Жизнь и творчество Иосифа Бродского

Таким образом, мы можем удостовериться в том, насколько сложен и тернист был жизненный путь Бродского.  Преследования властей, предательство любимой женщины, отсутствие заработка, изгнание.  Но все это не подкосило поэта.  Возможно, что именно благодаря всем этим событиям появилось на свет столько прекрасных стихотворений Иосифа Александровича.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2. Творческий путь поэта

 

Несомненно то, что Бродский был очень талантливым человеком, нестандартным, тем более, для той эпохи, отсюда он был очень восприимчивым. На его творчество оказывало огромное влияние место, где он родился и вырос. Поэтика Бродского была проникнута питерской сыростью, меланхолией, архитектурой, сильно пострадавшей во время бомбёжек, бесконечные перспективы петербургских окраин, вода, множественность отражений – все это непрерывно присутствует в его творчестве, особенно в раннем периоде, который, как я считаю, был самым плодотворным у поэта.  И в доказательство я хочу привести стихотворение под названием «От окраины к центру»:

Вот я вновь посетил

     эту местность  любви, полуостров заводов,

     парадиз мастерских  и аркадию фабрик,

     рай речный  пароходов,

     я опять  прошептал:

     вот я снова  в младенческих ларах.

     Вот я вновь  пробежал Малой Охтой сквозь  тысячу арок.

 

     Предо мною  река

     распласталась  под каменно-угольным дымом,

     за спиною  трамвай

     прогремел  на мосту невредимом,

     и кирпичных  оград

     просветлела  внезапно угрюмость.

     Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.

 

     Джаз предместий  приветствует нас,

     слышишь трубы  предместий,

     золотой диксиленд

     в черных  кепках прекрасный, прелестный,

     не душа  и не плоть -

     чья-то тень  над родным патефоном,

     словно платье  твое вдруг подброшено вверх  саксофоном.

 

     В ярко-красном  кашне

     и в плаще  в подворотнях, в парадных

     ты стоишь  на виду

     на мосту  возле лет безвозвратных,

     прижимая  к лицу недопитый стакан лимонада,

     и ревет  позади дорогая труба комбината.

 

     Добрый день. Ну и встреча у нас.

     До чего  ты бесплотна:

     рядом новый  закат

     гонит вдаль  огневые полотна.

     До чего  ты бедна. Столько лет,

     а промчались  напрасно.

     Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего  ты прекрасна.

 

     По замерзшим  холмам

     молчаливо  несутся борзые,

     среди красных  болот

     возникают  гудки поездные,

     на пустое  шоссе,

     пропадая  в дыму редколесья,

     вылетают  такси, и осины глядят в поднебесье.

 

     Это наша  зима.

     Современный  фонарь смотрит мертвенным оком,

     предо мною  горят

     ослепительно  тысячи окон.

     Возвышаю  свой крик,

     чтоб с  домами ему не столкнуться:

     это наша  зима все не может обратно  вернуться.

 

     Не до смерти  ли, нет,

     мы ее не  найдем, не находим.

     От рожденья  на свет

     ежедневно  куда-то уходим,

     словно кто-то  вдали

     в новостройках  прекрасно играет.

     Разбегаемся  все. Только смерть нас одна  собирает.

 

     Значит, нету  разлук.

     Существует  громадная встреча.

     Значит, кто-то  нас вдруг

     в темноте  обнимает за плечи,

     и полны  темноты,

     и полны  темноты и покоя,

     мы все  вместе стоим над холодной  блестящей рекою.

 

     Как легко  нам дышать,

     оттого, что  подобно растенью

     в чьей-то  жизни чужой

     мы становимся  светом и тенью

     или больше  того --

     оттого, что  мы все потеряем,

     отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

 

     Вот я вновь  прохожу

     в том же  светлом раю -- с остановки налево,

     предо мною  бежит,

     закрываясь  ладонями, новая Ева,

     ярко-красный  Адам

     вдалеке появляется  в арках,

     невский ветер  звенит заунывно в развешанных  арфах.

 

     Как стремительна  жизнь

     в черно-белом  раю новостроек.

     Обвивается  змей,

     и безмолвствует  небо героик,

     ледяная гора

     неподвижно  блестит у фонтана,

     вьется утренний  снег, и машины летят неустанно.

 

     Неужели не  я,

     освещенный  тремя фонарями,

     столько лет  в темноте

     по осколкам  бежал пустырями,

     и сиянье  небес

     у подъемного  крана клубилось?

     Неужели не  я? Что-то здесь навсегда изменилось.

