Биография Прудона

Оуэн вынужден был признать, что ему не удалось  создать среды, которая пересоздала  бы человека. Отказавшись от претензии  создать отдельные составные  части новых обществ, он попытался  отыскать решение вопроса в существующем обществе, ограничившись выкорчевыванием  наводнивших его паразитических растений.  

Тут я подхожу  ко второй важной идее Оуэна.  

Уничтожение прибыли 

Для того чтобы  изменить экономическую среду, нужно, прежде всего, уничтожить прибыль. Стремление к прибыли — вот главное  зло, первородный грех, запрещенный  плод райского сада, который привел к падению человеческого рода. Что такое, действительно, прибыль? Это некоторый плюс к своей  цене. Следовательно, уже по своему определению — несправедливость, ибо справедливой ценой является своя цена: продукты должны продаваться  за то, что они стоили, — ни дороже, ни дешевле. Но прибыль не только несправедливость, она постоянная опасность, истинная причина экономических кризисов перепроизводства или скорее недопотребления, ибо благодаря ей рабочий не может купить продукта своего труда и, следовательно, потребить эквивалент того, что он произвел. Как он сможет это сделать, если продукт, вышедший из его рук, тотчас же повышается в цене, которая делает его недоступным для человека, создавшего его, или для того, который доставил столько же труда, сколько пошло на него, и может предложить за него в форме покупной цены лишь ценность, равную его труду?  

Как достичь  уничтожения такого паразитического  повышения? Прежде всего, недостаточно ли будет для уничтожения прибыли естественного воздействия конкуренции, при условии, если она станет совершенно свободной и полной? Экономисты отвечают на этот вопрос положительно. Но Оуэн так не думал. Для него, наоборот, конкуренция и прибыль представляются нераздельными, ибо если одна есть война, то другая — военная добыча.  

Следовательно, нужно было изобрести какую-нибудь комбинацию для уничтожения прибыли, а вместе с ней «всех этих приспособлений, которые создают безграничное желание  покупать дешево и продавать дорого». Но ведь орудием прибыли являются деньги, денежные знаки, с помощью  их, очевидно, она реализуется. Благодаря  деньгам она проскальзывает во всякий обмен, и становится осуществимой аномалия продажи товара по цене высшей, чем  его стоимость. Следовательно, надо покончить с деньгами, надо заменить их бонами труда (labour notes). Бона будет истинным знаком ценности, высшим, чем деньги, ибо если труд есть причина и субстанция ценности, то вполне естественно, чтобы он был также и мерилом ее. Как видно, Оуэн воспринял теорию Рикардо о ценности, но сделал из нее неожиданные выводы.  

Сколько часов  труда будет стоить продукт, столько  бон труда получит его производитель, когда он захочет его продать, — ни больше, ни меньше, и столько  же должен будет дать потребитель, когда  он захочет его купить, — ни больше, ни меньше. Таким образом, прибыль  будет уничтожена.  

Анафемы против денег не новость, но что было поистине нового в этом «открытии, по словам Оуэна, более важном, чем открытие руд в Мексике и Перу», так  это замещение денег бонами труда. Известно, как все социалистические школы будут эксплуатировать  эту «руду». Однако надо отметить, что этот план не согласовался с коммунистическим идеалом Оуэна, по которому полагалось «каждому по его потребностям», ибо боны труда, очевидно, заключают в себе, как впоследствии категорически скажет коллективистская школа, «вознаграждение, пропорциональное труду каждого», — тогда зачем же вводить в обмен эти бухгалтерские расчеты, если с помощью их нельзя учесть распределение?  

