сам он предпочитал верить лишь в то, что может быть доказано силою вещей или здравым смыслом.

Отмечались дружелюбие и любознательность императора. В то же время, лично знавший Фридриха Салимбене обвинял его в коварстве, жадности, сластолюбии, гневливости и прочих пороках. Но при этом он «иногда обнаруживал хорошие качества – когда хотел выказать благорасположение и обходительность; он любил развлечения, был приятным, ласковым, деятельным;…он был красивым человеком, хорошо сложенным, но среднего роста. …Он также мог говорить на многих и различных языках».

Фридрих славился как прекрасный наездник, известен его любимый вороной жеребец Дракон из калабрийской Мурджии. Несмотря на свой изнуряющий образ жизни, его тело даже в жесточайших испытаниях оставалось здоровым и мощным, привыкнув к физической закалке с юности: умел прекрасно скакать верхом, стрелять из лука и биться на мечах.

  Воспитанный в традициях утонченной сицилийской культуры того времени, мальчик с детства ощущал себя наследником дипломатического таланта Роджера II, имперских идей Фридриха I и Генриха VI. Он с переменным успехом пронес бремя политических амбиций дедов и отца до конца жизни.

В Ахене 25 июля 1215 г. состоялась вторая коронация молодого короля Германии, после которой он вступил в монашеский орден цистерцианцев. Выбор именно этого ордена очень показателен. Прежде всего, Фридрих продолжил традицию, ведь цистерцианцем был Оттон Фрейзингенский (1112-1158), сводный дядя Фридриха Рыжебородого, идеолог преемственности от древнеримской империи через Каролингов к Священной Римской империи Гогенштауфенов. Устав этого ордена, основанного в 1098 г. бенедиктинцем Робертом из Молема, предполагал затворничество, аскетизм и созерцательную жизнь. Большое значение придавалось сохранению знаний, собиранию и копированию манускриптов. Как прекрасные строители, предпочитавшие строить свои монастыри в уединение на лоне природы, они способствовали распространению готического архитектурного стиля соборов и замков. Цистерцианцы играли немалую роль в экономической жизни средневековой Европы, занимаясь производством, торговлей зерном и шерстью, а также разрабатывая методы возделывания пустошей. Позднее, во многом благодаря их помощи, в королевстве Обеих Сицилий процветали военно-светское строительство, экономика, сельское хозяйство. Таким образом, двадцатилетний помазанник с первых шагов самостоятельной жизни до последнего вздоха пятидесятипятилетнего самодержца, облаченного на смертном одре в рясу цистерцианца, проявлял себя одновременно и человеком духа, и сугубым прагматиком.

В книге «История Германии. Рассказы тетушки Шарлотты» читаем, что «император так любил искусство менестрелей, что пожаловал своему трубадуру город Оранж, находившийся в королевстве Арелат». Действительно, в 1215 г., путешествуя по своему королевству Арелат, в городе Мец Фридрих II подарил «королевство Арля и Вьенна» (возможно, назначив вице-королем) известному нам трубадуру Гильему I де Бо, принцу Оранжскому.

  Джованни Виллани (ок.1280-1348) писал в «Хронике или Новой истории Флоренции» о сицилийском государе: «Он был во всем всеобъемлющ». Умом и образованностью Фридрих II превосходил окружающих и его не всегда понимали. Со временем приобрел религиозный скептицизм – при методах опытного познания и аналитическом складе ума это было неизбежно. Читая Аристотеля (384 до н.э.-322 до н.э.) по-арабски, с юности Гогенштауфен находился под его влиянием – «не следует верить ничему на слово, надо всегда сверяться с природой и отыскивать истинные причины». Заимствовал этику и эстетику: отношение к женщинам как к «полю, принимающего зерна мужчины–сеятеля» и «наблюдение за животным миром, сравнимым с удовольствием, которое испытываешь при созерцании произведения искусства».

Видимо, идейное воздействие сподвигло юного короля на практическое воплощение идеала Философа: 1) жизнь, полная радости и удовольствий; 2) жизнь свободного и ответственного гражданина; 3) жизнь ученого и философа – гармоничное сочетание этих принципов и есть существование полноценного человека. Во всяком случае, он попытался: гедонистическое существование во дворцах Апулии, Мельфийская конституция и указы (исходя из которых, только сам Фридрих мог считать себя свободным и ответственным) и общение, как личное, так и по переписке с европейскими, мусульманскими, еврейскими философами и учеными подтверждают это.

Стагирит писал, что душа человека смертна, но ее разумная часть соединяется с Космическим разумом. Аверроэс (Ибн Рушд, 1126-1198), арабский философ, который прославился комментариями к сочинениям Аристотеля, считал вечным лишь человеческий интеллект, приобщающийся к божественному разуму, который воплощает предельную цель человеческого знания.

Эти утверждения, взятые на веру императором и его окружением, определяли стиль их жизни. Они были этернистами – верили в вечность мира, но не души.