 

     Кто-то новый  царит,

     безымянный, прекрасный, всесильный,

     над отчизной  горит,

     разливается  свет темно-синий,

     и в глазах  у борзых

     шелестят  фонари -- по цветочку,

     кто-то вечно  идет возле новых домов в  одиночку.

 

     Значит, нету  разлук.

     Значит, зря  мы просили прощенья

     у своих  мертвецов.

     Значит, нет  для зимы возвращенья.

     Остается  одно:

     по земле  проходить бестревожно.

     Невозможно  отстать. Обгонять -- только это возможно.

 

     То, куда мы  спешим,

     этот ад  или райское место,

     или попросту  мрак,

     темнота, это  все неизвестно,

     дорогая страна,

     постоянный  предмет воспеванья,

     не любовь  ли она? Нет, она не имеет названья.

 

     Это -- вечная  жизнь:

     поразительный  мост, неумолчное слово,

     проплыванье  баржи,

     оживленье  любви, убиванье былого,

     пароходов  огни

     и сиянье  витрин, звон трамваев далеких,

     плеск холодной  воды возле брюк твоих вечношироких.

 

     Поздравляю  себя

     с этой  ранней находкой, с тобою,

     поздравляю  себя

     с удивительно  горькой судьбою,

     с этой  вечной рекой,

     с этим  небом в прекрасных осинах,

     с описаньем  утрат за безмолвной толпой  магазинов.

 

     Не жилец  этих мест,

     не мертвец, а какой-то посредник,

     совершенно  один,

     ты кричишь  о себе напоследок:

     никого не  узнал,

     обознался, забыл, обманулся,

     слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

 

     Слава Богу, чужой.

     Никого я  здесь не обвиняю.

     Ничего не  узнать.

     Я иду, тороплюсь, обгоняю.

     Как легко  мне теперь,

     оттого, что  ни с кем не расстался.

     Слава Богу, что я на земле без отчизны  остался.

 

     Поздравляю  себя!

     Сколько лет  проживу, ничего мне не надо.

     Сколько лет  проживу,

     сколько дам  на стакан лимонада.

     Сколько раз  я вернусь --

     но уже  не вернусь -- словно дом запираю,

     сколько дам  я за грусть от кирпичной  трубы и собачьего лая.

 

В момент, когда Бродского арестовали настоящей трагедией для него была потеря женщины, которую он считал женой, а все остальное – лишь абсурдными обстоятельствами, усугубляющими эту трагедию. И зима этого периода для него прошла под знаком любовной коллизии, а не борьбы с режимом. В это время он  продолжал работать над лирическим циклом «Песни счастливой зимы». Название не было ироническим – цикл проникнут воспоминаниями о счастливом периоде любви, зиме 1962/63 года:

Песни счастливой зимы

на память себе возьми,

чтобы вспоминать на ходу

звуков их глухоту:

местность, куда, как мышь,

быстрый свой бег стремишь,

как бы там ни звалась,

в рифмах их улеглась.

<.........>

Значит, это весна.

То-то крови тесна

вена: только что взрежь,

море ринется в брешь.

 

По приговору Бродского выслали на место поселения в Коношский район Архангельской области, деревню Норенская. Жизнь в ссылке оказалась не страшна. Конечно, ссылка не была повседневной идиллией, случалась тоска по дому, порой томило ощущение полной заброшенности, но вспоминал о ней Бродский по-другому: «Один из лучших периодов в моей жизни. Бывали и не хуже, но лучше – пожалуй, не было». 7 Впечатления сельской жизнью вылились в такие стихотворения, как «К Северному краю» «В деревне Бог живет не по углам…», «В распутицу».

В деревне Бог живёт не по углам,                                     

Как думают насмешники, а всюду.

Он освящает кровлю и посуду

И честно двери делит пополам.

В деревне Он — в избытке. В чугуне

Он варит по субботам чечевицу,

Приплясывает сонно на огне,

Подмигивает мне, как очевидцу.

Он изгороди ставит. Выдаёт

Деви́цу за лесничего. И в шутку

Устраивает вечный недолёт

Объездчику, стреляющему в утку.                            

 

Возможность же всё это наблюдать,

К осеннему прислушиваясь свисту,

Единственная, в общем, благодать,

Доступная в деревне атеисту.

