Творческая индивидуальность в комедии Мольера «Мещанин во дворянстве»

И мы узнаем, что в дом их ввел некий «просвещенный вельможа» — «просвещенный», по явно без гроша в кармане. Но вот наконец и господин Журден, в полном соответствии с описанием, которое мы слышали из уст второстепенных персонажей. К этим двум артистам — по крайней мере почитающим себя таковыми — он обращается без церемоний: «Ну, господа? Как там у вас? Покажете вы мне нынче вашу безделку?»

Он в халате и ночном колпаке, но под халатом у него красного бархата штаны и зеленого бархата камзол. Он хочет доставить учителям удовольствие полюбоваться его новым костюмом, который должны сейчас принести. С первой же минуты Журден безмерно смешон с головы до пят. Он подзывает лакеев, просто чтобы показать, что они у него есть, и не знает с непривычки, как с ними разговаривать. Он полон доброй воли, но ему не хватает времени, потому что оп хочет научиться всему сразу. Кроме музыканта и танцовщика оп пригласил учителя фехтования и учителя философии. Танцмейстер и музыкант считают, что вояка и философ тут лишние. Один говорит: «...Если бы все учились музыке, разве это не настроило бы людей на мирный лад и не способствовало бы воцарению на земле всеобщего мира?»

Другой подхватывает: «Когда человек поступает не так, как должно, будь то просто отец семейства, или же государственный деятель, или же военачальник, про него обыкновенно говорят, что он сделал неверный шаг, не правда ли?.. А чем еще может быть вызван неверный шаг, как не неумением танцевать?»

Журден согласен со всеми доводами. Когда музыкант предлагает ему состав оркестра, оп все одобряет, только просит добавить к обычным инструментам морскую трубу: «Я ее очень люблю, она приятна для слуха».

Он словно нарочно громоздит одну глупость на другую. Неуклюжесть, грубое невежество в сочетании с нелепыми претензиями делают из него законченный тип выскочки, новоиспеченного богатея.

Но что бы походить на аристократа и производить в свете выгодное впечатление, ему нужно научиться танцевать и изящно кланяться. Он осваивает менуэт и реверансы. Затем появляется фехтовальщик со слугой, который несет рапиры. За ним — философ. Все эти выходы служат предлогом для балетов на музыку Люлли. Разумеется, четверо учителей вступают в спор о сравнительных достоинствах их предметов. [3, с. 283-284]

В целом зрителю скоро становится ясно, что господин Журден выбрал себе не лучших наставников для постижения искусств и наук. Свара между учителями, повздорившими по поводу сравнительного достоинства различных дисциплин, выливается в общую свалку. В драке клубком свились и тот, кто превыше всего ставил изящество телодвижений, и пламенный поборник гармонии чувств, и поклонник сдержанности, терпения, мудрости и добродетели. Музыка, танцы, философия, не говоря уже о фехтовании, кулаками и зубами бились не за душу, но за денежки господина Журдена, понося друг друга самыми непотребными, вовсе не аристократическими словами.

Журден, старавшийся как-то унять драчунов, внутренне нисколько не удивлен избранным ими способом решения отвлеченного спора.

От учителя философии господин Журден узнает, что такое гласные и согласные, как нужно шевелить губами и языком, чтобы произнести такой-то звук, и что если не говоришь стихами, значит, говоришь прозой. Господин Журден восхищается этими чудесами, о существовании которых и не подозревал.

Забавно выглядела ситуация, когда Николь едва не поранила своего хозяина, когда тот решил доказать «необразованной женщине» свое непревзойденное мастерство владения рапирой. Бедную служанку чуть не уволили.

Труднее всех пришлось дочери Журдена Люсиль, когда ее жених пришел к грозному отцу просить руки девушки. Главный герой заявил юноше: «Вы - не дворянин, и дочь мою не получите». Этот ответ очень огорчил госпожу Журден, ведь для любящей матери главное в жизни - это счастье собственных детей. Вероятно, в прошлом госпожа Журден, будучи молодой и неопытной, совершила ошибку, когда связала свою жизнь с господином Журденом. Теперь она твердо решила бороться с мужем за счастье дочери.

В подобной ситуации самая оригинальная и верная идея принадлежала слуге жениха - Ковелю, который предложил переодеть своего хозяина турецким султаном, чтобы господин Журден согласился выдать замуж за него свою дочь. Сам Ковель решил сыграть роль переводчика «Его величества султана». Безусловно, не было сомнений, что господин Журден тут же согласится выдать замуж собственную дочь за Такого влиятельного молодого человека. Но больше всего глупому Журдену пришлось по душе то, что после замужества дочери он приобретет титул «мамамуши». Ведь мамамуши - самое почетное и достойное звание во всем мире. Что еще нужно было главному герою?! Без всяких возражений он выдал свою дочь за султана. Подлог был очевиден всем, кроме господина Журдена, но чего не сделаешь во имя счастья. В итоге положительные герои получили то, о чем мечтали.[3, с. 185]

Весь обман Журдена, вся мистификация с мнимым женихом-аристократом для дочери разыгрывается окружающими как «снисхождение к слабостям» помешавшегося на дворянстве отца.