В связи с этим, интересно отметить влияние императорского менталитета на судьбы двух человек – Микеле Скотто и Томмазо д'Аквино.

Микеле Скотто (Майк Скотт, Михаил Шотландец, ок. 1175-1235) являлся членом соборного капитула с 1215 г. и имел две бенефиции каноника как крупный ученый до весны 1227 г., занимаясь математикой и философией. Увлечение астрологией и магией, в частности, предсказывания будущего по чиханию, привлекло к нему внимание Фридриха. Шотландец был приглашен ко двору и последние восемь лет жизни состоял личным астрологом и врачом императора, смог излечить его от многих недугов. Положение Скотта при дворе укрепилось после точного предсказания войны с Ломбардской лигой, которое он произвёл с помощью своих астрономических наблюдений, и точного измерения расстояния до луны.

Данте Алигьери был верующим человеком и, не взирая на личное уважение и симпатии, соответственно воздал своим персонажам – поместил Микеле Скотта в восьмой круг Ада в ров к прорицателям, идущим с головой, повернутой назад. Так он наказал его из-за слишком подробного описания заклинаний демонов во «Введении» и астрологической практики. Самого Фридриха в «Божественной комедии» Данте именует ересиархом, т.е. возглавляющим еретиков.

Томмазо д'Аквино (Фома Аквинский, 1224-1274) с пяти до четырнадцати лет обучался в бенедиктинском монастыре Монте-Кассино. В число его предков входили лангобардские князья южной Италии, герцоги Нормандии и династии Гогенштауфен. Будучи сподвижником императора, Ландольф в 1229 г. участвовал в изгнании монахов и разорении Монте-Кассино в наказание за поддержку папы. Поэтому в монастыре Сан Доменико Маджоре в Неаполе будущий «князь теологов» шесть лет постигал аристотелевскую логику и естественную философию. В 1245 г. орден доминиканцев послал его обучаться в Париж к Альберту Великому, комментатору почти всех работ Аристотеля. Возможно, поэтому «Ангельский доктор» был ярым противником другого комментатора Стагирита – Аверроэса и даже изображался попирающим его.

В своем учении, получившим название «томизм», Аквинат отводил особое место дьяволу, «главе демонского царства», писал о всяческих «ухищрениях дьявола», и что ошибочно и даже преступно отрицать веру в его всемогущество. Вера в дьявола так же свята, как все, чему учит католическая церковь. Не исключал того, что дурные правители могут пользоваться властью, имеющей божественное происхождение, во зло. Они приравнивались к атеистам, еретикам и рассматривались как слуги владыки тьмы. В борьбе с ними доминиканский богослов видел важнейшую задачу церкви, с оговорками, даже оправдывал восстания против них. Прообразом дурного правителя «сицилийскому немому быку» наверняка послужил, как называл его папа Григорий IX (1227-1241) – сын Вельзевула, библейский Антихрист, «преобразователь мира» – император Фридрих II.

Между горами и морем, в области Великой Греции (Капитанаты) «философ на троне» начинает создавать королевский двор по своему вкусу, ибо: «иудейский Бог не видел его земли, а именно Терра ди Лаворо, Калабрию, Сицилию и Апулию, а то бы Он не восхвалял столько раз землю, которую обещал и дал иудеям». Резиденцией молодого правителя стал замок в Фодже, в 20 км от сарацинской Лючеры, где хранилась казна. В 1223 г. архитектор Бартоломео да Фоджа начал его строительство. Надпись над входом гласит: «Император Фридрих приказал и было сделано, чтобы город Фоджа стал знаменитым императорским двором». Царившая там роскошь поражала современников.

Фридрих интересовался наследием античности – сохранившимися на юге Италии изваяниями римских императоров и богов, устанавливал их в Фодже и других замках. Придворным и гостям дарил камеи из полудрагоценных камней, скопированные с античных образцов. Он не имел столицы как таковой – его двор постоянно переезжал из замка в замок, иногда за несколько часов. Там император охотился, пировал, вел дискуссии. Придворные ученые и поэты прославляли античные традиции. Под его покровительством зародилось искусство, подражающее античным образцам. Его назвали штауфеновский Ренессанс, прежде всего в пластике и глиптике, ибо «с давних времен мое сердце горело неуемным желанием не только восславить имена великих и благородных основателей Римской империи, но и восстановить саму империю».

До нас дошло еще одно подтверждение честолюбивых притязаний: с 1231 г. Фридрих первым в Европе распорядился чеканить золотые монеты весом 5,25 гр. Чтобы напомнить всем об императоре, назвавшем себя Цезарь Август, монетам придали не только бросающееся в глаза сходство с образцами времен римского императора, но и название – августалы. На них был изображен Фридрих II в императорской мантии и в лавровом венке. Надпись на монетах гласила: IMP(ERATOR) ROM(ANORUM) CESAR AUG(USTUS). На оборотной стороне был изображен римский орел с надписью FRIDERICUS.