Оставалось узнать, могло ли быть осуществлено на практике это устранение с рынка денег? Была сделана попытка создания в  Лондоне «Рынка справедливого обмена», которая была оригинальнейшим и интереснейшим эпизодом в оуэнистском движении, хотя, по правде сказать, Оуэн отказывался признать себя ее организатором. Это было кооперативное общество со складом, куда мог прийти каждый член общества с продуктом своего труда и получить за него цену в бонах труда, цену, исчисленную по количеству часов труда, которое пошло на производство его продукта и которое член общества указывал сам. Эти продукты, сделавшись товарами, сохранялись на складе с указанной на них в часах труда ценой и отдавались в распоряжение членов общества, которые захотели бы их купить. Последним нужно было только уплатить указанную на этикетке цену в бонах труда. Благодаря этому всякий рабочий, который затратил десять часов труда на изготовление, например, пары башмаков, мог быть уверен, что получит здесь любой товар, стоящий столько же часов труда. Таким образом, он получал точный эквивалент своего труда, и прибыль была изгнана. С другой стороны, посредник, который ныне кладет себе в карман прибыль, — промышленник или торговец — был вытеснен благодаря установлению непосредственной связи между производителем и потребителем. Проблема была, таким образом, решена.  

Этот эксперимент  удался не лучше, чем эксперимент  с коммунистическими колониями, и продолжался не долго. Только весьма несовершенные познания, которые  имели тогда о законах ценности, могут извинить реформаторов, ожидавших  от этих экспериментов иного результата. Тем не менее, они отмечают важную дату в истории экономических  доктрин, потому что они представляют собой первый этап в целом ряде систем, которые потом будут последовательно заниматься разрешением той же проблемы, хотя и при помощи различных способов. 

Впрочем, все  эти приспособления, преследовавшие цель устранения денег из области  обмена, имели лишь второстепенное значение. Но основная идея их — идея уничтожения прибыли — останется  и реализуется, по крайней мере, отчасти, в учреждении весьма солидном и принявшем  широкие размеры, которое распространится  на весь мир, а именно в потребительских  обществах. Последние начали размножаться одновременно с возникновением «Рынка справедливого обмена», но они примут свою окончательную форму только через десять лет, когда рочдельские пионеры учредят потребительские общества.  

Действительно, потребительские общества приняли  за правило или не получать барышей, или возвращать их своим членам пропорционально  закупкам, что, очевидно, одно и то же, ибо здесь нет прибыли, а есть только ristoumes (возврат). И чтобы достичь этого, они поступают так же, как Оуэн, т.е. приводят в контакт производителя и потребителя посредством устранения посредников. Но нужно отметить, что такое устранение прибыли совершается без всякой необходимости прибегать к устранению денег. Солидарность между деньгами и прибылью, которую думали констатировать Оуэн, а после него многие другие социалисты, оказывается воображаемой. Известно, что при непосредственном обмене образуются чрезмерные прибыли, например в торговле с Экваториальной Африкой обменивают ружья, оценивающиеся в пять раз выше своей стоимости, на каучук, оценивающийся в одну треть своей стоимости, что составляет норму прибыли 1500 процентов. На самом же деле деньги поспособствовали только установлению большей точности при исчислениях цен, позволили, например, исчислять и сводить норму прибылей к бесконечно малым пропорциям для каждой единицы, например к одному сантиметру на метр бумажной ткани, что было бы совершенно невозможным при существовании непосредственной мены или даже при наличии бон.  

Поскольку кооперативная  ассоциация стремится к уничтожению  прибыли, она останется самым  значительным результатом деятельности Оуэна и достаточна для того, чтобы создать ему славу. Однако, по-видимому, его участие в этом великом движении было не совсем сознательно. Правда, выражение «кооперация» ежеминутно выходит из-под его пера, но это выражение не имело тогда современного смысла, а обозначало просто коммунизм. Что же касается кооперативных потребительских обществ в форме магазинов для продажи, то Оуэн не только не требовал признания за собой инициативы учреждения их, но и категорически отказывался признать их отпрысками своей системы. Он видел в них лавки или филантропические учреждения, недостойные его идеала. И совершенно правильно: эти общества не были тогда тем, чем они сделались потом. Все-таки он мог еще видеть нарождение рочдельского потребительского общества, в числе двадцати восьми пионеров которого шесть были его последователями, а двое, Чарльз Ховарт и Вильям Купер, были душой этой бессмертной ассоциации. Но Оуэну было тогда 73 года, и, по-видимому, он даже не заметил рождения этой своей «дочери», так поздно появившейся на свет, которая, однако, больше, чем все другие дела его долгой жизни, оставит потомству его имя, если не совсем спасет его от забвения.