Ведь на самом-то деле это только фикция обмана: Журден получает в зятья достойного человека, дочь его счастлива.

Открытая готовность Журдена к духовному преображению порой могла бы стать подкупающей, если бы не цель ее — неестественная, пустопорожняя и зловредная объективно для всех достойных персонажей пьесы.

Хотя тщеславие и составляет, решающую, ведущую характеристику образа, Журден вовсе не маска и не просто живой синоним единой страсти. Это и неплохой в недавнем прошлом хозяин, и по-своему любящий отец, и муж, привыкший считаться с мнением супруги, и глава дома, терпимый и снисходительный к слугам. Правда, все это просматривается сквозь завесу страстного стремления Журдена к цели, ставшей для него в последнее время единственно значимой. В облике Журдена проступают и черты самодурства, в котором он фактически открыто признается.

«Я вспыльчив, как сто чертей... когда меня разбирает злость, я желаю беситься, сколько влезет». Нет никаких причин сомневаться в искренности героя — в подтверждение достаточно вспомнить, как он честит портного, задержавшегося на несколько минут с новым камзолом: «Чтоб его лихорадка замучила... Чтоб его черт подрал... Чума его возьми... пакостный портной, собака портной, злодей портной, я б его...»

Однако надо признаться, что несдержанность в словах, привычка открыто выражать недовольство, угрозы, на которые так щедр Журден, не слишком пугают окружающих: в поступках его нет и следа продуманной жестокости, скорее, даже проступает слабость характера. Место настойчивости сильных натур замещает у Журдена готовность поступиться недавно самым дорогим— благосостоянием, своеобразная жертвенность во имя достижения цели.[6, с. 196]

Журден искренне не понимает равнодушия окружающих к титулам и правам рождения — ведь он-то готов «отрубить себе два пальца на руке, лишь бы... родиться графом или же маркизом». Для него оставаться мещанином означает «весь век прозябать в ничтожестве», «быть мелкой душонкой». И человек, многое привыкший делать в течение своей жизни собственными руками, обзаводится двумя лакеями, которых не в состоянии чем-нибудь занять. Но ведь два лакея это уже свидетельство немалого ранга их хозяина.

Он нанимает учителей, от которых, конечно же, никакой пользы, устраивает для знатных особ роскошные обеды и богатые празднества, дарит им драгоценности, ссужает — заведомо без отдачи — деньги и т. д. и т. д. Журден охотно терпит неудобства, расценивая их как привилегию знати: влезает в шутовской костюм, надевает узкие чулки, которые никак не натягиваются, и т. п.

Для окружающих связи Журдена с дворянами смешны и совершенно не соответствуют привычному образу жизни буржуа, но главное, они невыгодны. Из дома уходят деньги, нарушается привычный порядок, слабеют связи со своим кругом.

По справедливому замечанию критика, «в образе Журдена парадоксально сочетаются здравый буржуазный смысл и практицизм с поразительным легковерием и глупостью, вульгарная прозаичность с пристрастием к эксцентриаде».

Стремление одворяниться влияет не только на душевный настрой Журдена, оно определяет самый характер его чувственных восприятий, и герой с готовностью принимает за истину любую очевидную нелепицу, только бы она подкрепляла его «движение» к высшему свету, упрочивала надежду стать или на худой конец хоть казаться обладателем титула. Журден тает от льстивого признания его якобы дворянской принадлежности. Но надо сказать, что Журдену гораздо важнее казаться дворянином для других, чем действительно ощутить себя таковым. Он готов много заплатить за то, чтобы люди относились к нему как благороднорожденному, и внутренне понимает, что собирается заключить с окружающими просто-напросто очередную коммерческую сделку.[6, с. 290]

Хвастовство и претензии Журдена отнюдь не распространяются на то, чем он до известной степени действительно вправе гордиться: добытое состояние, умение вести дела, разумная дочь, уважение сограждан, сопутствовавшее ему до тех пор, пока он «не свихнулся на знатности». Журден, наживший состояние, для чего, несомненно, потребовались изворотливость, расчет и проницательность, в новом своем качестве утрачивает здравый смысл, легко поддается гомерической по масштабам софистике, ни в чем уже не доверяет себе. Так, всего пара минут потребовалась учителям музыки и танцев, стремящимся навязать Журдену свои услуги, чтобы доказать: «Все распри, все войны на земле происходят единственно от незнания музыки, все людские невзгоды, все злоключения, коими полна история, все это проистекает единственно от неумения танцевать».