«Хотя в истории он остался как император Западной империи, сам Фридрих никогда не забывал, что он является также королем Сицилии, и если одним его дедом был Фридрих Барбаросса, то другим – Рожер II. Об этом постоянно напоминали пышность его двора, его львы, леопарды и павлины, его любовь к итальянским и арабским поэтам, его постройки и апулийские охотничьи домики, а прежде всего – его ненасытная артистическая и интеллектуальная любознательность, которая сделала его первым ренессансным государем Европы» (Джон Норвич).

К императорскому двору при Фридрихе и Манфреде прибывали трубадуры, жонглеры и мимы со всей Европы и мусульманских стран. «Там устраивались поэтические игры и состязания, звучали песни, звенели лютни и виолы, ибо Фридрих обожал музыку так же, как соколиную охоту и гаремные утехи» (А. К. Дживелегов). Так создавалась «сицилийская поэтическая школа», хотя Фридрих II в последний раз побывал на острове в 1233 году, когда усмирял мятежную Мессину.

Что касается прилагательного «сицилийская», то его впервые употребил еще Данте, говоря о ранней итальянской поэзии: «И поскольку королевский трон находился в Сицилии, все, что наши предшественники принесли в народный язык, нужно назвать сицилийским» («О народной речи», I, XII, 2; 4).

Хотя по происхождению Фридрих был Гогенштауфеном, его следует счесть скорее сицилийцем, нежели немцем, поскольку жил он главным образом именно на Сицилии. Будучи покровителем наук и искусств, он и сам вполне заслужил звания ученого и поэта: некоторые произведения, вышедшие из-под его пера, можно поставить в один ряд с лучшими образцами сочинений того времени. Стиль правления Фридриха можно с некоторыми поправками назвать просвещенным абсолютизмом; это был рационалист, не чуждавшийся общения с астрологами; проявляя терпимость к иным исповеданиям и культурам, он беспощадно преследовал еретиков внутри католицизма.

Многих средневековых правителей наделяли «говорящими» прозвищами исходя, например, из внешности и манеры одеваться, физических недостатков, болезней, особенностей характера и интеллекта, или по материальному статусу, но загадочная и богато одаренная личность Фридриха вызывала у современников, прозвавших его stupor mundi (лат. «изумление мира»), чувства восхищения и страха. Сам он подчас склонен был считать себя предшественником Мессии (как во время вступления в Иерусалим в 1228), но некоторые называли его Антихристом. Фридрих II Роджер представлял собой слишком неоднозначную, противоречивую и сложную личность – его невозможно «подогнать» под какое-либо единственное определение и, видимо, поэтому вошел в историю без прозвища. Современники же называли его «Чудо мира» и «Ужас мира», «возродителем древних цезарей» и  «новым Цезарем». Фридрих Ницше называл Фридриха II «первым европейцем», «гением среди немецких императоров».

И напоследок – два стихотворения императора: первое с подстрочным переводом, второе – с подстрочным и художественным.

***

Несчастный, я не думал, что буду так страдать

От расставания с моей мадонной.

С тех пор, как я ее покинул, мне кажется, что умираю,

Когда присутствие нежное ее я вспоминаю;

Страдание столь сильное меня объяло,

Когда на корабле укрылся я,

Что чувствую, умру я непременно,

Коль вскоре не вернусь я к ней.

О, песня сладкая, лети же к Сирии цветку,

К той, что пленила мое сердце.

И попроси ты ту, что так люблю я,

Чтоб милость мне она свою явила

И помнила бы о рабе своем,

О том, что страждет от любви своей,

Не в силах будучи служить ее желаньям;

И упроси ее, чтоб ради доброты своей,

Она меня бы верностью почтила.

***

Коль скоро радует Вас, любимая,

Что должен я все силы приложить,

Чтобы достигнуть совершенства,

В любовь к Вам, моя мадонна,

Вложил я сердце,

И все мои надежды –

В то, чтобы Вам прийтись по сердцу;

И с Вами я не распрощаюсь,

Добросердечная мадонна,

Которую столь нежно я люблю,

И которой приятно думать,

Что я все это понимаю.

Донна достойная, мне мужества Вы придаете,

Коль скоро ныне сердце к Вам склоняется в поклоне.

И коль склоняюсь я, есть тому причина -

Поступку этому, столь нежному;

Надеюсь я и хочу питать надежду,

Что душа моя еще развеселится;

Всякая надежда

Была дана мне, чтоб любить Вас

И Вам прийтись по нраву;

И вижу лик я Ваш –

Моя чудесная надежда –

Надежду я питаю на радость полную,

И полагаюсь я на то, что служение мое,

Ко мне склонит Вас (ту, кто на цветок похожа),

И всех мадонн ценнее вместе взятых.

Дороже всех Вы,

И вся наука мира

Могла бы ценность Вашу подтвердить,

Столь Вы прекрасны!

По мненью моему,

Нет благородной донны,

Что с Вами красотой могла б сравниться,