 

В ссылке Бродский продумал основы поэтического искусства. Он их изложил в письме Якову Гордину от 13 июня 1965 года. Там есть два основных положения. Первое касается психологии творчества, второе, которое Бродский называет «практическим», – принципов построения отдельного поэтического текста, стихотворения. Психологически автор должен следовать только своей интуиции, быть абсолютно независимым от правил, норм, оглядки на авторитеты. «Смотри на себя не сравнительно с остальными, а обособляясь. Обособляйся и позволяй себе все, что угодно. Если ты озлоблен, то не скрывай этого, пусть оно грубо; если весел – тоже, пусть оно и банально. Помни, что твоя жизнь – это твоя жизнь. Ничьи – пусть самые высокие – правила тебе не закон. Это не твои правила. В лучшем случае они похожи на твои. Будь независим. Независимость – лучшее качество на всех языках. Пусть это приведет тебя к поражению (глупое слово) – это будет только твое поражение. Ты сам сведешь с собой счеты; а то приходится сводить счеты фиг знает с кем. Самое главное в стихах – это композиция. Не сюжет, а композиция. Надо строить композицию. Скажем, вот пример: стихи о дереве. Начинаешь описывать все, что видишь, от самой земли, поднимаясь в описании к вершине дерева. Вот тебе, пожалуйста, и величие. Нужно привыкнуть картину видеть в целом... Частностей без целого не существует. О частностях нужно думать в последнюю очередь. О рифме – в последнюю, о метафоре – в последнюю. Метр как-то присутствует в самом начале, помимо воли, – ну и спасибо за это. Композиция, а не сюжет. Связывай строфы не логикой, а движением души – пусть тебе одному понятным».8

Бродский уехал в ссылку одним поэтом, а вернулся другим. Перемена произошла не мгновенно, но очень быстро. Стихи первого ссыльного года, 1964-го, в основном написаны в той же поэтической манере, что и стихи 1962–1963 годов. Поэтому те и другие так органично соединились в книге «Новые стансы к Августе». В ссылке Бродский много работал, много читал.  Он открывал для себя англо-американскую поэзию.  Переводов этих стихов на русский не было, книги ему привозили друзья, так он начал изучать английский язык.

Попытки наладить совместную жизнь с любимой женщиной продолжались еще два года после ссылки. Они жили то вместе, то порознь. В октябре 1967 года у Марины и Иосифа родился сын Андрей, но вскоре после этого, в начале 1968 года они разошлись окончательно.  Это событие можно проследить в стихах Бродского.

 

На прощанье – ни звука.

Граммофон за стеной.

В этом мире разлука –

Лишь прообраз иной.

Ибо врозь, а не подле

Мало веки смежать

Вплоть до смерти: и после

Нам не вместе лежать.

 

В этот же период Бродский пытался устроить свою публикацию в московских журналах. Однако, глагол «пытался» слишком громок для этого. Для того чтобы добиться печатания, необходимо было проявить некоторую дипломатичность, на что Бродский оказался неспособен. Когда его привели к писателю Рыбакову, который мог помочь с публикациями, он настолько рассердил Рыбакова своим высокомерием, что тот и тридцать лет спустя с негодованием вспоминал в мемуарах о встрече с «плохим человеком, желавшим без конца читать свои малопонятные стихи». Когда В. П. Аксенов, чтобы познакомить Бродского с редакцией «Юности», привел его с собой на заседание редколлегии, «Иосиф на этой редколлегии, наслушавшись того советского кошмара, в котором жили писатели «Юности», просто лишился сознания. <...> Говорил, что присутствовал на шабаше ведьм. А на самом деле это был максимально возможный тогда либерализм».9

В конце 1965-го или в самом начале 1966 года Бродский сдал в ленинградское отделение издательства «Советский писатель» рукопись книги стихов. Книгу он предполагал назвать «Зимняя почта» и, она была составлена из стихотворений 1962–1965 годов. Рукопись обсудили, но…  За «но» следует перечисление неприемлемого в стихах Бродского – библейская тематика («Исаак и Авраам»), упоминание Бога, ангелов, серафимов. Участники совещания объясняют, почему все-таки книгу следует издать: чтобы прекратить «всяческие разговоры», «разрушить легенды, возникшие вокруг его имени». Отзывы рецензентов, поэта В. А. Рождественского и критика В. Н. Альфонсова, датированы октябрем и ноябрем. Оба рецензента решительно поддерживают издание книги. Если этого можно было ожидать от В. Н. Альфонсова, то отзыв поэта Всеволода Рождественского (1895–1977), который даже об «Исааке и Аврааме» пишет, что это поэма «интересная в замысле, содержательная и светлая по колориту», неожидан.  Но рукопись, несмотря, на достаточно положительное к ней отношение была Отдана Бродскому обратно. Пару лет спустя его вызвали в ленинградское управление КГБ и предложили сделку: он будет информировать их об иностранцах, с которыми встречается, а они употребят свое влияние на то, чтобы сборник стихов Бродского был опубликован. После этого Бродский окончательно махнул рукой на идею издания книги на родине.