Острота и сила испытываемой Журденом страсти во всем походить на аристократа противоречат заурядности его характера, и этот излом служит мощным и постоянным источником комического.

Причинность поведения Журдена, несмотря на всю его внешнюю необычность и комедийность, строго социальна. Убеждения, образ жизни, мечты богатого буржуа, разумеется сатирически смещенные, лежат в основе образа действий героя. Именно поэтому «Мещанин во дворянстве» — общественно-критическая комедия большого социального звучания, а не фарс.[1, с. 297]

Тщеславие, конечно, определяющая черта Журдена. Но порождена она рассматриваемой ситуацией. Вне ее характер героя выписан Мольером богатой палитрой реалистических красок. В том-то и соль, что искусственное, нелепое положение, в которое ставит себя мещанин, полностью меняет его черты, свойства, привязанности, привычки. И здравый смысл оборачивается беспредельной доверчивостью, расчет — расточительством, чувства семьянина — «влюбленностью», точное знание реальных зависимостей и отношений — готовностью вступить в связи мишурные. Наваждение, аберрация чувств на долгое время вытесняют у героя действительное восприятие мира и понимание своего места в нем.

Глубоко в сознании его укоренилась мысль о мнимом превосходстве дворянства над всеми сословиями в государстве, богатейший жизненный опыт на каждом шагу подтверждал привилегии и преимущества принадлежности к высшему классу, войти в круг этих людей было во многих отношениях естественным желанием человека, посвятившего жизнь упрочению своего благосостояния. С этой точки зрения формы, в которые Журден пытается облечь свое стремление достичь вершин социального положения, разумеется, смешны и индивидуальны.

Живя в двух мирах — реальном и выдуманном, личность Журдена лишается возможности поступать и чувствовать естественно, что и служит неиссякаемым началом насмешки над героем. Пелена не спадает с глаз Журдена до последних реплик пьесы, завершающейся возгласом Ковьеля: «Ну уж другого такого сумасброда на всем свете не сыщешь!»

Чувства мелки, стремления ничтожны, надежды вызывают заслуженную насмешку. При этих условиях трудно, конечно, говорить о трагедии, но некоторый драматический элемент в истории господина Журдена бесспорно наличествует. И связан он, видимо, в значительной мере с тем, что Журден становится игрушкой, источником удовольствия, а порой и существования людей, заведомо недостойных и до крайности несимпатичных автору: графа Доранта и маркизы Доримены.

Дорант, который бесконечно одалживал деньги у Журдена, приговаривая при этом: «Я сегодня говорил о Вас в апартаментах короля». Этого было достаточно, чтобы Журден держал кошелек наготове.

Сатирический тип Доранта был выражением классовой позиции Мольера. Пронырливый, циничный и несколько трусоватый Дорант— характерная фигура среди разорившегося Дворянства, утратившего возможность, но не желание широко пожить. Уплыли из рук наследственные имения, промотаны фамильные драгоценности, а привычки, потребности, манеры остались аристократически-барственными. Вот и приходится идти на поклон к толстосуму, заигрывать с ним, обманом и якобы привязанностью выуживать у состоятельного плебея ливры и су.

В сущности Дорант торгует своим титулом, эксплуатируя тщеславие мещанина, и это вполне отвечает его кодексу чести. Витиеватая речь и показная изысканность графа не скрывают, а во многих случаях и целью не имеют скрыть суть финансового интереса, лежащего в основе его «привязанности» к простолюдину.

Дорант снисходит до Журдена и в то же время подслуживается к нему, льстя, выпрашивая и вымогая подачки: ведь он вынужден оберегать и холить чудачества своего мецената, чтобы не лишиться источника дохода. Пройдоха Дорант докатывается уже до крайней степени нечистоплотности, когда за счет, щедрости Журдена пытается устроить матримониальные дела, выдавая Доримене за подношения своего любящего сердца все расходы и подарки обманутого чудака.

Ситуация типичная для многих пьес Мольера: прихлебатель, втершийся в доверие к хозяину, начинает распоряжаться в его доме. Так, Дорант как бы между прочим сообщает Журдену, что от его имени «отдал распоряжения повару, а также велел все приготовить для балета». И как же иначе? Ведь граф, якобы упомянувший в королевской опочивальне имя Журдена, может рассчитывать в доме последнего на неограниченный кредит и признательность.[1, с. 284]

Анемичная Доримена, возможно, и сошла бы за портрет традиционной героини на пьедестале, но жеманство и утонченность не могут скрыть от зрителя земных планов интересной вдовы, умеющей при случае распорядиться, по собственному признанию, сердцем и состоянием поклонника.